Живые обои на андроид

Дубликат, приквел.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/3329375
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/3330361
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/3336873

Глава 4 (Окончание)

Жребий

— Семен, а может ты тоже останешься? А то у меня, в старшем отряде, итак одни девочки, и ты еще двоих привез.
Что там Толяныч вчера мне советовал? Раствориться в лагере? Так пожалуйста: на ловца и зверь бежит. И, судя по отношению Толяныча к Жене, он добра мне хотел. Правда, человек он, конечно, сложный. Правда — он человек.
— Ольга Дмитриевна, я же вам и мальчика тоже привез. Да у вас и свой один был.
— Вот именно, что один и тот… А твой Сережа, он сейчас организует кружок «Умелые руки», в составе самого себя. И будет там прятаться от общественной жизни. Уж поверь моему опыту, я это еще вчера поняла. Ну как, остаешься?
Рыжая-рыжая моя Ульяна, приезжает сегодня и… И? Для начала — Ульяна приезжает сегодня!
— Нет, Ольга Дмитриевна. От меня больше пользы дома будет.
— Ну, как скажешь. Тогда не задерживаю. До свидания.
Почему у меня сейчас такое впечатление, что вожатая не просто микс, живущий по цикловой программе, но нечто большее? Потому что она лет на восемь старше обычного возраста миксов и копий? Из-за ее взгляда, совершенно отличного от взглядов здешних пионеров? Осмысленного какого-то. И остаться она меня пригласила сама, по личной инициативе. Ладно, не буду уточнять. Меня Ульяна ждет. Смотрю в зеленые глаза вожатой, улыбаюсь ей.
— До свидания! И спасибо, что приютили и накормили.
— Семен, не говори ерунды, я еще никого голодным не оставляла и за ворота не выгоняла. Все, беги, а то опоздаешь.
Точно, надо бежать. Ну, на самом деле идти, но надо. Со своими бывшими подопечными я еще за завтраком попрощался, так что — вперед! Вперед, по извилистой тропинке от лагеря до платформы, где временами приходится идти спиной вперед или делать несколько шагов закрыв глаза. Сначала по дороге, до первой опоры ЛЭП, а там свернуть чуть правее, держась на ладонь правее приметного дерева, на вершине дальнего холма, далее — смотря по времени суток и порядковому номеру дня цикла. Я научился находить тропы в складках пространства без всяких приборов. К чему только мне эти знания и умения? Все равно все забуду.
Грустный мотовоз, делающий свой последний рейс. Как он умудряется попадать в лагеря, хотя железная дорога делает кольцо вдоль Периметра, нигде его не пересекая — загадка. Шеф, в самом начале моей активной стадии, пытался мне объяснить что-то про параллельные объемы, но я ничего не запомнил. Мне тогда было не до того, я пребывал в эйфории от внезапных перспектив. Всего-то сотня с небольшим циклов назад или четыре года, по людскому счету. Внешне я, с тех пор, не изменился совершенно, а вот внутренне у меня, кажется, год за два пошел.
Мотовоз выползает на мост, это значит что мне пора поспать, а то так и буду кататься вокруг этого лагеря. Некоторое время смотрю в окно, стараясь разглядеть золотую искру солнца, на бронзовой макушке памятника, потом опускаю светомаскировку на окнах, укладываюсь на сиденье, высунув ноги в проход, и задремываю, чтобы распахнуть глаза через десять минут. Перескочили. Момент перехода не чувствуется, но всегда знаешь, совершился он или нет. И еще, я не помню случая, чтобы переход произошел не туда, куда тебе надо.
Скоро стрелка, скоро мой домик. Интересно, в нем и вправду когда-то стрелочник жил? А еще интереснее задача: выйти около дома или ехать в поселок?
Пытаюсь поставить себя на место Ульяны — где она сейчас? Нет, выйду здесь. Если Ульяна приехала в поселок утренним автобусом, то она уже ждет меня. А если приедет вечером, то до вечернего автобуса еще семь часов, я пешком три раза успею до поселка дойти. Нажимаю на кнопку над дверью, и мотовоз плавно тормозит у сложенной из шпал платформы. Выскакиваю, едва он останавливается, и бегу к дому. Калитка не заперта, значит Ульяна здесь. С криком: «Угадай, кто пришел!?» — забегаю в домик, вижу на столе записку, начинаю ее читать и выключаюсь.
А прихожу в себя рядом с железнодорожной насыпью в километре от поселка, с медведем в руках.
Ульянка приехала. Приехала еще вчера, прочитала тот злосчастный приказ, не стала ночевать у себя в комнате, а сразу кинулась сюда. Увидела что меня нет, запаниковала… И сейчас от нее осталась только записка: «Сёмка, Сёмка, Сёмочка...».
Ну и я, прочитав записку, тоже запаниковал. Я метался вокруг домика, проверил сарай и баню, влез на чердак, заглянул в погреб. Даже в колодец. Добежал до малинника. Все время звал. Разбил в кровь руки о стену этого сарая. Разнес в сарае несколько приборов, как будто они виноваты — кажется, звон бьющегося стекла чуть успокоил меня. Почему я не выпал из активной фазы, чтобы последовать за Рыжиком, я не знаю, наверное, что-то держало меня. После, зачем-то схватил с дивана медведя и побежал в поселок. «Сёмка, Сёмка, Сёмочка...» — все, что от нее осталось. Единственный мой друг. Первая и единственная моя любовь. Человек.

