7 дней лета лана

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2732304
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2740447
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2744500
4 глава http://vn.reactor.cc/post/2752906
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2755836
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2765088
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2771649
8 глава http://vn.reactor.cc/post/2783898
9 глава http://vn.reactor.cc/post/2790955
10 глава http://vn.reactor.cc/post/2799751
11 глава http://vn.reactor.cc/post/2807427
12 глава http://vn.reactor.cc/post/2813773
13 глава http://vn.reactor.cc/post/2818846


XIV
Осколки прошлого

Семен проснулся как от толчка. Было самое начало третьего часа ночи и всякая послеотбойная жизнь в лагере уже давно затихла: уже погас свет в медпункте, уже закончилась репетиция в театральном кружке, уже обошла территорию вожатая, уже Рыжие совершили ночной набег на столовую и успели уничтожить улики. Давно уснули самые отъявленные полуночники и страдающие бессонницей. Кузнечики замолкли, а утренние птицы еще не начинали проверять голос. А Семен лежал и пытался понять – что же его разбудило. В тренерской было темно и только под дверью угадывалась сероватая полоска; стояла абсолютная тишина и только на плече уютно сопела Ульяна, что за нарушение тишины не считалось; ни спина ни зубы не болели. Казалось бы – закрывай глаза и досыпай.
А Семену не спалось. Он лежал с открытыми глазами и героически пытался ни о чем не думать, не получалось. Сам собой вспоминался прошедший вечер. Беседа с Виолой и Анатолием, особенно фраза, брошенная Виолой на прощание: «Думаешь, ты один до этого додумался?»; репетиция, на которую их деликатно, насколько это возможно со стороны Алисы, но решительно не пустили; вопросительный, нет не вопросительный, а о чем то просящий взгляд той же Алисы; высунувшася было из домика и тут же спрятавшася назад Славя, что-то было в ней не так, но она так быстро мелькнула, что Семен не понял – что именно.
Отдельно вспомнилась беседа с Артемом за ужином. Они втроем специально сели за один стол и никто, кроме мелких, не понял почему и зачем.
– Я все гадал, куда ты подевался. А ты здесь.
– А я здесь.
– А почему сразу не подошел?
– Я думал ты все забыл и не узнаешь меня, как… – Артем замялся.
– Ой, Артемка, ну я же извинилась перед тобой уже, но я и правда тебя не узнала. – Вмешалась Ульяна.
– Бывает, Рыжик, – успокоил Ульяну Семен, – мне сколько лагерей пришлось пройти, чтобы начать двойников различать.
А в ходе беседы всплыла любопытная вещь. Оказывается, мелкие тоже просыпались и засыпали как старшие, но, в отличие от старших, они верили проснувшимся, не считая их слова бредом или вымыслом. И поэтому те малыши, которые просыпались, у них не было нужды прятаться и скрываться, по крайней мере в пределах своего отряда. И засыпали они легко, потому что знали, что рано или поздно снова проснуться. И всегда, в каждом младшем отряде, в каждом лагере было не меньше двух человек, которые не спали, которые делились информацией с вновь проснувшимися. Поэтому традиция не прерывалась. «Нет, мы тоже не все помним. Смены сливаются в голове в одну, да еще и в пересказах информация теряется», – примерно так, в переводе на взрослый язык, ответил Артем на вопрос Ульяны о прошлом лагеря.
– Ты, Семен, когда сказку начал рассказывать, мы сразу всё поняли. – Артем улыбнулся чему-то своему.
– А почему не сказали?
– Так интересно-же. И потом, ты самый первый из старших, который с нами на эту тему говорил.

