семен славя

Небо в чашечке цветка (часть 5)

Евгения и Семён сидели, прижавшись спинами к большому дереву и смотрели на ночное небо.

Слёзы радости давно высохли на щеках.

Его рука крепко, но деликатно держала её ладонь.

Оказывается, у неё теперь есть близкий и понимающий человек. Или Жене очень хотелось, чтобы он был таковым.

После длительного разговора выяснилось, что они с Семёном долгое время знают друг друга: они прожили вместе много циклов, но по прихоти этого необычного места, она потеряла память о произошедшем, и знает только начало последней смены.

При других обстоятельствах Евгения решила бы, что её нагло пытаются одурачить, но после необъяснимого попадания в квази-советскую действительность и чудесным образом потери невинности, такие речи выглядели правдоподобно.

Впервые ей стало так легко и спокойно.

— Как ты узнал, что я — это я, а не очередная «кукла»?

— Из твоей медкарты, — он протянул ей бутылку «Экстра-ситро». — При перезагрузке лагеря все куклы возвращаются к исходному агрегатному состоянию, и только ты остаёшься женщиной. По иронии судьбы, я обнаружил это в следующем же цикле после твоего исчезновения. Ты обратилась к Виоле с жалобами на боль в промежности, и медосмотр показал, что это следствие недавней дефлорации. Но в медпункт я залез уже поздно, когда, к величайшему сожалению, все уехали из лагеря...

После этого в каждом цикле я первым делом читал результаты медосмотра. Обычно мне не везло, и тогда я ходил по другим лагерям в поисках тебя. Как же много этих кукол! Иногда мне удавалось найти заветную запись «возраст начала половой жизни — 16 лет».

— Вообще-то мне двадцать уже! Было... когда я садилась в автобус... Сколько же лет прошло??? — ахнула Женя.

— Вопрос риторический. Я тут несколько жизней точно намотал. Это если не считать «реальную жизнь» после возвращения из лагеря до нового цикла. И что есть «реальность»? Я давно уже не знаю...

Они задумались.

— Так вот, иногда я находил тебя, но ты вела себя так же как эти куклы. До сегодняшней ночи я считал, что ты обиделась. Я ломал голову, чем мог ранить тебя, пытался разговорить, просил прощения, сам не зная за что... Но ты отказывалась признавать меня, смена кончалась, и всё по новой... Наверняка мы встречались чаще, просто ты не всегда сознавалась Виоле, что уже не девственница.

— Неужели я так никогда и не вспомню эту часть жизни?!

— Может быть, вспомнишь со временем. Я тоже далеко не сразу вспомнил сотни циклов, сотни жизней...

«И наверняка, сотни девушек!» — поморщилась Женя, но решила не думать о тех, кто был до неё.

— Смотри, это утренняя звезда! — Семён указал на светлеющий небосвод.

— Красивая...

— Моргенштерн, «утренняя звезда», — протянул он улыбчиво. — Твоя фамилия подходит тебе как нельзя лучше. С одной стороны, ты как звезда, предвещающая скорый рассвет, сияющая и, для большинства, недосягаемая, а с другой — шипастая палица, повергающая любого, кто нарушает твой покой. За это я тебя и полюбил.

— Ты меня смущаешь...

— И за это тоже. — Он погладил её по плечу. — А всё же не стоит смущаться своих достоинств.

— Ты говорил,что сегодня цикл кончается, — вдруг с ужасом вспомнила Евгения. — А это значит... — у неё съёжилось сердце, — это значит, что нас опять раскидает по лагерям!

— Не волнуйся, я всё предусмотрел. — уверенно заявил Семён. — Когда при перезагрузке в лагере оказываются несколько копий одного пионера, происходит сбой, и вместо того, чтобы выкинуть в российскую действительность (если хоть одна из них является действительностью), все остаются в Советском Союзе. Поэтому мы просто дождёмся, пока местный Семён уедет вместе со всеми на автобусе. Это наш с тобой шанс — прожить вместе целую жизнь.