Сердце колотится как бешеное, я сижу на земле, прислонившись спиной к осине, сплевываю густую слюну и стараюсь восстановить дыхание. Медведь лежит тут же, у меня на коленях, глядя своими пуговичными глазами в голубое, с редкими кучевыми облаками, небо. Зачем я его схватил? Не помню. Который час? Не знаю. Часы где-то потерялись, но, кажется, автобус с сотрудниками еще не ушел. Вот что я сейчас сделаю: пойду и отдам медведя шефу — пусть передаст Ульянкиным родителям. А сам буду думать, как жить дальше. Наверное, по совету Толяныча, скроюсь в лесу. Потому что общаться с новым начальством у меня теперь нет необходимости, опять же — лишний раз общаться с людьми нет и желания. А единственный человек, с которым есть такое желание, ушла.
Встаю, как встают старики, медленно подобрав ноги под себя и медленно распрямляя их, держась за дерево. Только что не покряхтываю. А за оставшиеся циклы я ускоренно постарею и, достигнув внутреннего возраста девяносто два года, отправлюсь в пассивную фазу, что символически будет означать смерть старого меня и рождение нового. Что за дурь в голову лезет, честное слово. Разум старается защититься от трагедии? Разум потерпит.
Рыжик, Рыжик. Лучше бы ты уехала на материк. Я бы знал, что ты где-то есть и может быть еще будешь счастлива.
Насыпь — вон она, мне туда и налево. Делаю пару шагов в сторону насыпи и тут что-то случается. Сначала в мире пропадают все цвета, остается, почему-то, только темно зеленый. И вот в этом серо-черно-бело-зеленом мире у меня выдергивают из под ног землю. Я падаю на спину, правда очень мягко и безболезненно, чувствую, как вздрагивает почва под моей спиной, а через меня, со стороны поселка, проносится волна холода. Я не знаю что это, но нервная система трактует это как холод. Немеют руки и ноги. Слух тоже пропадает, а может не слух, а сами звуки. Не слышно ничего и никого: ни птиц, ни листвы, ни насекомых. Время тоже теряется, неизвестное число секунд я просто лежу, пока постепенно не восстанавливается зрение и не возвращается слух и способность мыслить. Понимаю, что что-то случилось и случилось это в поселке. Вскакиваю, уже не как старик, а как семнадцатилетний и бегу туда. Пробежав десяток шагов вспоминаю, что забыл медведя и поворачиваю назад. Мечусь совершенно бестолково. Возвращаюсь к дереву, под которым отдыхал, и вижу, что зеленое дерево больше не зеленое. Осина пылает красной сентябрьской листвой, на фоне остальной летней зелени это выглядит пугающе. Внезапный локальный сентябрь в вечном лете… Не до того, просто отмечаю это в уме, без надежды и желания когда-нибудь разобраться. Поднимаю с травы медведя и уже шагом отправляюсь к поселку.
И первое, что вижу, едва попав на открытое место, это столб дыма, поднимающегося откуда-то с площади. Железнодорожные ворота распахнуты, двери казармы распахнуты, дневальный у пакгаузов отсутствует, наверное, у обоих ворот тоже.
В поселке пожар. Горит административный модуль, точнее третий его этаж, где размещался узел управления маяком и часть теоретических лабораторий. Сотрудники института: кто стоит разинув рот, кто бестолково носится, кто пытается тушить пожар, схватив со щита ведро или огнетушитель. Армейцы уже развернули гидрант и сейчас собираются войти в главные двери, а двое из них как раз и отгоняют от этих дверей гражданских доброхотов. Виолетта тут же, с фанерным ящиком с красным крестом готовится принять раненых. И, чуть поодаль, с непроницаемым видом наблюдает за этим безобразием здешняя императрица — баба Глаша. Или, наверное уже императрица в изгнании. Филиал то закрылся. А вот нового начальства я не вижу. И автобуса не вижу. Значит и с автобусом я опоздал. Хочу отойти подальше, но тут двери модуля распахиваются изнутри и четверо армейцев в противогазах выводят пострадавших. Толяныч, вообще-то выходит сам, но тут же опускается на траву, а двоих оставшихся выносят, практически на руках.

