Раздвигают ноги

Дубликат, приквел.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/3329375
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/3330361

Глава 3

Гурт

Гурт

Двадцать два цикла от знакомства с Ульяной.
Ульяна переживает больше меня. Приезжает каждую неделю на три дня, обклеивает датчиками, бывает — бьет током, заставляет решать тесты. Все это записывает, а потом всю ночь не спит на кухне — обрабатывает результаты. И с каждым циклом становится все мрачнее и мрачнее. Скрывает это, но я то вижу. Я поддерживаю ее, как могу, делаю вид что верю, что все хорошо. Но вот, кажется, наступил кризис. Я же тоже не сплю, вместе с Ульяной. И вот, вместо привычных шелеста бумаги, щелканья клавиш, бормотанья вполголоса, — полчаса уже стоит тишина. А потом раздается сдерживаемый всхлип.
— Что случилось, Рыжик?
— Сёмка. Я тупая, бездарная и бесполезная дура! Я изучила все что есть на свете про таких как ты, я терроризировала Виолу, бабулю, твоего шефа, я запустила учёбу… Лучше бы я в футбольную команду год назад записалась, чем на эту практику проклятую. А сейчас, получается, что я тебя обманула. Я пообещала и не сделала…
Первый раз вижу Ульяну такой подавленной. Она лежит, свернувшись калачиком, и тихо жалуется.
— … Я не могу открыть эту дверь. И никто не может. Полгода назад я думала, что все так просто, а никто не занимается вами, потому что вы никому не нужны. А чем дальше я зарывалась, тем все оказывалось сложнее и запутаннее. А сегодня я ехала в поселок с твоим шефом, и он сказал мне, что вы отражения людей только с одной стороны. А с другой — отражения тех существ из другой вселенной, которые тоже лезут в вакуоли, только со своей стороны. Сёмка, скажи мне что ты не инопланетянин.
Устала.
— Рыжик, все нормально. Я тебя никогда и ни в чем не обвиню. В неудаче? Глупо. Знаешь, Рыжик. Если даже все так печально, то все равно, ты была и пока есть в моей жизни. Спасибо тебе. И еще за то, что ты что-то для меня пыталась сделать и тебе было не все равно. — И сейчас мне приходится впрыскивать в Ульяну дозу оптимизма, хотя обычно происходит наоборот. — Но мы же не сдадимся?
— Нет конечно, Сёмк.
— В самом плохом для нас случае ты просто повторишь попытку.
— Сёмк?
— Что?
— Это для тебя будет плохой случай. А я уж оторвусь на тебе, за все потраченные нервы. Тебе, кстати, привет от родителей.

— Родственник, будешь мне помогать.
Вчера Рыжая уехала. Повисла на мне, сказала, чтоб я ее не провожал, и запрыгнула в мотовоз. А появится теперь она только через полтора цикла. Или даже через два — сессия. Зато потом обещала поселиться тут на постоянное место жительства. «Нельзя сдаваться! Но времени совсем не осталось, Сёмк!»
— Яволь, шеф. А что делать надо?
Вчера Рыжая уехала, а сегодня приехал шеф.
— Узлы мы объедем, с пионерами пообщаемся, данные соберем. Не стоило бы тебя к этим делам привлекать, но больше некого. Сам видишь — сокращения у нас. В лабораториях одни только заведующие остались, да те у кого темы отработаны больше, чем на девяносто процентов. Остальных на материк отправляют. Охрану вон сократили, оставили армейцев десять человек и Толяныча.
— А что за тип в галстуке по поселку шатался?
— Это директор новый, из бывших комсомольских вождей. Филиал-то здешний в самостоятельное учреждение выделили, а его директором назначили. Ну а мы все в старом институте числимся, вот нас на материк и вывозят. Скоро и мы с тобой расстанемся.
Вот, мне даже жалко стало. А еще я сразу об Ульяне подумал.
— А как же?…
— Рыжая твоя любовь? Не знаю. Может и все хорошо еще будет… Сегодня заночую у тебя, а завтра отсюда на мотовозе поедем. Кстати, это последние циклы, когда он ходит. Тоже сокращают. Остается только кольцевой поезд и составы снабжения. Ну и автобусы еще.