— В СССР? У нас же здесь нет ни дома, ни документов...

— В Союзе с этим легче. Скажем, что родни не осталось, что потеряли документы — в лагере нас знают, вожатая за нас поручится. С жильём тоже не проблема — достаточно куда-нибудь устроится на подработку, и нам дадут комнату в общежитии. Всё за счёт государства! Поступишь в Москве на шумеролога, как всегда мечтала, станешь ездить за границу на раскопки. Если в этой реальности Союз не развалиться —будешь жить припеваючи с зарплатами и возможностями учёного, если не повезёт, и настанут голодные года — переведёшься в иностранный институт, с твоим знанием клинописи тебя везде возьмут! Я тут все эти циклы тоже не баклуши бил —приобрёл несколько скиллов, которые не позволят нам пропасть при обоих вариантах развития событий. Всё будет пучком!

— Но я же давно не готовилась... — заволновалась она.

— Да ладно, ты и так всё знаешь! А после трёх семестров на историческом ты всех медалистов обойдёшь!

Его речи звучали обнадёживающе. Евгения успокоилась и приникла к нему.

— Хорошо...

Светало.

— Меня в сон клонит. — говорила она. — Я обычно в это время спать ложусь.

— Поспи, если хочешь. Торопиться нам некуда. — Он заботливо укутал её припасённым пледом.

— А хорошо бы увидеть, как солнце поднимается над горизонтом. Из-за деревьев этого не видно. Вот если бы залезть на крышу библиотеки...

— Да ты всегда любила там посидеть, — протянул пионер, — но сейчас нельзя. Местный Семён уже мог вернуться из леса. Лучше не появляться в лагере, пока все не уедут.

Опустевшая бутылка «Экстра-ситро» была поставлена на землю.

— Ради такого можно и поголодать... — решила Женя.

— Не волнуйся, у меня полно еды в рюкзаке, и в кустах целый бидон компота. Завтра персонал вернётся, чтобы готовить лагерь к следующей смене — скажем, что мы где-то потеряли паспорта и вернулись сюда поискать. А пока у нас впереди целые сутки!

— Меня ведь хватятся!

— Не хватятся — ты же сдала документы вожатой. После Королевской ночи всем будет не до тебя — им бы оклематься и порядок навести. Здесь не принято ждать опоздавших.

— А Славя? Она точно заметила моё отсутствие! — никак не успокаивалась библиотекарша.

— Славя сама всю ночь отжигала. Она всё поймёт и не выдаст соседку.

— Никогда бы не подумала...

— «В тихом омуте...» — ухмыльнулся Семён. — Примерные девочки тоже хотят мирских радостей, просто не любят этого показывать. Тебе ли не знать, — он как-то лукаво посмотрел на неё, от чего её щеки моментально запылали.

Евгения передвинулась поближе к Семёну.

Вдруг она вспомнила про выходку в библиотеке, и вместе с воспоминаниями проснулась обычная женина ярость.

— А зачем ты меня перепугал?! Ещё и юбку задрал, перверт! — она ткнула его локтём под рёбра.

— Прости, я же не знал, что ты потеряла память. Я думал, что ты сознательно меня избегаешь и общаешься со мной как с полудурком, как... с обычным Семёном! И вдруг —такая возможность отыграться! И как тут было не поддаться искушению?

«Может, ты и есть полудурок?» — подумала Евгения, но решила оставить эту тему, чтобы не разрушать идиллию — первую романтическую идиллию на её памяти.

— А память у меня, оказывается, девичья, — усмехнулась она, укладывая голову на его плечо. — Забыла самое важное!

— Настолько девичья, что не помнит о том, что уже не девичья, — смеялся он, одновременно поправляя на Жене плед.

Глаза начинали слипаться.

— Я засыпаю...

— Спи. Сейчас можно поспать. — он нежно гладил по волосам. — У нас впереди целые сутки в лагере, оставшемся для нас двоих.

Семён рисовал слишком радужные перспективы, чтобы они были правдой.