После пожара я пешком вернулся к себе. Но ночевать в домике не смог, слишком много Ульяны было вокруг. Обошел двор, опять прогулялся к малиннику, где я пытался спрятать ее от ливня, заглянул в сарай и представил себе, как она там ждала прихода тумана. Так заболело в груди, что чуть опять не отключился. Вернулся в домик, а там каждый гвоздь напоминает о ней. И были то вместе, если дни складывать, то цикла три, не больше. А вот все ждал, что сейчас выскочит из-за угла, что-то в кулаке зажато, глаза горят от восторга: «Сёмк, смотри что я нашла!» Мне казалось, что это такая затянувшаяся шутка и Рыжик вот-вот появится откуда-то, чтобы меня напугать. Не появлялась.
Я взял спальник, остатки хлеба, консервов и пошел в обход периметра, не планируя больше возвращаться ни в домик, ни в поселок. Не возможно, обходя периметр, не вспоминать наше знакомство с Ульяной, но на периметре, по крайней мере, голова была занята тем, что нужно было следить — куда делать следующий шаг, чтобы не запутаться в складках пространства, и Ульяна там, на периметре, была в прошлом. Или в будущем — я планировал в свой самый последний цикл, перед тем как этот Семен уснет навсегда, провести ее по всему большому кругу: Зеркальное озеро, Ржавые скалы, ковыльная степь, бескрайнее болото, корабельная роща и так далее. А сейчас шел один, мысленно, а чаще вслух разговаривая с Рыжиком. Легче мне не стало, но я начал привыкать к боли.
А на третью ночь, когда я сидел у костра, на каменном берегу того самого Зеркального озера, до которого можно докинуть камнем, но к которому невозможно подойти ногами, пришел тот самый туман. Для меня это был просто туман, чуть более плотный, чем туман обычный, но и только. А вот человека растворяет полностью, возвращая потом в виде НБО-копий. Вот и тогда: туман проникал под одежду, лип к коже, кажется даже просачивался сквозь поры, а потом разочарованно отступал, чтобы через полчаса повторить попытку. И не знаю, галлюцинация это или я что-то на самом деле слышал, но, казалось, туман постоянно шептал Ульянкину присказку: «Сёмка, Сёмка, Сёмочка».
Да, тогда я и понял, что Ульяна здесь, осталось ее только найти и отобрать у тумана. Я встал на ноги и, не дожидаясь рассвета, пошел в поселок.

Можно многое рассказать:
Как постепенно впадало в отчаяние оставшееся население поселка, когда осознало, что мы оказались отрезанными от материка.
Как старшина роты охраны с удовольствием бил морды двум пьяным «научным сотрудникам», а армейцы взяли на себя обеспечение порядка в поселке, в обмен на обещание бабули вернуть всех домой в течение шести циклов.
Как я и командир армецев выдергивали за трос Виолетту из тумана у восточных ворот, а потом неслись на Волге к воротам западным, чтобы Виолетта смогла принять саму себя из тумана.
Как я первый раз увидел и услышал сдублированную Виолетту — это было жутковато, видеть как она двигалась и разговаривала абсолютно синхронно с Виолеттой-оригиналом.
Как толпа «научных сотрудников» чуть не линчевала меня, а спасли меня те же армейцы. Знаний биохимика хватило на то, чтобы поставить брагу, а готовый дистиллятор взять в лаборатории.
Как, в два приема, эвакуировали людей на материк, так что осталось в опустевшем поселке пятеро: бабуля, сдублированные Виола, Толяныч и Трофимов, и я. Ну и еще двое научных сотрудников и один солдат, потерявшиеся в тумане. Жаль, что умер третий пострадавший в пожаре, дядя Боря — инженер местной коммунальной службы. Умер не вынеся дупликации.
Как мы переводили сеть лагерей на автономный режим работы, как программировали течение циклов, как я, никого не поставив в известность, сочинял программу функционирования для самого себя.

Все закончилось.
Сейчас я стою перед автобусом, а Толяныч направляет на меня выключатель, готовясь стереть мою личность.
У каждого из оставшихся разные цели:
Бабуля как-будто что-то доказывает: самой себе, нам и, кажется еще и пионерам.
Толяныч и Виола, кажется, как-то смогли встроиться в здешнюю систему. Не знаю я, почему они не эвакуировались, кажется, опасались того, что их не признают за людей.
Трофимов, тот для меня загадка, но гению и положено быть загадкой. А сейчас он унес эту загадку с собой. Потому что Толяныч уже стер старого Трофимова, а новый Шурик садится сейчас в свой Икарус, помогая, как порядочный пионер, подняться в салон бабе Глаше.
Я? Я же пошел искать свою Ульяну. И очень важно, чтобы нашел ее именно тот я, который сейчас прощается со всем окружающим. Сейчас подумал, что Ульяна давно уже готовилась к этому. Как иначе объяснить эту ее фразу, сказанную при расставании: «Сёмка, ты больше не будешь один!» То есть, она приехала уже подготовленная и сделала то, что сделала, по твердому своему решению. Вспоминаю ее записку: «… вероятность целых 0,3%…». Вот, даже вероятность подсчитала, правда завысила раз в десять, чтобы подбодрить меня, не иначе. Вспоминаю слова милой девушки Мику, там, в лагере, когда я собирался на мотовоз, еще не зная, что меня ждет: «Сенечка, я тут думала над твоим вопросом, про людей и роботов. Хотела рассказать про творчество, любовь, эмоции, но, в общем, Сенечка, знаешь, что я подумала? Что только человек способен все бросить, отказаться от гарантированного выигрыша, и поставить на самый невероятный вариант. Загадать, что монетка, которую он сейчас подбросит, останется стоять на ребре. Самое интересное, что иногда это срабатывает». Она много еще чего говорила, но суть я запомнил.
— Семен, ты уверен? Ты можешь остаться, как мы. И нам за Глафиру Денисовну будет спокойнее.
Могу. Но встретит Ульяну тогда совсем другой человек, а не я. Хотя тот человек и будет считать себя мной, это я знаю точно. Ловлю глазами стрекозу, зависшую над головой у Толяныча и улыбаюсь ей. Последнее, что я вижу, значит, это стрекоза-богатырь.
— Толяныч, не тяни кота за хвост. Пионером был, пионером и останусь.
— Мы приглядим за тобой, пионер.
Щелкает кнопка Выключателя. И моё Я (хочу сказать — моя душа, но души у таких как я, кажется, нет) отделяется от тела. Я как будто вижу себя со стороны, с высоты верхушек деревьев. Но я, оказывается, еще могу управлять своим телом, неуклюже, как-будто управляю марионеткой за ниточки. Последний раз оглядываюсь и отправляю бывшее свое тело к дверям терпеливо ждущего автобуса.
«Вот и я сейчас поставил на то, что монетка упадет на ребро, Рыжик. Слышишь? Я иду за тобой».