День второй от отъезда Ульяны. Мы с шефом устраиваемся в домике, уже в четвертом по счету узле. Два узла в день, один до обеда, один после.
Мотовоз высаживает нас на платформе возле моста, а сам уезжает в неведомые дали. Мы идем к лагерю, ориентируясь на цветные пятнышки флагов и отблеск солнца на макушке Генды. В лагере сразу находим вожатую, а та уже, по указаниям Шефа, собирает пионеров в столовой. Я раздаю анкеты, пионеры их заполняют, я анкеты собираю. Мы обедаем, или остаемся ночевать, смотря по времени суток, а переночевав или пообедав, хитрой тропинкой идем к мосту, где нас подбирает мотовоз.
— Ну и как тебе Узлы, родственник?
— Лагеря? Древнегреческий Элизиум.
— Острова блаженных? Ну да. Блаженны нищие духом...
Мы с шефом достаточно легко понимаем друг друга. Все-таки сказывается моё происхождение.
— Шеф, а расскажи, откуда я взялся?
— Да нечего тут рассказывать. По глупости, — шеф усмехается, — да, по глупости, можно сказать, залетел. Молодой был, вроде Рыжей твоей, полез датчики ставить в одиночку. Ну и в язык тумана вляпался. Чуть в нем и не остался. А когда к Старому корпусу выбрался, тут ты за мной из тумана и вышел. Хорошо, что я тогда испугался, не стал к тебе подходить, а спрятался в здании. А потом смотрю: человек лежит, голый, и, вроде, живой еще. Подбежал, стал в чувство приводить. Тут меня и нашли. Тебя в Узел, мне строгий выговор.

День четвертый от отъезда Ульяны. Анкеты розданы, анкеты собраны, обед поглощен. Идем к железной дороге. Обратная тропка, кстати, не такая и хитрая. Еще в первый раз возникло подозрение, а сейчас мой наметанный глаз уже сразу видит, куда нужно свернуть, чтобы не попасть в хитрый выгиб местного пространства, и не оказаться развернутым лицом к лагерю. Часто даже раньше шефа, который все время сверяется с каким-то прибором, вроде компаса.
— С пионерами не общался?
Отрицательно мотаю головой. Какое там. Я только пригляделся к ним, за эти семь узлов. Я, оказывается, за время активной фазы, забыл, как девочки выглядят. Алиса, Лена, Славя. Миксов, тех помню: Мику, Женю и Сыроежкина, но их двойников я и в поселке вижу. А вот Ольгу Дмитриевну, ту сразу узнал. Алиса, Лена, Славя, Сыроежкин, Женя и Мику, — вот и весь старший отряд. А остальные: средний отряд и мелюзга, — те вообще не заслуживают внимания. Ну так мы их и не анкетируем.
Интересно, кем нас шеф представляет вожатой?
— Шеф, а почему пионеры?
— А кто его знает? Может детство свое вспоминал кто-то из первой экспедиции. Хотя нет, там копии вроде бы взрослые были. Ну, значит, из второй или третьей. ИМ всё равно.
Разговаривая, мы с шефом обходим салон мотовоза, опуская черную светомаскировку на окнах. «А то никуда, кроме Шлюза, из узла не попадем», — объяснил мне шеф в первый же день.
— А кому — ИМ? — Так же выделяю местоимение.
— Есть такая гипотеза. Из тех, что озвучиваются молодняком, за рюмкой чая. Что мы столкнулись с разумными обитателями другой вселенной, когда начали изучать вакуоли. Что мы этих обитателей не заметили, а они нас принялись изучать. Причем изучать строя модели, то есть вас. А потом им это наскучило и они ушли, бросив и модели, и машину по их созданию, и машину по обустройству вакуолей. Самое интересное, что мы нашли входы в эту машину и даже как-то ей пользуемся.
Мотовоз, наконец, трогается. Сейчас надо поспать, а то вообще из Узла не выберемся. Если не поспать, то хотя бы, прикрыть глаза и замолчать минут на десять.