— А если вдруг всё пойдёт не по плану, и нас раскидает по разным циклам? — Евгения говорила, не открывая глаз.

— Тогда я опять тебя найду! — он снова поцеловал её в лоб, и на этот раз, долго. — Только не стесняйся сообщать Виоле, что уже ведёшь половую жизнь.

Небо в чашечке цветка (часть 3)

Евгения вышла на облюбованную полянку в лесу. Не сыскать лучшего места, чтобы насладиться напоследок красотой природы и в медитативной тишине переждать буйство неполовозрелых троглодитов, по традиции всю ночь колотящих по окнам в жалких потугах изобразить из себя привидение и, не придумав ничего оригинальней, мажущих дверные ручки (повезёт, если зубной пастой). Всё это она уже проходила. Пусть в пионерском лагере какая-никакая дисциплина не позволит разгуляться начинающим преступникам, ей и мягкий вариант вакханалии ни к чему.

— Ну как, дочитала своего Пруста? — услышала она тот самый насмешливый голос.

«Ууу, хунта! Расселся на пеньке как барин. Он что, меня преследует?! — девушка поморщилась от воспоминания о происшествии в библиотеке. — Ещё и книгу на моём столе подглядел...»

Женя незамедлительно развернулась, дабы покинуть поляну. Её досаде не было предела — мало того, что совсем не хотелось видеть этого извращенца, так ещё придётся искать новое укрытие от бесчинствующих пионеров.

— Куда же вы, Евгения?

После сегодняшней выходки, она не собиралась ни секунды оставаться рядом с этим ненормальным.

Вдруг она услышала за спиной:

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.

Евгения замерла.

— Думаешь, где я взял Блейка? — говорил он всё так же самоуверенно. — Не беспокойся, тот томик в переводе Маршака

с потрескавшимся зелёным переплётом стоит на своей полке. Я не брал его без твоего ведома.

Её удивило, что Персунов догадался о направлении её мыслей и акцентировал окончание фразы.

Подруги юности и молодых желаний!

Лазурь лучистых глаз и золото волос!

Объятий аромат, благоуханье кос

И дерзость робкая пылающих лобзаний!

Но где же эти дни беспечных ликований,

Дни искренней любви? Увы, осенних гроз

Они не вынесли, — и вот царит мороз

Тоски,усталости и нет очарований.

Теперь он цитировал с грустным выражением, как нельзя лучше резонирующем с настроением стихотворения.

А Евгению второй раз порадовали знакомые строки.

— Я бы тебе ещё что-нибудь из любителя справлять нужду в подсолнухи прочёл, — потеряв апломб, голос пионера превратился в мягкий и задушевный, —  но, извини, он не произвёл на меня достаточного впечатления, чтобы отпечататься в памяти, а насильно заучивать стихи я не привык. — Он развёл руками.

«А этот Семён не совсем безнадёжен...»

Оказывается, Персунов скрывал свою начитанность.

«Однако! Так или иначе, он упомянул трёх моих любимых поэтов — случайность ли это?» — она была заинтригована.

— Ты мне лучше объясни, — продолжал он, — почему ты меня игнорировала?

Женя опешила.

— Ты о чём вообще? — произнесла она неуверенно, ещё пребывая под впечатлением от продолжающих открываться положительных сторон Семёна.

— Только не надо делать вид, будто не узнаёшь меня... — в его голосе появилось раздражение.

Она не понимала, что он имеет в виду.

— ...среди всех Семёнов, я — единственный, кому ты декламировала Верлена и Рембо. Сама знаешь, кроме как от тебя, узнать их больше негде — в лагерной библиотеке выбор ограниченный.

Евгению постигло разочарование. Только ей показалось, что среди местной незрелой публики наконец-то нашёлся интересный, адекватный собеседник — ан нет! Это очередная иллюзия...

— Что ты несёшь?!! — вспылила она. — Ты что — пьяный?!

Пионер поднялся с пенька.