Пионеры,минуточку внимания

В стиме вышел мод "Девять заветов настоящего пионера"написанный по сценарию ОД-рута всеми любимого нашего алкаша Риты(сценариста Бесконечного лета)

Начало:
Глава 1. http://vn.reactor.cc/post/2626275
Глава 2. http://vn.reactor.cc/post/2649697
Глава 3. http://vn.reactor.cc/post/2666697

Продолжение

IV
Реанимация

Утро начинается с чрезвычайного происшествия, Ольга Дмитриевна, этот капитан корабля «Совенок», этот хранитель распорядка дня и воспитатель порядочных пионеров, забыв вчера завести будильник, умудряется банально проспать пробежку. Я просыпаюсь без будильника и лежу – жду звонка, сперва не открывая глаз, потом разглядывая потолок, потом мне это надоедает и я поворачиваю голову в сторону спящей Ольги. Вот, спрашивается, зачем я вчера ее укрывал простыней, если эта простыня опять лежит скомканная на самом краю кровати, а Ольгины выпуклости и впуклости декоративно прикрыты ночнушкой. «Ох ты горе моё», – ворчу про себя и перевожу взгляд с выпуклостей вожатой на часы. Ага, пора вставать. Встаю, стараюсь максимально бесшумно одеться, укрываю Ольгу простыней (а я, кажется, подружился с вожатой, первый раз в этой жизни), забираю свои мыльно-рыльные и выхожу на крыльцо.
Выхожу на крыльцо и жду утренний холод, но его нету, Солнце едва встало, но уже жарко. Слави не видать, может она тоже проспала, я не знаю. В любом случае, дожидаться никого я не намерен, будить Дмитриевну тоже не входит в мои обязанности. Я же не знаю, вдруг она и не собиралась сегодня бегать, вдруг она решила к естественному образу жизни, в треугольник: кровать-шезлонг-пляж, вернуться? Когда прохожу мимо вигвама номер тринадцать, на крыльцо выходит Журчащий Ручей, тоже с полотенцем на плече.
– Доброе утро, Сенечка. А я с тобой, можно?
Гм. Мику будет обливаться до пояса холодной водой? Какая интересная мысль. Нет, надо выключить внутреннего пошляка, он сейчас Мику не позабавит, а скорее обидит и отпугнет. Ладно, сегодня мы просто умоемся раньше других, без воднозакаливающих процедур.
Мику сегодня утром ведет себя так, будто и не было интригующего вчерашнего вечернего разговора, забыла что ли?. Ну, а я что? Я молчу об этом, захочет – спросит, а все, что мне нужно знать – мне и так или расскажут, или я сам увижу. Пробегает одинокая Славя, искоса глянула на нас, кивнула и даже не остановилась.
– Знаешь Сенечка, я вчера со Славей разговаривала, пока ты с Ольгой Дмитриевной танцевал. В общем, Славя больше не будет к тебе приставать.
– Мику, неужели вы еще и…
– Нет-нет, Сенечка, Славя сама подошла, сама извинилась и сказала, что ошиблась, что она думала, будто дама это…
Мику прерывается и резко меняет тему. Вот оно!
– Помнишь наш вчерашний разговор? Я всю ночь думала, пока не уснула, а потом утром проснулась, тоже думала, а потом услышала, как ты из домика вышел и решила, что лучше сейчас тебя спросить, а то никогда не соберусь.
Мику волнуется, ее даже потряхивает. Я подхожу и хочу взять ее за руку чтобы успокоить, как делал это вчера, но она отдергивает руку и продолжает.
– Не сейчас Сеня. Я так и не смогла придумать, как задать тебе этот вопрос иначе, но, в общем… Кто ты такой?
И смотрит непонятно. Со страхом? Нет, непонятно.
– Мику, и как я должен ответить на этот вопрос?
– Как хочешь, Семен. Если не ответишь, это тоже будет ответ.
Да какого черта? В дурку меня отсюда все равно не увезут, нету здесь дурки. В любом случае, Мику мой ответ оттолкнет и либо не понравится, либо испугает, либо она мне перестанет верить. И все эти варианты меня печалят, но это, наверное, правильный выход. Тогда я смогу после-послезавтра уплыть отсюда на лодке, не особо огорчив японку. Да и врать не хочется, и не можется, кстати. Не хотел уплывать, но придется, придется.
– Мику, ты хитрая, ты задала такой вопрос, на который, чтобы ответить, нужно рассказать всё. Помнишь, вчера я обещал не обманывать тебя?
Хочу еще продолжить, но на сцене появляются рыжие. Ну да, Лены нет, Лена же спит до завтрака, и я только говорю Мику, что: «После завтрака, у тебя в кружке».
– Привет, засони.
– Доброе утро, Алисочка, Ульяночка.
– Пф. Привет Микуся и Сенечка. Вы знаете, что вас теперь иначе не называют?
– Ах, Алисочка, ну что ты за глупости говоришь? Пусть как хотят, так и называют.
– Нет, если бы вас поодиночке называли: одну – Микуся, а другого – Сенечка, то все было бы нормально, хотя Сеньку звать Сенечкой, это конечно перебор. Но про вас говорят именно так: «Микуся и Сенечка», «Сейчас придут Микуся и Сенечка», «Это места Микуси и Сенечки», «Еще одни Микуся и Сенечка».
– Короче, жених и невеста. – Вмешивается Ульяна, и, подойдя ко мне сзади, легонько тычет кулачком в бок, чтобы я обратил внимание, и, глядя в пол, бурчит едва слышно. – Спасибо.
Да пожалуйста. Ерошу пятерней Ульянкины волосы, она уклоняется, не успевает уклониться и только возмущенно ойкает.
– Все равно ты еще лохматая.
Рыжим еще умываться, и Мику, кстати, тоже, а я – к себе.
– Ладно, девочки. Вы как хотите, а я пошел вожатую будить. На линейке увидимся.
