Пирсинг лица

Дубликат, приквел.

Глава 1 здесь: http://vn.reactor.cc/post/3329375

Глава 2

Реверс

Реверс

Пятнадцать циклов от отъезда Ульяны или семь месяцев по ее счету.
Как всегда я посыпаюсь за четверть часа до поезда и, как всегда в начале нового цикла, настраиваю свой внутренний календарь. Почему я не могу забыть? Шестнадцать циклов назад считал — сколько мне осталось, а сейчас утро начинаю с подсчета — сколько времени прошло. Может стоило на письмо ответить? Была бы ни к чему не обязывающая переписка, у девушки был бы экзотический друг, о котором она бы потом рассказала внучке. Глупо. Глупо, бессмысленно и бесполезно. Ну что, пора вставать? Тем более — шеф со статьей торопит. С утра поработаю, а потом свалю куда-нибудь на реку, к старому корпусу или на озеро. Или не ходить к старому корпусу? Там Виолетта последнее время попадаться стала. Не хочу с ней пересекаться, но интересно — что она там делает? «Оборотня» ловит? Слухи об оборотне даже до меня дошли, оборотень, это, конечно, бред. А может это мой товарищ по несчастью? Проснулся, осознал себя, каким-то чудом избежал выключателя, добрался до Шлюза, а что делать дальше не знает? Нет, бывший пионер так себя бы не повел. Не стал бы он прятаться, он бы с радостной улыбкой на лице промаршировал бы прямо сквозь западные ворота. Тут бы его и сцапали. Так что слухи, слухи, слухи… Развлечений тут особых нет, вот местножители себя страшилками и развлекают.
Вот уже и шум поезда слышен. Гудок? Кто-то приехал? В такую рань? Кто? Шеф в лазарете, зам его куда-то в узлы собирался, так что сейчас командировку оформляет. Может почту привезли? Ну тогда пакет скинут на платформе, а я потом подберу. Бр-р-р. До чего вода по утрам холодная.
Кто-то идет: лихорадочно натягиваю шорты. Стук в дверь незнакомый.
— Иду!
Господи!!!
— Сёмка! Задушишь же! И поставь меня на место!
Рыжик, с большой сумкой, кажется той самой, с какой она приезжала на практику десять циклов назад.
— Погодите обниматься, гражданин! Ребра мне еще пригодятся.
Ульяна демонстративно ощупывает свои бока.
— Улька, ты откуда взялась?
— На твою голову? Каникулы у меня. А я устроилась на четверть ставки лаборантом в ваш институт, спасибо бабуле. Так что теперь мне еще и деньги платить будут за то что мы видимся. Целую тридцатку. А сейчас — одевайся.
Из сумки летят джинсы и клетчатая рубаха, черные носки и кроссовки.
— Вроде твой размер. Попробуй только скажи, что не подошло. Я по всей общаге ходила и побиралась. И давай быстрее, а то опоздаем!
А я смотрю и не верю своим глазам. Может у меня внезапно активная фаза закончилась, а это просто бред отключающегося мозга? Бедный шеф, не видать ему статьи.
— Рыжая, ты что творишь?
— Молчи и делай что говорят. И не тормози, а то сама тебя одевать стану. Маленького Сёму. Сюрприз я тебе приготовила.
Послушаться? Послушаюсь, хотя, вообще-то, мне гражданскую одежду носить нельзя. Глупый запрет, все равно у меня кроме пионерской формы нет ничего, но он существует. А пока я, уйдя в комнату, переодеваюсь, Ульяна из кухни ругает меня.
— Гад ты Сёмка. Мог бы и ответить на письмо. Знаешь, как я переживала? Хорошо — твой шеф, когда был в университете, нашел меня. И рассказал про завихи в твоей голове.
— Уля, это не завихи. Я и сейчас так считаю. А скоро счет оставшихся циклов уже по пальцам пойдет.
Ульяна не отвечает, а вместо этого заходит в комнату и, не обращая внимания на мои черные семейники, встает напротив меня, глядя глаза в глаза. При ее росточке это трудно, но у нее получается.