— Если только любовью! — его интонация становилась всё более горячечной. — Любовью, что вспыхнула меж нами. Любовью, о которой, по твоим словам, ты так мечтала! И которую почему-то отвергла... Так просвети меня, чем я вдруг стал немил? На что ты обиделась? Зачем ты притворяешься, будто мы чужие друг другу?

Женя начинала понимать. Все необычные события складывались в целостную картину.

«У него поехала крыша!»

Ноги затряслись. Неизвестно, что ещё может выкинуть этот псих!

— Семён... — говорила она осторожно, тщательно подбирая каждое слово. — Давай обсудим это завтра... Да, лучше завтра. Утро вечера мудренее! Завтра я всё тебе подробно расскажу. Приходи завтра... я буду... в медпункте. Да, библиотека завтра будет закрыта, поговорим в медпункте!

— Какого же низкого мнения ты обо мне! — разозлился он. — Так примитивно пытаться развести! Даже лох-Семён не повёлся на эту чепуху! А я считал, что ты сама способна придумать отговорку, когда не хочешь сознаваться, и не станешь копировать Славю...

Ситуация накалялась. Она тихонько пятилась в надежде, что он не заметит, как она доберётся до кустов, а там — бежать со всех ног!

Небо в чашечке цветка (часть 1)

Евгения попала в безвыходное положение.

«Ну кто так мебель делает?! Наслать бы моровую язву на собиравшего этот шкаф, а того, кто его сконструировал — отправить в Страну без возврата!» — твердила она про себя.

Сегодня у Евгении был очень тяжёлый день. Сегодня пришлось обойти всех должников, чтобы к отъезду вернуть выданную литературу.

«Хорошо, что местные отроки меня боятся и беспрекословно отдают книги!»

Сегодня вожатая потребовала напялить импровизированный «карнавальный костюм» по случаю дурацкого бала, с которого Женя сбежала при первой же возможности, сославшись на обязанности библиотекаря.

Битый час она под изнуряющий шум концерта проверяла карточки и заполняла бланки, дабы сдать всю отчетность Ольге Дмитриевне, каковую (Евгения это прекрасно знала) та даже не станет проверять. Но «если уж делаешь работу — делай её хорошо!»

И в довершение всех злоключений от Жени посмела сбежать ручка, пока та распрямляла затёкшую от сидячей работы спину. И не просто свалилась со стола, а закатилась под Треклятый шкаф!

Этот шкаф, служивший насмешкой над здравым смыслом, являл собою результат вероломного деяния профнепригодного мебельщика, который создавал своё нечестивое творение с одной единственной целью — нести человечеству страдания!

Пространство между днищем Треклятого шкафа и полом сделано крайне малым, не позволяя просунуть в него швабру, но всё же не отсутствующим напрочь, что вызывало необходимость протирать там пыль. Каждый раз во время мытья полов Евгении приходилось садиться на корточки, от чего моментально затекали ноги в казённых туфлях, и вручную заталкивать под него тряпку, а потом стараться распрямить её на максимальную площадь. И так по нескольку раз в неделю.

С превеликим удовольствием Женя опрокинула бы Треклятый шкаф ногой и, admaiorem dei gloriam, разрубила топором, однако же она была назначена ответственной за вверенное ей социалистическое имущество, а потому вынуждена лишь мысленно посылать проклятия создателям сего чудовища.

«Да сократит Энлиль твои дни, да отвернёт Уту свой лик от тебя!» — таково было её пожелание неведомому творцу шкафа, когда округлая советская ручка закатилась под его творение.

За неимением иных исправных писчих инструментов, Евгении не оставалось ничего иного, как попытаться достать её. К несчастию, ручка укатилась далеко. Пришлось встать на карачки. В этой  ситуации радовало одно — пол был чистым, благо Женя сама его вчера вымыла. Но даже её миниатюрная девичья рука с трудом протискивалась под Треклятый шкаф. В конце концов, преодолев всё днище, она ухватила ручку и возликовала! Но торжество длилось недолго — едва попытавшись вытащить руку обратно, она почувствовала, как часы на запястье, распрямившиеся после узкого днища, упираются в стенку шкафа...