День десятый от отъезда Ульяны. Очередной узел. Вечер. Сегодня в лагере дискотека! Надо же.
— Родственник, сходи протрясись.
Точно, я представляю, как это будет выглядеть. Если шеф для пионеров, да и для вожатой тоже, просто живой бог, которого одновременно почитают и боятся. (Не знаю, может это его человеческое происхождение так действует). То я — существо одновременно и более близкое, и более загадочное. Так вот, прихожу я такой нарядный на дискотеку, а меня обступает толпа и молча смотрит. Самые смелые — трогают. На мои вопросы — глупо хихикают и краснеют. Если пригласить потанцевать, то убегут? Или упадут в обморок? Потому что все мои встречи с пионерами, в отсутствие шефа, проходят по одному сценарию: идешь по аллее, оглядываешься, а за тобой пара пионеров, минимум, следуют. И взгляды постоянно, изучающие, и, кажется, еще и умоляющие. Спросишь: «Что случилось?» — убегают или дерзят. А если остановиться и сесть на скамейку, то вокруг постепенно толпа собирается, и даже самые разумные из них объяснить ничего не могут. А когда наедине с кем-то объяснится пытаешься — тоже никакого результата, только гротесковые смущение, агрессия, флирт или дружелюбие. А толку ноль. А еще на них таблички можно повесить: «Грустная скромница», «Активистка», «Лагерная хулиганка», ну и так далее. Это уже для совсем тупых посетителей. Господи, Ульянка, чудо моё рыжее, не дай мне превратиться в подобное, вытащи меня отсюда, пожалуйста!
Алиса, Лена, Славя, Мику, Женя, Сыроежкин. И еще мой двойник. Не знаю, по какой причине, но шеф категорчески запретил мне общаться с двойником. «Если он захочет с тобой поговорить, лучше убегай. Главное, чтобы он сам вашего сходства не успел заметить».
Надоело мне их жалеть — пойду и потанцую. Алиса, Лена, Славя, Мику, Женя, да хоть вожатая. С Сыроежкиным я танцевать отказываюсь. Принимаю такое решение, бедный Сыроежкин, и иду на площадь.
Ну что сказать: на первый взгляд — обычная дискотека в маленьком пионерском лагере. В одном углу октябрята, под руководством Слави танцуют что-то своё, посередине площади топчутся старшие, все кроме Жени. А по периметру — половина среднего отряда. А вторая половина сидит на скамейках, потому что стесняется. Ну и Женя там же. Двойника не видать. Двойник, кажется, вечно где-то пропадает. Веселье? Нету там никакого веселья. Мелкие еще как то развлекаются, а остальные, как-будто ответственную работу выполняют.
Хотел развернуться и уйти, но перехватил взгляд Лены. Столько тоски и безнадёги в глазах я даже у себя в зеркале не видел. Ну, значит с Леной. Я моргнул и впечатление исчезло, но ведь было же оно… Ульяна все твердит, что я добрый. Я вдруг подумал, что ни разу не танцевал с Ульяной. И, получается, первый свой осознанный танец я буду танцевать с Леной.
— Лена, потанцуешь со мной?
— Я?… … … — И шепотом. — Да. — И глаза в пол.

День одиннадцатый от отъезда Ульяны.
— Это еще что за делегация? Ты не знаешь, родственник?
М-дя. Мы на мотовоз спешим, а у выхода из лагеря нас ждут девочки: Лена, Славя, Алиса, Мику. Сидели на крылечке… в общем, в этом здании в поселке механические мастерские, а в лагерях в нем постоянно Сыроежкины отираются. А как увидели нас — встали, дружно, как по команде и смущенно так под ноги смотрят. Как будто у Лены заразились. Мы прошли мимо них к воротам, я только и сказал:
— До свидания, девочки.
И сзади, в спину, кто-то из них, грустно:
— Семен, приезжай еще.
Шеф какое-то время молчит, а потом выдает:
— Импринтинг! Ну конечно, как я сразу не догадался! Зря ты меня послушался вчера… Танцевал с ними?
— Ну да, а что?
— Просто, кажется, ты фактически признался каждой из них в симпатии.
А уже в мотовозе шеф со вздохом произнес, глядя прямо перед собой:
— Можно этого не осознавать, но пустота внутри, она ноет и просит ее заполнить. Особенно, когда от тебя одна дырявая оболочка. Меня это тоже касается.
А я подумал о том, что, в сущности, о шефе ничего не знаю. Изначально я не принимал людей, потом, влюбившись в Ульяну, был вынужден как-то упорядочить своё отношение к человечеству. Но дружить с ними — увольте. И тут же вспомнил слова Ули: «Вы бы долго присматривались друг к другу, но подружились бы...», и еще записку от шефа. Да, разбираться нужно с конкретными людьми, а не с человечеством в целом.
— Шеф. А зачем и почему вы стирали самосознание у активированных?
— От страха. Я не первый, но если хочешь наказать инициаторов, то можешь начать с меня.
Остаток пути мы молчим, я думаю, что разговор закончен, но вечером, в очередном лагере, шеф возвращается к разговору.
— Я и сейчас боюсь. И остальные боятся. Нужно рассказать тебе всё, по чести и совести, а мы боимся. Не тебя, конечно. А той штуки, что держит тебя на привязи. Вдруг услышит.