— Сёмк, вот только что ты меня очень серьезно обидел. Впервые, за все время нашего знакомства, кстати. Неужели, если бы я медленно тонула в болоте, ты бы стоял на твердой земле и ничего не пытался бы сделать? Вот и молчи тогда! Я найду способ тебе помочь! А сейчас — одевайся, а то и вправду опоздаем.
Мы бежим, бросив сумку в домике, к путям. Чужие кроссовки слегка болтаются на ногах, в остальном Ульяна более-менее угадала с размером. Пока стоим на платформе Ульяна спрашивает.
— Сёмк, а те пути, на которые стрелка, они куда?
— Не знаю, Уля. По ним не ездит никто и никогда. Я и стрелку то на них перевести не могу — заблокирована. Говорят они в шахту ведут, где термоядерный заряд взорвали, когда дорогу сюда открыли. Но это еще во времена первой экспедиции было, ни Шлюза, ни узлов еще не было. Уже и участников первой экспедиции не осталось. Даже бабуля сюда только со второй экспедицией спустилась.
Подходит мотовоз (а по сути — автобус поставленный на рельс) в Шлюз, пустой, по случаю начала цикла. Парадоксы вакуоли: ехать полчаса, что от меня в Шлюз, что из Шлюза ко мне; пешком в Шлюз — два часа с половиной, с любой точки периметра, а обратно — как повезет, можно за те же два с половиной часа пробежать, но обычно от шести часов до двух суток. И то, если дорогу знаешь, а если не знаешь, то так и будешь крутиться вокруг забора, огораживающего поселок. Собственно, я сейчас карту этих искривлений и составляю. Ну и, заодно, пытаюсь теорию уточнить. Потому что в теории все параллельно и перпендикулярно, и никаких тайных троп не предусмотрено. Об этом и рассказываю Ульянке, пока мы едем в поселок.
— Сём, это даже в самом поселке заметно. Если не идти по аллее, а свернуть на определенную тропинку, то от восточных ворот до медпункта можно добежать за три минуты, хотя тропинка и извивается как змеиный хвост и делает крюк аж к казарме. А по асфальту — в полтора раза дольше. А вот обратная дорога — одинаковое время занимает.
— Ты тоже это заметила? Значит так и назовем это явление: Ульянкины тропы.
Как давно я в Шлюз не выбирался. Мотовоз заехал в ворота, прополз мимо пакгаузов и встал в дальнем конце погрузочной рампы. Через два часа ему обратно — повезет научные группы в узлы. Выйдя оглядываюсь на кабину машиниста и, как обычно, не вижу его там — еще одно местное чудо — машинисты-невидимки. Но Ульяна не дает мне попроникать в тайны местного мироздания, а, схватив за руку, тащит куда-то свежепоименованной тропой, между спорткомплексом и казармой, через небольшой лесок, к восточным воротам, а оттуда уже по главной аллее в столовую.
Я отвык от людей, от людей, в данном случае, значит: двуногих без перьев, независимо от их принадлежности к НБО или хомо сапиенс. Даже пугаюсь чуть этой толпы, хорошо еще, что лица все незнакомые. А то выпрут сейчас НБО с запретной для них территории, а то и чего похуже сделают. А я буду орать, что я легальный. Тьфу! Не буду я орать, не доставлю я им такого удовольствия. Хорошо что переоделся, а то пионерская форма, она как лагерная роба, сразу в глаза бросается, вот, кстати, зачем она и нужна. Но сейчас я не в форме, поэтому люди равнодушно проходят мимо, задерживая взгляд на идущей со мной под руку Ульяне. Гм, а я ревную, оказывается.
— Ну, чего встал, Сёмка? Иди не бойся. Всё начальство в Москве на совещании, здесь остались только твой шеф и Виолетта за главного. Шеф в лазарете, а Виолетта… Виолетты можешь не опасаться. Нам перекусить надо, перед автобусом. А то, дальше еда только за деньги, а у бедной студентки денег нет тебя кормить — амбала здоровенного.