Она подёргала рукой — бесполезно. Ремешок был крепким, лакированным, с надёжной застёжкой — сама выбирала.

Евгения застряла.

Находится в таком положении было крайне неудобно. А хуже всего, что ей никто не придёт на помощь. Кричать бесполезно — любой её вопль заглушит проклятая музыка. А после концерта все будут отмечать королевскую ночь. Если кто-то и появится возле библиотеки, то с целью совершить пакость, а не освободить из плена необщительную библиотекаршу.

От таких невесёлых дум стало совсем тоскливо. Ещё и рука начинала затекать.

«Плачь! Никто никогда не услышит тебя! Кричи! Никто не утрёт твоих слёз!» — вспомнилась ей цитата из очередного псевдоинтеллектуального паблика.

И у неё непроизвольно навернулись слёзы.

«Ну хоть бы кто-нибудь сюда пришёл!» — в отчаянии взмолилась она.

Сейчас Евгения была бы рада даже придурошному Электронику.

Он посещал библиотеку несколько раз на дню. Начитанный, интеллигентный, целеустремлённый — он выгодно отличался от большинства спермотоксикозных имбецилов. В принципе, Сыроежкин мог ей понравиться, если бы не был столь назойлив! Он докучал Жене всю смену, постоянно требуя искать специализированную литературу, которой a priori не могло быть в маленькой лагерной библиотеке. Он мешал ей спать, он отрывал её от чтения, он пытался вовлечь её в какие-то сомнительные мероприятия. В итоге у неё сложилось убеждение, что Электроник темнит и приходит к ней вовсе не ради знаний, а с какой-то иной целью. Получается, он тревожил её впустую, и это жутко бесило!

Его товарищ Шурик представлялся более серьёзным и ответственным, но, похоже, того интересовали только механические женщины...

Устав пребывать в неудобной позе, девушка легла на живот. Ей оставалось только предаваться размышлениям.

Пожалуй, в «Совёнке» Евгении нравилось. Малолетняя публика вела себя неагрессивно, туземные барышни не казались коварными интригантками. Пионерки из старшего отряда даже зарекомендовали себя приятными и дружелюбными. Но, боги, о чём с ними говорить??? Они же, кроме быта и школьной программы, ничего не знают!..

Ещё Женю напрягало отношение к ней как к ребёнку и прочие ограничения лагеря — более всего, отсутствие тёплой воды и нормального туалета. Зато ей дали работу, позволяющую находиться вдали от орущей мелюзги, читать и спать сколько угодно, наслаждаясь тишиной и прохладой. Восседая за библиотечным столом, Евгения чувствовала себя вавилонским писцом — человеком привилегированным и уважаемым за свою учёность.

Если бы ещё не было Треклятого шкафа!

Казалось, прошла вечность, прежде чем заскрипела библиотечная дверь. Евгения приподнялась на колени и, обернувшись, увидела стоящего в недоумении Семёна Персунова.

Семён появился в лагере в последнюю неделю смены. Однако у Евгении возникло впечатление, что она видит его не первый раз. Но когда и где, а точнее— в каком мире, они могли пересечься?И каким образом познакомиться? Ведь по виду он — типичный оболтус. А каковы увлечения пубертатного оболтуса: отлынивать от учёбы и любой другой ответственности, тусоваться с себе подобными и пересказывать им дебильные шутки, искать алкоголь и сигареты, гонять в очередную игрушку, следуя стадному инстинкту, вести себя так, чтобы выглядеть «крутым» в глазах других унтерменшей, выпрашивать у родителей дорогие безделушки, и, конечно, самый главный интерес — куда пристроить свой распухший от гормонов детородный орган. Если советский разгильдяй чем-то и отличался от столь знакомого российского, то только отсутствием компьютера. В общем, ничего общего у них быть не могло.