Зря я бандиткам проспавшую Ольгу выдал. По глазам вижу, что они сейчас будут думать, как и куда им применить полученную информацию.
Было бы интересно попробовать, но будить вожатую не приходится. Ольга сидит на крыльце с таким заспанным-заспанным видом, что мне самому захотелось обратно в постель, не смотря на проведенные водные процедуры. Вот, кстати: умылся, зубы почистил, а чего-то не хватает. Неужели ощущения ледяной воды на теле не хватает? Всего то два дня, а уже привык. Завтра поставлю эксперимент, и ни сборная по бегу, ни Мику мне не помешают.
– Как спалось, Ольмитревна?
– Твоими молитвами, Семеныч. Мог бы и разбудить, а то неудобно теперь – вожатая, а проспала, как школьница.
Нет, действительно, впервые в истории я, вот так вот, шутливо препираюсь с вожатой, зову ее в сокращенном варианте имени-отчества, пью с ней чай, она мне рассказывает о своем детстве. Ну, подружился не подружился, но была бы такая вожатая у меня в стартовом лагере, я, может, и не сбежал бы никогда. Впору спросить: «Ольга Дмитриевна, а что с вами не так?»
– Ну, к линейке я бы вас разбудил. Или лучше было бы к завтраку?
– Семеныч, задушу. Ночью подушкой и задушу. Чтобы не издевался.
Поднялась на ноги, зашла в домик и вышла уже с полотенцем на плече.
– Так, Ольге Дмитриевне нужно двадцать минут на ускоренный утренний туалет. А вот проследить за тем чтобы, за эти двадцать минут, никто никуда не исчез с линейки, это, Семен, тебе поручается!
И побежала в сторону умывальников. А я дожидаюсь Мику, уже привычно беру ее за руку, и «Микуся и Сенечка» отправляются на площадь. Похоже, после моего обещания все рассказать, Микуся успокоилась. Не знаю, что она там про меня вообразила, захочет – расскажет. Только вот не захочет. После завтрака, как засядем в кружке, так выйдем оттуда уже другими людьми.
На площади собрался уже весь лагерь, нет только Ольги. Отзываю Славю в сторонку, сообщаю, что начало линейки задерживается на десять минут, Славя делает соответствующее объявление. Здешние пионеры, как люди дисциплинированные, послушно остаются на месте. Сам возвращаюсь к Мику, сажусь рядом с ней на лавочку и накрываю ее ладошку своей. Черт его знает, может в последний раз накрываю, может, после моего рассказа, Мику убегать и прятаться от меня начнет. И не только Мику, а все аборигены, во главе с вожатой. Царевна как-будто думает о том же самом, потому что подсаживается поближе и прижимается к плечу. Что же я ей расскажу? Понятно, что расскажу все, что вспомню и о чем спросит, но вот с чего начать рассказ я пока не решил.
Наконец появляется Ольга, лагерь строится на площади по отрядам: четырнадцать человек младших на левом фланге, девять человек старших – на правом и тридцать восемь – средний отряд – по центру. А, простите, сегодня старших, вообще, даже не девять человек, а семь – Лена спит до завтрака, а Шурик уже где-то в катакомбах. Ольга о чем-то там говорит, а я ее не слушаю, а думаю о предстоящих поисках кибернетика.
По-хорошему, нужно бы извлекать его из шахты уже сейчас, пока у него крыша не поехала, но не получается. Я пробовал несколько раз и перехватывать Шурика на пути в Старый лагерь, и бегал с утра в шахту – не получается. Там лабиринты, хоть и достаточно примитивные, но лабиринты: лабиринт тропинок в лесу и лабиринт переходов катакомбах. И пока я искал Шурика в одном проходе, он переходил в другой, а, в итоге, я отлавливал его только к полуночи, в том же самом помещении под кочегаркой. Даже отловить его у люка в бомбоубежище не получилось, Шурик спустился через Алисин провал. Гм, «Алисин провал», нет, лучше «Провал Двачевской», звучит почти как «Перевал Дятлова». Так что проще дождаться вечера и сразу отправиться в точку рандеву.
Линейка закончилась, пионеры отправляются на завтрак, в порядке: от младших к старшим, и, на крыльце столовой, в первый раз возникает вопрос о Шурике. Странно, что только сейчас, потому что Ольга не могла не заметить отсутствие кибернетика еще на линейке, нас же всего девять человек, это же не средний отряд, в строю которого, хоть теоретически, но можно потеряться. А здесь, вожатая внимательно осмотрела всех, кивнула, мол, все хорошо, и начала свою ежеутреннюю молитву. И на крыльце-то она, пожалуй, ничего бы не заметила, если бы не Сыроежкин.
– Ольга Дмитриевна, Шурик пропал!
– Да? И где же он?
Похоже, Дмитриевне до фонаря, она бы еще плечами пожала: «Я то тут причем? Сам пропал – пусть сам себя ищет».
Просачиваемся с Мику за спиной у вожатой в столовую.
– Сенечка, где же Шурик может быть, как ты думаешь? Может он не потерялся даже, а просто проспал, или убежал, говорят иногда из пионерских лагерей пионеры убегают.
– Знаешь Микусь, тут негде потеряться, убегать далеко, воды он избегает, так что, когда к вечеру не выйдет, тогда и поищем. А сейчас искать бесполезно. Лес большой, это если только всем цепью встать и начать лес прочесывать, а больше никак. Пока, я считаю, беспокоится рано.
– Сенечка, а может он ногу сломал? Или не сломал, о чем я говорю, но просто в какую-нибудь яму провалился и выбраться не может.