Девушка меня в ресторан пригласила, да? В столовую поселка «Шлюз». Надо сказать, что кормят тут неплохо, правда с ресторанной кухней сравнить не могу — никогда не был. «Мама. — Неожиданно пищит Ульяна. И добавляет для непонятливых. — Капец!» Ульяна, кажется, даже вжалась в стул, чтобы сделаться еще меньше ростом, я хочу обернуться, чтобы понять — кто ее так напугал, но она шепчет: «Сёмка, сиди тихо и не отсвечивай, может быть пронесет», — а мимо нас к раздаче проходит Толяныч. Заместитель руководителя филиала по кадрам. Вот только командир армейцев, охраняющих поселок, все норовит Толянычу честь отдать. Как бы то ни было, но припозднившийся к завтраку Толяныч берет на раздаче поднос и, равнодушно посмотрев на нас, уходит в дальний конец зала.
— Пронесло, — Ульяна переводит дух, — не узнал. Сейчас не торопясь доедаем, ты уносишь всю посуду, а я тебя жду у входа и выходим вместе на улицу. А потом — бегом ко мне в комнату, там берем зимнюю одежду и на площадь. Как раз автобус подойдет. И сразу садимся в автобус, чтобы не отсвечивать.
— Уля, меня же без пропуска через восточные ворота не выпустят.
— Всё продуманно, Сём. Не трепыхайся.
Так и делаем. А пока мы не вышли из столовой я все время чувствовал спиной взгляд Толяныча, нервы.
Ульянина комната здесь совершенно необжитая: голый матрас, пустая тумбочка, ни занавески на окнах. Даже постельное белье и одеяло просто брошены на кровать. Рыжая достает из под кровати еще одну сумку, близнеца утренней и вытряхивает из нее аляску, вязанную шапочку, шерстяные носки и перчатки.
— Уля, про джинсы и рубашку из общаги я еще поверю, но аляску зимой кто же отдаст? Сознайся, откуда она.
— Это брата моего аляска. Он… Она ему не нужна.
Ладно, поверю. Тут слышим, как сигналит с площади автобус.
— Побежали. Да не надевай ее сейчас, ты что, жара такая! В автобусе оденешься.
Тот самый загадочный автобус, который ходит на не менее загадочный «материк».
Почти не помню свою жизнь в узле. Даже номер узла не помню. Пятнадцатый, кажется, или шестнадцатый. Помню только, что в последний день цикла вожатая объявляла, что смена закончилась и завтра утром все едем по домам. С вечера все сдавали собирали чемоданы, обменивались адресами, домашними телефонами. Обещали писать, звонить и не забывать. Ложились спать, а рано утром просыпались и все считали, что мы вчера поздно вечером приехали, а сегодня смена только началась. Помню, как я однажды проснулся и не мог ничего понять: почему никто никого не узнает.
— Ольга Дмитриевна, а когда автобус то?
— Э-э-э… Семен, правильно? Семен, автобус через две недели. Смена же только началась.
Далее следовало мое недоумение, неудобные вопросы, непонятные ответы, спор, скандал. Пытался сбежать, конечно безуспешно. Я уже решил, что с ума сошел, но примчался на третий или на четвертый цикл шеф, взял меня за руку, буквально, и отвел на станцию хитрой тропинкой, где посадил в мотовоз и увез сюда, в поселок.
Я, наивный, думал что всё, что сейчас окажусь дома, как я это дом помнил, но… В общем, в итоге, я оказался обитателем будки стрелочника, в пятнадцати километрах к северу от поселка. Откуда мне уже нет выхода. Когда закончится активная фаза это тело аккуратно вернут в пятнадцатый, допустим, узел, а моё Я. Все чем я жил, от чего я плакал, от чего радовался, от чего я орал ночью и хохотал, когда попадал под здешнюю бурю. Даже Ульянка, как я ее сейчас запоминаю, — почти все сгинет, в лучшем случае осев где-то в блоках памяти системы.
— Все сели?! — Кричит водитель, обернувшись в салон.
— Все-е-е-е! — Кричат ему в ответ с заднего сиденья.
Вот у автобуса водитель вполне видимый и осязаемый: пожилой лысый дядька в меховой безрукавке поверх футболки, трениках, шлепанцах и кожаной кепке с пуговкой на макушке.
И автобус начинает неспешное путешествие на материк. Первое препятствие — КПП. Небольшая кирпичная будка рядом с воротами, солдат, сержант, прапорщик с повязкой дежурного и… черт, опять Толяныч.