И тем не менее, Женю не покидало стойкое ощущение, что их что-то связывает. Наверное, персона Семёна вызывала заинтересованность своей загадочностью, непохожестью на остальных обитателей лагеря, а, возможно, и влекла её чем-то другим.

Поэтому Евгения не сильно разозлилась и не попыталась убить, заметив однажды его физиономию в окне своего домика как раз в момент переодевания, а просто швырнула в него веником. Она не была избалована вниманием особей мужского пола, и ей импонировало даже такое проявление симпатии. Но вскоре Женю посетила мысль, что Семён подглядывал вовсе не за ней, а надеялся увидеть в домике пышные перси её соседки Слави. И Евгения, к собственному изумлению, сильно расстроилась.

Нас 1000!!!

Ура товарищи! Ура! Поздравляю всех с этим достижением. Нас 1000. Мы сделали Славю счастливой =). УРА!!!

P.S. Столько сахара мы сможем перетаскать. Прям ужас какой то.

Не солянка, а солянище! Да прибудут с вами пионерки в нижнем белье!

Любовь с первого взгляда (часть 1)

Лена не приходила в сознание.

Как отрубилась на алискиной кровати, так, видимо, и будет лежать, пока не проспится.

— Финита ля комедия. — мрачно изрёк Семён. — «Да ничего ей не будет», «Давай ещё один стаканчик», «Посиди с нами ещё»...

— Ты ворчишь как моя директриса, век бы её не видеть! — перебила его Двачевская.

— Правда, Сёмыч, не становись брюзгой, — с укором сказала Ульянка. — Тебе не идёт. Ну,подумаешь, перебрала девка по неопытности, с кем не бывает?

«Со мной не бывает» — хотел возразить Семён, но решил промолчать.

— Да, ничего ведь страшного не случилось, — поддержала её Алиса, — Полежит здесь до утра, делов-то. Ты допивать будешь? — она указала на чекушку с самогоном.

— С меня хватит, — недовольно ответил Семён. Происходящее нравилось ему всё меньше и меньше.

— Значит, мне больше всех достанется! — засмеялась Двачевская и выдула остатки из горла.

Ульянка захрумкала яблоком.

— Это вшё потому, што она закушивала мало, — говорила с набитым ртом младшая из рыжих, —вот портвейн её и ражморил.

— Закуска градус крадёт, — согласилась старшая.

Внезапно послышался хруст веток, а затем и шаги недалеко от домика.

— Шухер!

Все мгновенно принялись заметать следы пьянки: Алиса спрятала бутылки за кровать, Ульянка потащила стаканы к тумбочке. Семён положил ленины ноги прямо в сандалях на койку и накрыл её одеялом.

В дверь постучали. Затем раздался голос вожатой:

— Девочки,впустите меня!

— Под кровать!— шёпотом скомандовала Двачевская.

Семён так и сделал, прихватив со стола чуть было не забытую пачку «Явы». Сама Алиса юркнула под одеяло, чтобы замаскировать своим телом присутствие Лены. Дверь вожатой открывала Ульяна.

Семён увидел,как чёрные туфли Ольги Дмитриевны вошли в домик.

— Вы чего не спите? Время двенадцатый час...

Выбор ульянкиной койки для пряток оказался ошибочным: со всех сторон в Семёна упирались какие-то чемоданы, а на полу было изрядное количество пыли и конфетных фантиков. «Цокольный этаж» кровати Двачевской, напротив, был просторен и пуст, если не считать одиноко валяющегося лифчика.

— Ой, так поздно! А мы с Алиской книжками зачитались, вот и не заметили... — ответил ей голос, очевидно принадлежавший владелице маленьких сандалий с розовыми носками.

— Угу, очень интересная книжка, — помахала неизвестно откуда вытащенной брошюркой алисина рука. — Но мы уже собираемся спать.

Ульяна плюхнулась на свою кровать, и спина Семёна моментально ощутила недетскую тяжесть детского тела.

— Девочки, а вы Лену не видели? — обеспокоенным тоном спросила ОД.

— Нет. — хором соврали рыжие.