Про яму, это почти хедшот, да. Голову Шурик сломал, причем уже давно. Вот кому понадобилось такие вещи в программу зашивать? И, главное, зачем? Затем, чтобы все Семены во всех лагерях отправлялись на поиски безумного кибернетика? А зачем Семенам отправляться на поиски? Теория заговоров, какая-то. Проще считать это багом программы.
Я опять завис, а Мику ждет моего ответа, правда она уже привыкла к таким моим паузам и не нервничает, но, пока я так размышляю, к нам подсаживается вожатая.
– Семен, ты слышал? Шурик пропал.
Киваю в ответ. Что интересно, паники в голосе вожатой не слышно, даже беспокойства не слышно. Как будто сообщает, что сегодня на обед макароны. Или, в таком варианте: «Семен, ты слышал? Шурик-то опять пропал.» А я ей должен ответить: «Надоел уже, этот гений очкастый.»
– Как ты думаешь, где он сейчас может быть?
И опять, спрашивает, как-будто по обязанности. Даже не так, спрашивает так, как-будто ее интересует не местонахождение (местопотеряние, ага), Шурика, а то, что я об этом знаю, думаю и предполагаю. К счастью вопрос сформулирован достаточно размыто, что позволяет мне не грешить против правды, отвечая.
– Чужая голова – потемки, Ольга Дмитриевна. У нас и территория большая, а уж если за забор выйти, то этому гению все дороги открыты.
– Сенечка, ты все-таки думаешь, что он убежал? Он же совсем не приспособленный, он же или дорогу потеряет, или от голода умрет.
Ольга Дмитриевна отвечает за меня.
– Не поверю, чтобы он убежал, у него робот недоделанный, Шурик проект никогда не бросит. Я надеюсь, что он просто потерялся где-то здесь, у Шурика совсем плохо с ориентированием. В общем, Семен, я хочу, чтобы ты не отлынивал, а принял активное участие в поисках.
За забором тоже искать, Ольга Дмитриевна? Потому что за забор, кроме меня, никто не пойдет, ну или пойдет, но только в компании со мной. Славя, в первый день, и то шла именно ко мне. Не было бы меня на лугу, она бы и не сунулась. Стоянка и площадка для костра, вот и все, что доступно здешним пионерам, вру, еще у Слави есть именная тропинка к озеру. Старый лагерь, под вопросом, есть у меня подозрение, что Сыроежкин до лагеря не дошел, а нашел этот башмак сразу за забором. Кстати, за все циклы не было случая, чтобы Шурик нашелся в одном ботинке и без галстука, так что происхождение и галстука в забое, и ботинка на тропе в Старый лагерь, это еще одна местная загадка.
– Простите, я прослушал, Ольга Дмитриевна.
– Говорю, не отлынивай от поисков. Наш товарищ пропал и его нужно найти.
Позлить вожатую?
– Ольга Дмитриевна, правильно ли я понимаю, что если Шурика не окажется на территории лагеря, мне следует искать его по ту сторону забора?
А ведь это проверка с моей стороны получилась. Очень жесткая проверка для аборигенов, так что, прости меня Оля. И сейчас Ольга должна решить сама, потому что в программе этого явно нет, максимум, что есть в программе, это послать Семена исключительно в Старый лагерь, в момент появления на сцене Шурикова ботинка, а не разрешить Семену выход за забор «Совенка», вообще.
– Семен, что за дурацкие вопросы? Но изволь, ищи Шурика там, где считаешь необходимым искать: здесь, значит здесь; там, значит там. Если тебе обязательно нужен пропуск за территорию лагеря – обратись к Славе, я его подпишу.
Ольга удивленно пожимает плечами, я ее обожаю, кажется она даже не задумалась давая ответ, кажется, что она даже не поняла, что ее проверяли. Или поняла?
– Ольга Дмитриевна, вы самая лучшая вожатая из тех, что я встречал.
– А ты уже достаточно большенький мальчик, чтобы не спрашивать про хорошо и плохо. Да, мы действительно нуждаемся в твоей помощи. Все, больше не надоедаю.
Ольга Дмитриевна, ну скажите же, что с вами не так? Что вы обо мне знаете? Почему вы сделали ударение на слове «твоей»? Ольга Дмитриевна желает приятного аппетита, встает и уходит, а я поворачиваюсь к Мику.
– Ну что, Микусь, к тебе пойдем или по лесу погуляем?
– Сенечка, но действительно, нужно же найти Шурика. И знаешь, Сеня, я сейчас тебя испугалась, когда ты закричал на Ольгу Дмитриевну. Не делай так больше никогда, пожалуйста.
– А я кричал?
– Нет, Сеня, ты тихо говорил, но можно же кричать и тихо.
В итоге делаем так: Мику идет к себе, переодеться для леса, чтобы не пачкать форму, я, по той же причине, иду с протянутой рукой к вожатой и встречаемся у Мику в кружке.
– Ольмитревна, не дайте пропасть, дайте во что переодеться, а то форму жалко.
Ольга улыбается, похоже, она не обиделась на меня за эту проверку. И это здорово.
– Успокоился, скандалист? Пойдем на склад.
Предназначенный для меня Славей спортивный костюм так и лежит на прилавке. Забираю его, забираю кеды и все это под грустную Славину улыбку. Смотрю ей в глаза и только чуть пожимаю плечами, прости меня, Славя, но увы. Славя повторяет мой жест и кивает. Я не знаю почему и что ее остановило, но кажется, бульдозер больше не будет делать попыток, как и обещала Мику.
А я, переодевшись в домике, отправляюсь в музыкальный кружок, чтобы расстаться с Мику.