Эти двое заходят в автобус, берут у водителя список пассажиров и неспешно идут по проходу, проверяя документы. Прапорщик по нашему борту, Толяныч по противоположному. Доходит очередь и до нас. Ульяна не глядя сует прапорщику свой студенческий, пропуск и еще какую-то корочку, видимо мой аусвайс. Прапорщик смотрит студенческий, смотрит пропуск, смотрит на Ульяну и отдает ей ее документы. Потом раскрывает «мои», внимательно смотрит на фотографию, на меня. Сейчас обман вскроется, Ульяну выпрут с работы, а меня вернут в мою будку. На цепь.
— Семен Семенович, как ваша фамилия?
— Персунов. — Не знаю, что там написано в удостоверении, поэтому отвечаю как есть.
Рука с удостоверением зависает в воздухе, а на физиономии прапорщика явно читается сомнение. Я чувствую, как Ульянка вцепилась в подлокотник.
Положение спасает, как ни странно, Толяныч. Проверив документы у сидящих по своему борту автобуса он подходит к прапорщику и бесцеремонно толкает его пальцем в бок.
— Ну, ты закончил? Булки остывают, кефир выдыхается. Пошли уже.
Удостоверение возвращается ко мне, а прапорщик и Толяныч покидают автобус, завизировав на выходе список пассажиров. Дверь с шипением встает на прежнее место, проверяющие удаляются в будку дежурного, дневальный распахивает половинки ворот, а автобус наконец покидает пределы поселка. Я раскрываю удостоверение — с фотографии на меня смотрит лицо шефа. Тут он значительно моложе, чем в жизни, и сходство со мной несомненное, но я понимаю сомнения прапорщика.
— Авантюристка, — шепчу я Ульяне.
— Не будь занудой, Сёмк. Я знала, что мы прорвемся.
А автобус катит по бесконечной степи. Или небо затягивает тучей, или совершенно внепланово наступает ночь, но в салоне ощутимо темнеет. Зажигаются фары, зажигается освещение в салоне, гаснет освещение в салоне. Вдруг начинает работать печка. «Закройте люк!» — кричит какая-то женщина, из тех которым вечно дует. А и правда — из люка ощутимо тянет стылым воздухом.
— Сколько тебе лет? — Неожиданно спрашивает меня Ульяна.
Я прикидываю в уме прожитые циклы и фазы, и переводить их в года
— Где-то около двенадцати, если я правильно подсчитал.
— Сёмк, ты тормоз. Про ваши циклы я теперь знаю. Насколько лет ты себя чувствуешь.
Вопрос Ульяны опять ставит меня в тупик и я начинаю копаться в себе. Проблема в том, что в таких как я напихано множество обрывков памяти чужих людей, неуклюже склеенных в более-менее связанную ленту. Поэтому иногда встречаются забавные анахронизмы. Например я помню, что к поезду, который увез меня в пионерский лагерь, мы подъехали на такси. Все хорошо, но это была «Победа». В девяносто втором году.
Так что память отпадает, остаются только ощущения.
— По разному, Уля. От семнадцати, до двадцати семи. От настроения и занятости зависит.
Ульяна кивает головой, соглашаясь.
— Да, я тебя так же воспринимаю. Хотя, твоя мысль про двенадцать мне понравилась. А мне просто девятнадцать. Без всяких плюс-минус.
За бортом становится все темнее, все холоднее, в салоне начали запотевать окна. Пора одеваться. Мне то легко, а вот Ульяне… Она выгоняет меня в проход и командует:
— Снимай куртку, завешивай ей промежуток между сиденьями, а сам отвернись и не подглядывай. И куртке упасть не давай!
Десять минут пыхтения и чертыханий за моей спиной, десять минут невидимой мне акробатики и мне разрешают сесть на место.
А автобус все едет и едет по бесконечной дороге, монотонный шум, полумрак, покачивание. Скоро весь салон, все пассажиры, дружно, как по команде, начинают засыпать. Засыпает и Ульяна положив голову мне на плечо, засыпаю и я, чувствуя щекой помпон ее вязаной шапочки.