Все кончается. И наша поездка по лагерям тоже. Шеф уехал в поселок, а я остался у себя в будке. Где-то вот-вот, в начале следующего цикла, должна вернуться Ульяна. А я переночую и поеду в поселок помогать шефу. Не скажу, что я его простил, но, мне кажется, он искренне верит в то, о чем мне говорил.
Утром, сажусь в мотовоз и приезжаю к руинам. Поселок напоминает контору, работники которой готовятся к переезду, упаковывают вещи, причем машина уже сделала одну ходку и вот-вот вернется.
Поэтому поговорить с шефом не получается, я бестолково шатаюсь по поселку, пока не оказываюсь около стенда с приказами. На меня никто не обращает внимания, так что я останавливаюсь и читаю.
Да, филиал института реорганизуется в научно-производственный центр «Сфера».
Директором НПЦ назначен… Замом назначен…
Персоналу института приказывается убыть по месту основной площадки института в город… — Вот как оказывается город, куда мы с Улей ездили называется!
Отъезд персонала организовать в три приема и дальше списки. Первая партия уезжает сегодня, Ульяна и шеф во второй очереди — это через три дня.
Прикидываю: сегодня Ульяны не было, следующий автобус — завтра. Завтра приедет, послезавтра уедет, забрав медведя. Господи, плохо то как! И что с этим делать — непонятно. Не держать же ее здесь, в лесу? Пойти к новому начальству? Не знаю, не верю я в успех. Дождаться Ульяны и вместе с ней решать? Не-зна-ю!
А пока я так стою и тихо паникую меня окликают.
— Вы — Персунов-дубликат?
Оглядываюсь. Ко мне подходит незнакомый красавчик. Кожаный пиджак, галстук — по здешней жаре-то. Красная дерматиновая папка под мышкой. Лет ему около тридцати, лицо приветливое и располагающее. Кажется, кто-то из нового начальства. Как сказал шеф: «Из бывших комсомольцев». Почему «бывших»? Жду продолжения.
— … Я — заместитель директора НПЦ. — Протягивает руку для пожатия. — И у меня для вас поручение. Подождите меня около модуля.
Пожимаю руку, киваю и отправляюсь, следом за красавчиком, к административному модулю. Может, если я хорошо себя зарекомендую, удастся выторговать отсрочку для Ульяны?
На крыльце модуля замдиректора обменивается рукопожатиями с убегающим куда-то новым директором — этого я уже знаю в лицо, и скрывается внутри. А на крыльце остается лежать выпавший из папки машинописный листок. Поднимаю его — отдам хозяину, когда тот вернется, и отправляюсь на площадь, с таким расчетом, чтобы меня было видно с крыльца модуля. Наблюдаю за суетой отъезда.
Не хочу, чтобы Ульяна уехала, вот! Господи, в которого я не верю и которому нет до таких как я никакого дела, сделай так, чтобы Ульяна осталась!

Мне поручено сопроводить местных Женю, Сыроежкина и Мику в Узел номер один, где и предать их в руки тамошней вожатой. Сам же я должен, по выполнении поручения, явиться в поселок и поступить в распоряжение новой администрации. При этом зам уточняет у меня — единственный ли я в активной фазе? А получив утвердительный ответ смотрит на меня с непонятным выражением. Как собака на кости на прилавке.
С местными миксами я, в этом цикле, еще не общался, так что иду сначала знакомиться. Меньше всего проблем оказывается, что удивительно, с Женей. Женя работает под началом Толяныча в отделе кадров: картотеки, приказы, учет и прочее, но тот отпустил Женю без возражений. «Давай, Евгения, съезди на полторы недели. А то не до тебя сейчас». А врученная ей путевка (Открытка с совенком в пионерском галстуке с лицевой стороны и ее именем и фамилией на обороте.), совершенно убедила Женю. Сыроежкин не хотел уезжать, ведь тут он работает с самим Трофимовым! Но подчинился распоряжению администрации. А Мику — она числится в лаборатории шефа не хотели отпускать работники. И не болит же у них голова от ее трескотни?
В итоге, договариваемся, что в три часа дня мы встречаемся возле столовой. А вообще, местные миксы выгодно отличаются от тех миксов и копий, что живут по лагерям. Люди и люди, только что биография с несуразностями. Или это общение с хомо сапиенс на них так благотворно сказывается?