– Мику, помнишь, вчера я обещал не врать тебе? Так вот, я не уверен, что сейчас сдержу свое обещание. Правду я тебе раскажу, а вот истину я и сам не знаю. Начнем с того, что, по вашему календарю, мне сейчас всего семь лет...
Кажется, только в русском языке, правда и истина означают разные понятия.
– … всего семь лет, а, по моему календарю, мне или двадцать семь, или двадцать девять с хвостиком, смотря как считать.
Устный рассказ о моих двадцати семи или двадцати девяти с хвостиком годах занимает много времени, даже если очень ужать первые двадцать пять лет моей биографии, но Мику, оказывается, умеет не только болтать, но и слушать. Не перебивая, только задавая, иногда, уточняющие вопросы, и поддерживая меня легкими пожатиями руки в особо трудных моментах.
Так и гуляем до обеда, по тропинкам той части леса, что оказалась на территории лагеря, имитируя поиски Шурика. Вот кстати о Шурике.
– Сенечка, ты хочешь сказать, что знаешь, где сейчас Шурик и мы не там ищем? Получается, что мы просто так гуляем?
– Микусь, я знаю, где окажется Шурик поздно вечером, тогда и пойду за ним. А сейчас его искать бесполезно, я пробовал неоднократо, зная все входы и выходы – бесполезно. Так что, выходит – гуляем. Ну и беседуем без лишних ушей, я и так странным считаюсь, а уж узнай все… Дурдома здесь нет, но внимания к себе я тоже не хочу.
В конце-концов полная и бесстыдно честная версия моей биографии оказывается выложенной на тарелочку перед руководителем музыкального кружка. Сейчас меня взвесят, измерят и отправят подальше. Или, как вариант, вежливо поблагодарят и, под благовидным предлогом, уйдут сами. А я уплыву через три дня, хотел что-то изменить, но опять уплыву дальше. Может это и к лучшему. Черт, но мою руку не отпускают, за мою руку продолжают держаться.
– Сенечка, во-сколько мы пойдем за Шуриком?
– Мы?
– Конечно, мы! Я не хочу пускать тебя туда одного. В шахте может быть опасно и я должна быть там, рядом с тобой, чтобы помочь!
И возражения не принимаются. А я вижу еще одну сторону Мику, которая молча смотрит мне в глаза и только чуть качает головой вправо-влево. Мол, не вздумай мне запрещать. Ну что-ж, в конце-концов, сколько лазил по шахте – ничего не случалось.
– После ужина, часов в восемь-девять. Ты главное к Шурику вперед меня не суйся.
– И, Сенечка, про то, что ты рассказал. Я тебе верю, но это просто в голове не укладывается. Я все запомнила и тебе потом еще вопросы задам, когда уложу это в голове. Но один вопрос я задам сейчас, можно?
– …
– Сенечка, скажи, вот ты говоришь, что прожил больше ста недель в одинаковых лагерях с одинаковыми людьми. Мы тебе не надоели?
– Да, где-то сто недель по кругу в одном лагере, и остальные в разных. Нет, не надоели. Если бы надоели, я бы сейчас с тобой не разговаривал. Я бы тихо прожил по календарю цикла, а именно сейчас валялся бы на пляже с нашими бандитками. Знешь, иногда кажется, что вас гоняют по кругу, как скленную кольцом ленту или заевшую пластинку. А потом мелькнет что-то живое в вас, вот как сегодня утром Ульянка поблагодарила, или как Ольга на меня сегодня обижалась. И понимаю, что вы живые и я сам живой, раз вы живые. Благодаря таким моментам и не надоели.
– Сенечка, но это получается, что ты каждую неделю прощался, то есть прощаешься с близкими людьми навсегда, потому что через неделю это окажутся уже другие люди, а не те, с которыми ты расстался. Похожие, но другие.
– Да, Мику, именно так. Привязываюсь к людям, когда больше, когда меньше.
– Бедный ты мой Сенечка, это, наверное, как хоронить друзей. И ты, все равно, каждый раз начинаешь заново, тебе плохо потом, но ты, все равно, начинаешь заново. Я тебя лучше понимать начала, спасибо, и мне этот новый Сенечка нравится еще больше. Сенечка, теперь у меня еще больше вопросов, так что скучно тебе вечером не будет.
– Ты хочешь сказать, что я тебя не отпугиваю?
– Дурачок. Говорит, что на одиннадцать лет меня старше, а все равно – дурачок.