Я просыпаюсь от звука электрического звонка. Открываю глаза, осторожно выпрямляюсь, стараясь не разбудить Ульянку.
— Как спалось, Сём? Я уже давно не сплю.
— А где…
— На переезде стоим. Вагоны туда-сюда таскают, нам еще долго стоять, а вообще…
Ну, долго так долго. Прислушиваюсь к своим ощущениям и ничего необычного не чувствую. Ну, подумаешь, НБО выбрался на материк, всего-то навсего. Смотрю на свою руку — нет, не просвечивает. Скребу ногтями лед на стекле (Когда успел намерзнуть?) — рука сквозь стекло не проваливается.
— Ты чего, Сём?
— Меня пугали, что нейтринные системы неустойчивые и без подпитки энергией распадаются. Вот я и проверяю, не распался ли я.
— Ой… — Я слышу страх в голосе Ульяны. — Может нам сразу назад?
— Да шучу я. Просто проверял — не сон ли это.
— Гад!
Палец больно тычется мне под ребра.
Мы сидим в теплом и уютном автобусе, сквозь лобовое стекло видно, как катаются по рельсам вагоны. Народ, кто дремлет, кто тихонько переговаривается. А Ульяне сидеть надоедает.
— Я балда! Пошли на выход! Я же живу по эту сторону линии, две остановки на троллейбусе и мы у меня.
И она подскакивает с кресла, подхватывает сумку и тащит меня за собой по проходу. Минута на объяснения с водителем и вот мы уже стоим на тротуаре, а я, зачерпнув в пригоршню снег, плавлю его в руке. Вот он какой, оказывается… Вдыхаю полной грудью воздух и чудом не закашливаюсь от дурного запаха, от обилия выхлопных газов, еще от чего-то. Преимущества у жизни в лесу есть. Я так подозреваю, что и воду из реки здесь пить нельзя.
— Сём, это снег. И застегни молнию на куртке, а то простудишься.
Ага, простужусь. НБО не болеют и переломы у них срастаются в течение суток. Правда это там — а здесь?
— Уля, ты меня совсем за Маугли держишь. Еще покажи мне трамвай и троллейбус, и держи меня за руку, чтобы я не убежал, испугавшись. — Замечаю, что Ульяна волнуется и обнимаю ее, чтобы успокоить. — Я физически нигде дальше Шлюза не был, но памяти других людей в меня забито больше чем нужно. Так что просто веди меня.
А ведь прав был Семен Семенович, когда говорил Ульяне, что он может испугаться и убежать. Мы выходим из проулка, где стояли на переезде, на широкую, полную людей улицу и мне хочется спрятаться обратно в автобус. Столько народу, ужас! Поэтому я перестаю думать и просто механически переставляю ноги, следуя за Рыжей, позволив чужим воспоминаниям руководить мной. Но все равно, едва передо мной открываются двери переполненного троллейбуса, я отшатываюсь.
— Вперед, Сёмка! — Кричит сзади Ульяна и чувствительным толчком придает мне нужный импульс.
Десять минут адских мучений и еще десять минут пешего путешествия по кварталу панельных пятиэтажек (Во-о-он там мой детский сад, а в эту школу я ходила. «Здрасьте, Надежда Петровна. Нет, каникулы у меня. На третьем. Зайду обязательно. Он в горах загорел. До свидания».) и мы стоим перед подъездом.
— Вот, это мой дом. Заходи и не стесняйся.
А я, конечно, стесняюсь, но преодолеваю себя. Тем более, что родителей Ульяны дома нет.
В меру чистый подъезд, детские санки на площадке второго этажа и лужа талого снега под ними. А нам на третий. Ульяна открывает дверь своим ключом и запускает меня. Обычная четверка-хрущевка. Почему-то ожидал, что нас встретит сибирский кот, но кота нет, зато есть клетка с щеглом в большой комнате. Мы раздеваемся и проходим мимо щегла в комнату к Ульяне.
— Располагайся, я сейчас.