Сижу в курилке у стены административного модуля, за углом от входа и жду когда все соберутся. Подходит шеф. Здороваемся, он, неожиданно, предлагает сигарету, а я отказываюсь. Шеф делает несколько затяжек, бросает недокуренную сигарету в трехлитровую консервную банку из под томат-пасты, служащую здесь пепельницей.
— Я тут кое-что оставил для тебя, на случай, если не увидимся. В лаборатории, на доске объявлений. И, вот, послушай.
Шеф встает и уходит, а на скамье остается лежать магнитофонная кассета. Я верчу ее в руках и думаю — где и на чем я могу ее послушать? Но тут вижу, как Женя, в сопровождении Толяныча, появляется у крыльца столовой и бегу к ним, засунув кассету под металлический отлив ближайшего к курилке окна. Хотел взять с собой, но эти не разношенные шорты с тесными карманами не позволили.
Пока дергался с кассетой подошли и остальные участники экспедиции: Сыроежкин с туристическим рюкзаком и Мику с пижонским чемоданом, явно не казенным, явно кто-то из сотрудников подарил. Любят ее все же? Возможно.
Идем к мотовозу, а по дороге Толяныч, взяв меня под локоть, ускоряет шаг.
— Семен, на секунду.
— Я слушаю вас, Анатолий Васильевич.
— Я здесь уже практически никто. Так что могу только советовать. Так вот, Семен. Не возвращайтесь в поселок. Потеряйтесь или в лагере, или в вашем бунгало, пока не уснёте. И, не давайте себя найти. У вас это получится, все равно лучше чем вы периметр никто не знает.
Я ценю деликатность Толяныча, назвавшего пассивную фазу сном, но…
— Не совсем понимаю о чем вы. И я не хочу ссориться с новым начальством.
— А оно не будет с тобой ссориться. — Толяныч непринужденно переходит на Ты. — Ты же не ссоришься со своими приборами. А когда прибор сломается, из него еще можно извлечь много полезного. Вон, Сыроежкин знает. Ну, я вам совет дал, — и опять мы на Вы, — а дальше вы сами.
Все равно я не понимаю его логики, но Толяныч уже утратил ко мне интерес. Мы подошли к мотовозу и он прощается с Женей.
— Дядя Толя, а может я останусь? Вы справитесь?
— Поезжай, доча. Справлюсь.
О как: доча и дядя Толя. Сколько тут живу, а услышал впервые. Тоже кусок чьей-то жизни.
Толяныч подхватывает с земли Женин чемодан, подает его в двери, запрыгнувшему раньше всех внутрь Сыроежкину, потом целует Женю в темя и подсаживает на высокие ступени мотовоза. Вспархивает в салон Мику. Я, как галантный кавалер, подаю снизу ее чемодан, которым тоже распоряжается Сыроежкин. Мы опять остаемся наедине с Толянычем.
— Ну, на всякий случай, прощай, Семен. — Он протягивает мне руку, которую я пожимаю. Все, можно ехать.
Я в салоне, Толяныч, в еще открытую дверь, командует Сыроежкину: «Сергей, как тронетесь, светомаскировки на окнах опусти!», потом машет персонально Жене. Я закрываю двери и мотовоз плавно начинает двигаться.
Родственники мои, нейтринно-белковые брат и обе сестры, уже распределились по салону: Мику в хвосте, Женя — максимально далеко от Мику, Сыроежкин — неожиданно рядом с Женей, что она, впрочем, терпит. А мне остается только компания девочки, считающей себя наполовину японкой. Та с такой надеждой смотрит на меня и так радостно-приветливо улыбается, что я, не смотря на кислое настроение и мысли об Ульяне, улыбаюсь в ответ.
— Привет. А ты такой же стажер, как и все мы? Тогда, можно я тебя буду Сенечка звать? А я — Мику. Это японское имя, потому что моя мама настоящая японка…
И так далее…
Хорош еще, что голос у Мику не очень громкий и очень приятный. Можно представить себе, если закрыть глаза, что ты сидишь около фонтана перед библиотекой. Или в пятом секторе Периметра на берегу говорливого ручья. Темы монологов примерно известны, так что можно почти не следить за ходом «беседы», только поддакивай изредка.