Дальнейший день почти не откладывается в памяти. Уклоняюсь от Ольги, не хочу сейчас с ней общаться, докторша традиционно просит подежурить в медпункте – соглашаюсь. Общаюсь в медпункте с посетителями.
– Семен, – пауза, – у вас с Мику все хорошо?
– Когда прощались было все хорошо, а что такое, Лена?
– Ничего, – снова пауза, – Мику пришла, сказала, что ей нужно подумать и ушла в кружок. Я заглянула, а она там на рояле что-то печальное играет и, кажется, плачет. Семен, если тебе нужно извиниться, то беги туда, я за тебя подежурю.
– Лена, Мику действительно нужно подумать и она просила меня не мешать. И, мы не ссорились, если ты об этом.
Лена уходит, не знаю, успокоенная или нет, но уходит, а через десять минут прибегает Ульяна. С Ульяной отношения, после того, как помирились, пришли в норму и свою долю доверия от Ульяны я получаю.
– Ульян, а расскажешь, за что ты взъелась на меня в мой первый день? Ведь не за то, что я эту твою сколопендру проигнорировал, и потом в домике неудачно пошутил.
– Сёмк. Ошиблась я.
– Уля, а в чем ошиблась то?
– Ну, мы за день до твоего приезда собрались вечером в библиотеке и разговаривали. А то неделю уже жили в лагере, а так ничего друг про друга и не узнали. Потом анекдоты рассказывали, потом, когда стемнело, начали страшные истории рассказывать, потом я предложила свою страшную историю сочинить. Сначала думала про Черную вожатую, но такая история уже есть, тогда стали сочинять про Черного пионера и, как-будто, про нас. Не смейся, я понимаю, что мы уже большие, но все-равно, так складно сочинялось и каждый свое придумывал. Кто-то придумал, что это мальчик самый обычный, что он опоздал и только ко второй половине смены приедет и его Славя встретит, кто-то, что пионеры начали пропадать, кто-то, придумал, как Черный пионер с ними расправлялся, а все вокруг стояли и смотрели и ничего не могли сделать, кто-то – что когда автобус пришел – лагерь пустой оказался, только один Черный пионер на остановке автобус ждал. Когда придумывали – все друг-друга перебивали, а когда Женя все это записала и мы прочитали – нам страшно стало. А потом вспомнили, что ты завтра приезжаешь. Вот так.
– Понимаю. И сами поверили в то, что сочинили. Ну сейчас то убедились, что я не тот, за кого вы меня принимали.
– А-то. Сёмк, я ведь целую волчью яму в лесу выкопала, хотела тебя в нее заманить в тот раз. А сегодня, когда Шурик пропал про нее вспомнила и побежала смотреть – вдруг он там, а потом до обеда закапывала.
Начинаю хохотать.
– Спасибо Уля, развеселила. Нет, я не злюсь и не обижаюсь на вас, если вам это важно. Ни на вас всех, ни на тебя лично.
– Уль, Алиса мне голову оторвет, если узнает. Но твои кошмары ночные, они с этим связаны. Я прав? Не бойся, больше их не будет. Вчера же не было?
Не знаю, успокоил я Ракету, или нет, но хуже точно не сделал. А вот пищи для размышлений она мне добавила, и воспоминания всплыли, чужие – одного пионера. Значит, вот куда я попал, и, значит, вот какие эмоции испытывали аборигены, раз они вспоминают этот цикл, пусть и в виде ночных кошмаров. С учетом того, что нас не так легко убить – кошмары у Ульяны должны быть те еще, и Ульяна хорошо после них держится. Интересно, почему остальные не жалуются. Что-ж вы, господа сценаристы, не отформатировали память этих несчастных людей, я же не могу, я просто не могу за вас это сделать. Все, что я могу, это я, наверное, уже делаю, заставляя их думать, чувствовать и мечтать. Но сил то у вас побольше будет, а вы взяли и самоустранились и только смотрели, как уничтожается ваше детище. Не знаю как, но кто-то же должен будет это исправить.
***
Продолжение в комментах