Ульяна убегает на кухню, а я оглядываюсь. Судя по интерьеру, хозяйке этой комнаты неоднократно и безуспешно пытались напомнить, что она все-таки девочка и должна вести себя соответственно. Поэтому на полке рядком сидят запыленные куклы, а справа от них уютно устроился потрепанный футбольный мяч. Но медведь, медведь явно любимый, в отличие от тех же кукол. Аккуратнейшие застеленная кровать и Веселый Роджер, вместо ковра над ней. Хвост велосипедной цепи, выглядывающий из под шкафа. А на трюмо, около сундучка для рукоделия, примостился большой глобус из школьного кабинета географии, весь исчирканный фломастерами. Прибегает Ульянка, приносит сковородку с яичницей и две вилки, видит направление моего взгляда и поясняет:
— Это у нас отработка летом в школе была, вот я старый глобус и позаимствовала. А потом мы с мальчишками по нему путешествовали.
Я сажусь на кровать, Ульянка, напротив меня, на стул. А между нами, на табуретке, сковородка с яичницей.
— А это что? — Я показываю вилкой на перевернутый аквариум на письменном столе, под которым стоит недоделанная модель двухмачтового парусника.
— Это? — Ульянка вдруг делается грустной, встает со стула и, повернувшись ко мне спиной, достает из ящика стола фотографию. — Это мы с братом клеили, но не успели доделать. А потом его в армию забрали, он сказал, что обязательно доклеим, как вернется.
Парень приблизительно наших лет. На нем военная форма, какую носят на юге — с панамой, а снят он на фоне гор.
— И что, обманул и не стал доклеивать? — Я идиот и понимаю это только озвучив вопрос. — Ох, прости меня, Уля! Давно?
Подскакиваю с места и обнимаю Ульянку.
— Семь лет назад. Мне тоже есть за что ненавидеть людей. — Ульяна поворачивается ко мне лицом и утыкается в грудь. — Но я этого не делаю.
«Но я же и не человек, вовсе», — хочу ответить и затыкаюсь, вместо этого.
— Вы бы долго присматривались друг к другу, но подружились бы, вы чем-то похожи. Он так же прятал свои чувства, но жег ими себя изнутри. И не подпускал к себе никого, кроме самых близких.
Настроение скомкано у обоих. Чтобы перевести тему спрашиваю про фотографию зажатую между двумя стеклами книжной полки.
— Подруга?
Там Ульяна с какой-то девочкой. Снято, похоже, на Последнем звонке. Обе девочки в белых фартуках, белых гольфах и с белыми бантиками, стоят, держась за руки, на ступенях школьного крыльца.
— Да. Светка. Тебе бы понравилась. Очень хорошая девочка.
— Не знаю. Мне ты, полгода назад, понравилась. Но об этом я тебе уже говорил.
— Это полгода назад. А сейчас?
А как ты думаешь, Рыжик& Одно из преимуществ моего положения состоит в том, что я, зная оставшийся мне срок, могу позволить себе говорить чистую правду.
— И сейчас, и всегда.
— Ты мне тоже, Сёмк. Сейчас и всегда.
Вот такое у нас выходит объяснение. Только сроку этому «всегда» до конца лета. А дальнейший день совершенно не откладывается в памяти:
Вот Ульяна, по моей просьбе, тащит меня куда-то на самую высокую точку города, чтобы я мог увидеть панораму.
— Нет, я надеялся что-нибудь вспомнить. Но нет.
Вот мы катаемся с деревянной горки и я сажаю занозу, глубоко под кожу ладони.
— Сёмк, её надо вытащить и продезинфицировать!
— Обязательно, Рыжик, как только приедем, сразу же к доктору пойду.
Вот мы на катке, где выясняется, что я умею кататься на коньках.
Вот мы бежим опять домой к Ульяне, где натыкаемся на ее родителей: «Папа, мама, это Семен. Мой товарищ с работы и очень-очень хороший человек! А сейчас нам надо бежать — автобус ждать не будет!»
Вот мы бежим на автобус, тот на котором приехали сюда, а водитель неодобрительно смотрит на нас — опаздывающих.
И так до самого вечера, когда мы, сбросив зимние вещи у Ульяны в её комнате в поселке, втискиваемся в поезд идущий в синтезаторный узел, чтобы доехать до моего домика.
— Как спалось, Рыжик?
— Очень плохо, Сёмк. Кто-то все время меня будил.