Ульяна… Да, шеф прав, насчет пустоты. Ноет и просит заполнить, и я заполняю пустоту Рыжей. Хочется волчьим воем по выть на Луну от тоски, но нельзя — смена циклов. Вырубит внезапно и очнешься утром перед воротами поселка. В будке тоже вырубит, но будка экранированная, так что дальше кровати не окажешься… А у тех девочек в лагерях своя пустота. Только в силу краткости своей жизни они это осознать не успевают. Тени… оболочки… отражения… И они, бедные, пытались заполнить пустоту мной.
Завтра моя Рыжая приезжает. Наплюю на совет Толяныча и поеду в поселок.
Я размышляю о наших с Рыжиком перспективах. Год назад я не то чтобы смирился, но принял свою судьбу, и основной моей задачей было избежать Выключателя. Не верю и не верил, что шеф пошел бы на такой шаг, но и кроме шефа здесь хватает народу.
А потом пришла Ульяна и нахально влезла в мой мирок. Я не надеялся, что Рыжик изобретет свою чудо-таблетку. Но так захотелось поверить в сказку и я поверил. Под показным скептицизмом, который так обижал Ульяну, я поверил.
И вот, кажется, Рыжик уперлась в тот же тупик, что и здешние ученые до нее. Сто-двести циклов и такой как я отключается, вернувшись в «пионерское» состояние. Как-будто кто-то перекидывает тумблер и несчастный БНО перестает быть человеком разумным. Или как-будто несчастный БНО слишком далеко отходит от своего природного состояния, и его, дернув за подтяжки, возвращают назад.
— Сенечка, тебя что-то беспокоит? — вдруг вклинивается в мои мысли Мику.
Я поворачиваю голову и вижу пару обеспокоенных глаз. Она славная девушка. Если бы она была человеком — обязательно нашелся кто-то, кого не стал бы прятаться в свои мысли от потока ее слов, кто увидел бы в ней живую, ищущую душу. Кто-то стал бы ей близким настолько, что Мику бы сбросила бы этот щит из слов, за которым она прячется от окружающих.
— Скажи, Мику. Вот в будущем наука обязательно создаст роботов во всем неотличимых от человека. Сергей не даст соврать. И вот ты встретишь такого робота. Как ты определишь, когда робот перестал быть роботом и стал человеком?
— Ух! — У Мику загорелись глаза. — Обожаю такие разговоры. Ну, во-первых, он должен быть умным. — Мику дает первое определение и тут же поправляет сама себя. — Нет, полным полно глупых людей. Во-вторых, он должен чувствовать: грустить, смеяться, злиться. — Мику говорит неожиданно для нее задумчиво. — Но ведь можно все это запрограммировать. Записать, когда нужно смеяться, а когда плакать. И в современных комедиях часто записан смех за кадром. Не для роботов же они сняты. Ну и вопрос ты задал, Сенечка. Хорошо, тогда, в-третьих…
Мотовоз встряхивает на стрелке и он начинает разгоняться. Пора на боковую. Миксы мои прекрасно чувствуют этот момент, потому что отключаются один за одним. Мику поднимает на меня глаза:
— Ну и хитрый ты, Сенечка. Ты специально задал мне вопрос, на который нет точного ответа. Но я отвечу. Вот сейчас подремлю полчаса и отвечу.
Она потягивается и тут же засыпает, доверчиво положив голову мне на плечо. Не знаю почему, но я чувствую симпатию ко всем этим миксам и копиям. Пока я не сплю, я не дам вас в обиду. А сейчас и мне надо поспать, в прямом смысле слова.

Туман, похожий на огромное, свалившееся с небес, облако, своей исполинской массой придавил верхушки деревьев, крыши домиков. Солнце только начинало восходить. Вот первый луч дневного светила ворвался в вязкую волокнистую пелену и, словно муха, запутался в этой паутине. За ним еще несколько лучиков солнца влетело в это белесое море и, как стая волков, начали разрывать его. Через несколько мгновений этот молочный гигант был изрешечен лучами, как голландский сыр. Когда с туманом было покончено, свет разлился по еще спящему лагерю, освещая все его тропинки и укромные места.
На голове Генды, недавно приобрётшего красный оттенок, сложив ноги в позе лотоса, сидел пионер, с ног до головы испачканный краской. Он смотрел куда-то вдаль и улыбался.
«Ну и зачем я сделал это?» – мозг еще не совсем пришел в себя, а проблемы уже навалились на мои плечи. Насколько нужно быть отбитым, чтобы обливать памятник краской, находясь на этом самом памятнике? Правильно достаточно быть мной.
В который раз проверив высохла ли краска и вновь убедившись, что еще нет, Семён от досады стукнул по бетонной голове генсека, что было с его стороны весьма необдуманно. Его немного качнуло, и, не сумев удержать равновесие, он полетел вниз, чтобы на собственной шкуре ощутить закон притяжения. К счастью пионер успел зацепиться за руку статуи и соскользнул на землю, попутно снимая на себя слой краски, так тщательно размазываемой им ранее.
- Не пили сук, на котором сидишь! – подняв палец, в никуда произнес пионер. Осмотрел предмет своей работы, ухмыльнулся, затем посмотрел на свою форму, хотя формой это уже точно назвать было нельзя, мало того, что его рубашка теперь стала красной, так он еще умудрился ее порвать. И, раздосадовано хмыкнув, направился к складу через одному ему известные тропинки.
Через полчаса паренек уже прокрался в свою кровать, не разбудив свою соседку, а по совместительству вожатую. Перед тем как направиться в царство Морфея он еще пару раз прокрутил в голове модель утренней линейки и невольно улыбнулся - «сегодня точно будет весело».