— Ко мне Мику прибежала вся встревоженная и сказала, что она ушла куда-то после ужина и до сих пор не появлялась в домике.

«Ну, Мику! Не могла найти другое время, чтобы стать ответственной?!»

— У Слави с Виолой её нет. Семён тоже куда-то пропал... Я подумала, может вы что-то знаете?

— Нет, Ольга Дмитриевна, она нам ничего не говорила, — отвечала Двачевская.

— Может, она, как и мы, зачиталась где-нибудь, — болтала языком и ногами мелкая.

Каждая секунда этого разговора приносила страдание зажатому между жестким полом, жесткой кроватной пружиной и не менее жёстким барахлом Семёну.

«Поскорей бы она свалила!» — мечтал он.

— А что это у вас спиртом попахивает? Вы что, пили? — голос вожатой моментально стал строгим.

Обладательница розовых носков перестала болтать ногами. Вместо этого она живо соскочила с кровати (Семён тут же почувствовал облегчение) и тоном оскорблённой добродетели заявила:

— Что вы, Ольга Дмитриевна, я против алкоголя в любом виде! Я пьяниц вообще терпеть не могу! —нагло лгала Ульянка.

Семён никогда бы не поверил, что маленькая девочка может залпом хлопнуть 50 грамм крепкого самогона и даже не поморщиться, если бы собственными глазами не видел это дважды за сегодняшний вечер.

«Дваче определённо научила её плохому!»

— Это Улька одеколон разлила, — нашлась Алиса. — Не выветрилось ещё.

— Где же она тогда может быть? Не хватало ещё, чтобы она потерялась, как Шурик... — голос ОД снова стал мягким и обеспокоенным. Похоже, отмазка проканала.

«Хорошо, что Алиса курила в форточку».

Ульяна снова плюхнулась на кровать.

«Засранка мелкая!» — Семёну только и оставалось, что мысленно ругаться.

Сандалии вожатой направились к выходу.

— Если Лена или Семён зайдут к вам, немедленно отведите их ко мне!

— Хорошо, Ольга Дмитриевна, — продолжали врать рыжие.

Наконец,вожатая вышла.

Выждав секунд десять, Семён сердито постучал локтём в пружину:

— Лыжню!

Ульянка соскочила с койки, открывая путь на волю. Грязный и злой Семён выполз из-под кровати.

— По моему,кто-то слишком много ест, — он бросил косой взгляд на Ульянку.

— А по-моему,кто-то слишком много брюзжит, — съязвила она.

Где-то неподалёку послышался дверной скрип, а затем приглушённые голоса.

— Неужели Шляпа решила проверить все домики? — с досадой сказала Алиса.

— Делать ей что ли больше нечего... — поддакнула Ульяна и, на всякий случай, выключила свет в домике.

— Что делать-то будем? — спросил обескураженный Семён.

— Переждём маленько, а потом надо сходить к Мику и объяснить ситуацию. — ответила Двачевская. — Она этот шухер подняла, пускай она и сообщит Шляпе, что Лена вернулась домой.

— Правильно, —согласилась мелкая.

Следующие пятнадцать минут Семён сидел в темноте на ульянкиной кровати и, не слушая болтовню рыжих, проматывал в голове хронологию девичьего опьянения. После первого стакана «Анапы» Лена начала хихикать по любому поводу. После второгоона призналась Семёну в любви, полезла целоваться и пообещала зарезать Алису,если она попытается его отбить. Третий стакан Лена не допила, потому что рухнула на койку, так и не успев закончить душещипательную, но нечленораздельную историю про бездомного щенка.

«Пить ей нельзя» — резюмировал Семён.

— А что мы скажем вожатке? Где она была? — задала резонный вопрос Ульяна.

— Скажем, что была в лазарете, — зевая, ответила Алиса.

— Нет, нельзя,— возразил Семён. — Она уже была у Виолы.

— Ну тогда скажем, что уснула на пляже.

— Или заигралась в бадминтон, — предложила мелкая.

— Или...