— Знаешь, та же самая картина. Кто-то все время меня будил. Вставай, завтракать будем.
За завтраком Ульяна делится своими грандиозными планами на мою персону. Как она откроет чудо-таблетку, приняв которую я перестану зависеть от циклов.
Рыжик, рыжик. Думаешь, что мы первые на этой дороге?
Есть и хорошие новости: каникулы кончатся, а Рыжик останется. Будет приезжать в среду вечером, а уезжать в воскресенье. «По четвергам у мальчиков военка, а я не учусь, а по пятницам у нас «Научно-практическая работа» в расписании. Так что я совершенно законно буду к тебе приезжать на три дня, каждую неделю. Только ты не думай, что мы с тобой будем заниматься… тем, чем… занимались. Я с тобой работать буду. Опыты на живом тебе ставить. Потому что ты мне на всю жизнь нужен, а времени мало. Сёмк, как времени мало и нужно успеть… Сегодня утром проснулась, а перед глазами календарь и в нем еще один день перечеркнут. И страшно стало — вдруг не успею. Сёмка, я не справлюсь, если ты мне не поможешь! Только имей в виду, если я не успею, я дождусь твоего следующего пробуждения, и тогда ты у меня побегаешь. Кузнечик в супе и гусеница под одеялом тебе конфетами покажутся!»
Но работать мы начнем завтра, а сегодня можно просто поваляться на берегу озера. Никто сюда не придет, люди стараются без нужды не покидать границу поселка, так что, главное сделать так, чтобы костер не дымил.
— А теперь рассказывай, что вчера было?
— Ну, Сём. Я решила, что надо тебя в гости пригласить. А то я у тебя была, а ты у меня нет. Вот я и провернула авантюру.
— Да уж, действительно авантюру. А если бы попались?
— Ой, Сёмка, ну не попались же. Не будь занудой.
Заноза все-таки воспалилась и Ульяна погнала меня к доктору. Вот так, мы доехали до поселка, она украдкой чмокнула меня и побежала на автобус, а я побрел в медпукт, поминутно оглядываясь, словно ожидая, что Ульяна вот-вот выскочит из кустов.
— Ну показывай, пионер.
— Здравствуйте, Виолетта Церновна. А где доктор?
— Я за него. Сокращение штатов и экономия бюджета — слыхал про таких зверей? И отмена надбавок за удаленность. Вот и пришлось вспомнить про свой диплом, пока дурачка на это место не найдут. Вот только его и не ищут. Но ты раздевайся, нам это не помешает.
— Так я уже, Виолетта…
Показываю воспалившуюся занозу.
— Как интересно… И давно это у тебя?
— Заноза? Недели две. Сразу вытащить не получилось, а потом я забыл про нее и вот.
— Две недели, говоришь. — Виола что-то прикидывает у себя в голове, потом достает фотоаппарат и делает снимок. Вытаскивает занозу, рассматривает ладонь, делает еще один снимок. — Жалобы еще есть, пионер?
— Есть. Надоело лето, хочу оставшиеся три времени года.
— Сам понимаешь, это не ко мне вопрос.
А потом Виола запирает медпункт изнутри и подвергает меня медицинскому осмотру с пристрастием, дополнительно берутся анализы, все, какие возможно. И достается пачка тестов, которые я вот прямо сейчас должен пройти. Чем-то это напомнило тот день, когда шеф привез меня, еще ничего не понимающего, в поселок. И представил пред ясны очи бабы Глаши, Толяныча, той же Виолетты, самого себя, Трофимова и еще пары мэтров, которые уже не работают. Снимает мои параметры в конце активной фазы? Возможно.
— Ну и как? Представляю я ценность для науки?
— Для науки, вряд ли. Но не все ценности стоит доверять науке, это я тебе как ученый говорю. Если больше нет вопросов, то свободен. Можешь пообедать в столовой, я сейчас распоряжусь, чтоб тебя покормили.
«Доктор, я буду жить? А смысл?». Сейчас пообедаю, и домой. А через три дня Рыжик приедет.

Продолжаем буйствовать

и я прошу тех, кто как-то следит за ходом графомании отметиться в опросе