Утро началось с топота вожатой и её недовольного ворчания о «неправильности» нынешних пионеров. Тихое ворчание постепенно перешло в звонкую агитационную речь, она словно не замечала своего соседа и продолжала причитать.
- Ольга Дмитриевна, - сонным голосом пробубнил Семён – ну что стряслось, неужели нельзя было после подъема начать свои инсинуации?
И это было роковой ошибкой. Знаете, что будет если ткнуть иголкой в воздушный шарик, правильно он лопнет. Тоже самое случилось с терпением вожатой, и она вылила на полусонного пионера такой поток информации, что его мозги закипели. Из всей триады он понял лишь, что он один из главных подозреваемых в деле о перекраске лагерного достояния и вообще совсем не настоящий пионер, и милиция по нему хулигану эдакому плачет.
- А теперь марш умываться и сразу на площадь! – хлопнув дверью выкрикнула вожатая, оставив озадаченного Семёна наедине с мыслями.
«Шоу началось слишком рано, я то надеялся увидеть улыбающихся пионеров на утренней линейке, а тут получается, что линейку для меня персонально перенесли на раннее утро. Теперь еще и Генду отмывать заставят»
И понурой походкой горе-маляр отправился к умывальникам. Там он столкнулся с остальными членами его отряда. На всех, кроме Слави, было больно смотреть, они еле передвигались, то и дело задевая углы раковин.
«Значит не я один под подозрением, хотя разве можно было думать, что это сделал кто-то из них? Единственный кто это мог сделать, кроме меня, Алиса, все остальные видимо попали под горячую руку нашей любимой вожатой»
- Салют пионерам! – улыбнувшись крикнул я, - как спалось?
В ответ каждый из этих сомнамбул буркнул что-то нечленораздельное и скорее всего оскорбительное, лишь Славяна, улыбнувшись так, как может улыбаться только она, бодро ответила:
- Привет Семён, лично мне отлично, ну а тебе судя по всему так себе!
На что Алиса хмыкнула и вроде собралась что-то сказать, однако промолчала и начала еще усерднее тереть свои зубы.
Через довольно короткое время наш отряд уже стоял на площади, осматривая плод моих утренних работ.
- И вот из-за этого меня подняли в такую рань? – возмущалась Алиса – подумаешь обновили стиль, а мы что оценивать теперь проделанную работу обязаны?
- Вы обязаны отмыть этот памятник Двачевская, - грозным голосом произнесла вожатая, волшебным образом материализовавшаяся за нашей спиной, как раз в конце фразы рыжей пионерки. – вообще это должен сделать этот ночной маляр, но кто он, к сожалению, не узнать.
Еще раз оглядев нас, Ольга Дмитриевна скомандовала
- Пионеры пулей на склад за тряпками и ведрами
- Но… - попытались отговорить мы вожатую, но, наткнувшись на ее грозный взгляд, решили промолчать, уж лучше чистить памятник, чем быть похороненными под ним.
И мы шеренгой двинулись по направлению к складу.
- Двачевская! Где галстук? – крикнула вожатая нам в спину.
- Потеряла! – ответила ей Алиса.
- Когда по памятнику лазила? Ребята похоже вы свободны, мы нашли нашего художника.
- Но я ничего не красила! – начала возмущаться Алиса.
- Да, а, что тогда тут забыл твой галстук?
- Я же говорю, что потеряла его! – начала от злости краснеть бунтарка.
- Правильно не потеряла, а обронила. И обронила ты его, когда памятнику новый стиль предавала, и как же не стыдно, ведь из-за тебя ребятам чуть напрасно не досталось – прикрикнула ОД на нее, а затем добавила командным тоном – отмывай теперь, Славя тебе ведро с тряпкой выдаст.
- Но я правда не красила ничего – топнув ногой от обиды крикнула Алиса. – и в душе не чаю, от куда тут этот галстук взялся!
«Зато я знаю, т.к. сам его туда и положил, как раз для того чтобы ее подставить, правда сейчас об этом очень жалел, признаться что ли?»
Вожатая была неумолима. Она и слушать не желала, что там за аргументы приводит рыжая. Похоже наша Алиса уже смирилась со своим проигрышем и была готова отдуваться за то, чего не делала. Тут в игру и вошел я.
- Ольга Дмитриевна! Это я раскрасил памятник, и галстук этот мой.
Вожатая смерила меня взглядом и улыбнувшись сказала
- Семен, во-первых, вытащи галстук из кармана пока он не помялся, во-вторых не выгораживай Двачевскую, пусть уж получит по заслугам, может пакостить перестанет.
-Ольг…- начал было я, однако вожатая меня перебила
-Не слова больше, все по домикам через час начнется линейка, чтобы никто не пропустил!
И все начали разбредаться, оставляя злую на весь мир Алису и красного Генду наедине.
Сделав вид, что тоже направился домой, я скользнул в кусты и по тропинкам вернулся на площадь. Алиса что-то бубнила себе под нос и с остервенением терла тряпкой поверхность памятника.
- Осторожнее, дырку протрешь, панама тебя еще и чинить заставит. – с усмешкой произнес я, подойдя поближе.
Алиса дернулась, и повернулась. Я еще ни разу не видел ее слез, хотя поводов было хоть отбавляй, видимо, единственное, что могло ее пробить это несправедливость. Она лишь на пару секунд остановила свой взгляд на мне, а затем вновь вернулась к своему занятию.
- Спасибо, что вступился, хотя не стоило – ее голос еще немного дрожал, однако справившись с ним он продолжила уже более знакомым нахальным тоном – хотя я знаю зачем ты это сделал, даже не думай, что так ты мне сможешь понравиться.
«Все-таки жаль, что у меня есть совесть, надо было бросить ее тут одну и направиться творить свои проказы дальше, ведь осталась всего неделя до конца смены, а дальше я отправлюсь домой в родной город под названием. Стоп, я не помню его название, рановато для склероза»
-Ты живой там? Ауу Семена вызывает Алиса, как слышно? – махая перед глазами тряпкой спросила рыжая, на лице уже не осталось и намека на слезы.
- Да я…задумался просто.
- Думает он, - фыркнула она – либо помогай, либо дуй на все четыре стороны!
Ну и что мне оставалось делать? Собственно, то для чего я сюда и пришел. Справились мы чуть раньше начала линейки поэтому решили дождаться всех здесь, мимо шныряли пионеры, спешащие пораньше умыться, а мы с коллегой сидели на лавочке и наслаждались утренним солнцем.
- Эх найду я этого художника и руки ему оторву – спокойно произнесла Алиса, глядя на стрекозу, крутившуюся, над недавно образовавшейся, не без помощи доблестных пионеров-памятникомоек, лужей.
- Можешь рвать, - улыбнувшись ответил ей я и протянул руки – только поклянись, что они достанутся Рин
- Погоди, так это, что действительно ты сделал? – начала заводиться рыжая, - да я тебя.
Что она со мной сделать хотела я уже не слышал, т.к. улетучился куда подальше, ведь в мои планы не входило умирать молодым. Гнались за мной не долго, видимо наша юная мстительница решила, что выцепит меня на завтраке. Ха-ха три раза. Вот мне и занятие до обеда.
Когда горн начал созывать пионеров на завтрак, я уже за обе щеки уплетал завтрак туриста. Вообще-то это было припасено на последний день, но вышло как вышло.
Он устроил себе пикник на обочине у ворот лагеря, конечно можно было уйти в глубь леса или на полянку за пляжем, но там были кровопийцы, а делиться кровью в его планы не входило. Костерок уже потух, и пионер собрался уходить, как вдруг из-за поворота послышался звук приближающегося автобуса. Семен скользнул за остановку и принялся ждать. Через пару минут на кострище уже стояло колесо Икаруса. Дверь со скрипом распахнулась. Но никто не торопился покидать салон.
Что-то эта картина ему напоминала. Какие-то странные картинки замелькали в его голове. Заросший мужик с недельной щетиной одетый в пионерскую форму сидит на краю крыши, сжимая в руках магнитофон. Вот он же, но в черном пальто забегает в автобус. В луже крови, держа на руках искалеченное тело рыжеволосой красавицы, парень кричит что-то в небо, и Семен в ужасе узнает в нем себя.
Видения исчезли так же быстро, как и появились. Тряхнув головой, он направился прочь от остановки, не то, чтобы он испугался этих картинок. Напротив, его заинтересовало это явление, но если сюда приехал автобус, то с минуты на минуту здесь должна появиться вожатая, а встречаться с ней он не очень хотел.