«Нет, так я никогда не засну, – подумал Семен, – выйти подышать?»
Он осторожно вытянул плечо из под Ульянкиной головы, Ульяна обиженно засопела, но не проснулась. Семен поцеловал жену в макушку, на мгновение втянув в себя запах ее волос, сел на стопке матов, заменяющей постель, нашарил стул с одеждой, вслепую натянул футболку и спортивные брюки, встал и, стараясь ни во что не врезаться, направился к двери. Приоткрыл дверь и в лунном свете, залившем спортзал, нашел свои кеды, обулся и вышел. Подумал об Ульяниных страхах, и, прикрыв дверь, включил в спортзале свет. Если проснется, то света, пробивающегося под дверь, ей будет достаточно. «Взрослая ведь уже, а так и боится оставаться ночью одна, в темной комнате. Что там было в ее биографии? Мнимой или реальной. Ее самой или ее оригинала.» Подумал еще написать записку, чтоб не волновалась, если проснется одна, но не стал. Это надо было возвращаться в комнату, шариться в темноте по столу и в столе в поисках бумаги и ручки, включать свет. А значит, гарантированно разбудить Ульяну. «Далеко не пойду. Так, постою на крыльце».
На крыльце было прохладно и светло от полной Луны. «Вот интересно. В каждом лагере своя фаза Луны. Всю смену. В этом – всегда полнолуние.»
Сразу, только перейти на ту сторону главной аллеи, начинался пляж, пустой, по случаю глубокой ночи. «Окунуться? Нет. Это надо возвращаться за плавками, а не хочется. Конечно, сейчас можно и без плавок, пока зрители спят, но нет». Семен вдохнул полную грудь ночного воздуха и задержал дыхание. «Все-таки это – мой мир. Не тот, с той стороны теплообменника, или откуда там приходил Пионер, а именно этот. Надо его сохранить, и как мне не жаль, но придется Виолу и Толяныча огорчать и ставить перед выбором. Интересно, что там Рыжик насчитала?» Семен зевнул, кажется можно возвращаться. «Пойти пройтись еще? Я не далеко, спортплощадку обойду по кругу и назад».
Семен, сойдя с крыльца, повернул налево, в сторону хозяйственных ворот, прошел вдоль спортзала и, по тропинке между туалетом и спортзалом вышел на футбольное поле. Прошел вдоль трибун к проходу между скамьями, вышел по нему на беговую дорожку и обошел поле по периметру. У восточных ворот белел забытый пионерами мяч. Семен огляделся – никто не видит? Разбежался и отправил мяч к центру поля.
И тут же, словно от удара по мячу, включилось остальные, дополнительно к зрению, органы чувств. Стало слышно, как ежик фыркает и топает где-то под скамьями; запахло близким лесом, Семен зачем-то вспомнил, что там, за футбольным полем, где в лагерях уже начинается лес, в поселке Шлюз стоят три пакгауза, к которым подходит железнодорожная ветка, и пахнет больше креозотом от шпал, чем грибной сыростью; легкий ветерок со стороны леса приласкал правую щеку. И Семен, больше догадался, чем услышал удары по мячу со стороны волейбольной площадки. «Интересно, кто бы это мог быть? Да еще в это время? Бадминтон это Лена. А волейбол?» Пока не торопясь шел к волейбольной площадке, обходя футбольное поле по периметру и чуть повисев на турнике, игра, видимо, закончилась. Удары по мячу стихли и стали слышны девичьи голоса. Знакомые и незнакомые, одновременно. Калитка в сетчатом ограждении волейбольной площадки открылась, и навстречу Семену вышли…
– Здравствуй, Сёмушка.
– Славя? Славяна?
И следом.
– Здравствуй... Сенечка?
– Мику...ся?
И забытый цикл с отчетливым таким щелчком занял в памяти Семена свое место. Это было… болезненно. Да что там, больно это было, настолько больно, что Семен охнул и схватился за виски. К счастью удалось устоять на ногах. Девушки подбежали к Семену, но тот уже справился с приступом. По крайней мере, руки от головы он убрал и смог посмотреть на девушек еще раз и сказать.
– Вы – не они. – Произнес это даже со злобой, хотя, вообще-то, по настоящему злился очень редко. Просто решил однажды, что его чувства слишком дорогого стоят, чтобы тратить их на бытовые мелочи.
В затылке Семена что-то пульсировало, и мир плыл перед глазами. Очень хотелось сеть, хоть прямо на землю.
– Пойдем, Сенечка, посидим.
Семена взяли под руки с обеих сторон...
– Прости, Сенечка. Я... Мы чувствуем, как тебе сейчас плохо. Но нам очень нужно было с тобой поговорить.
– И мы не они, ты прав Сёмушка. Но мы еще помним…
Славя (Или Славяна?) говорила что-то еще, но Семен ее не слышал. Он проживал тот, потерянный и возвращенный цикл. От дурашливого: «К воротам, рысью, марш-марш!», – до прощального: «Сенечка!».
Наконец острота воспоминаний стала спадать. Вернулось восприятие мира. Семен обнаружил, что сидит на волейбольной площадке, на зрительской скамье, а обе девочки сидят по сторонам от него и чего-то ждут.
– Вот так, Славечка. Говорила ты, говорила, и все зря. Сенечке же плохо и ему не до нас. Сенечка, мы действительно не они. Мы то, что осталось от них в памяти системы.
– Да, Сёмушка, можешь считать нас призраками. Это ближе всего к правде. – Славяна вздохнула, помолчала чуть, и, решившись, продолжила о наболевшем. – Не удержалась я, Семушка. Наверное я должна была умереть тогда, в душевой. Восстановиться с нуля и начать с чистой памятью. Но оказалсь слишком крепкой и выжила, а потом ты меня выдернул из кошмара, но я не смогла одна. Тридцать циклов я держалась, а меня все перекидывало из лагеря в лагерь, это Система искала мне место, но не нашла. И, когда я проснулась в Городе, я сдалась. И рассеялась. И сейчас, в одном из узлов живет просто Славя. Только кос у ней нет, просто волосы до плеч. Но что-то от меня в Системе осталось, вот как и от Мику…
– Сенечка. Мы помогали тебе, как могли. Почти-почти никак. А пришли чтобы сказать, что мы скоро больше не сможем этого делать. То, о чем догадался ты, и то, что вычислила Ульяна, навсегда изменит Систему. Уже изменило, просто, Сенечка, у ней очень большая инерция.
– Сёмушка, мы уже уходим. Нужно, чтобы девочки отдохнули. Если сумеешь, то попроси у них прощения, от нашего имени. И, Сёмушка, береги Мику и Славю. Когда мы… когда нас не… когда мы расеялись... В общем, теперь в каждой из них есть наша частичка.
Семен вымученно улыбнулся и без голоса ответил.
– Так и сказала бы: «Береги всех».
У него и тени сомнений не было, что все это правда. Только всплыли изнутри тоска и чувство вины перед этими девочками. «Не смог. Не удержал. Ни одной». «А как же Ульяна?»
– И Ульяну свою береги, Сенечка. Вы с ней вместе не просто так.
– Пора идти, Мику. Сёмушка, пока мы еще можем, мы с тобой. С вами.
– Да, Сенечка. Может у нас почти и не осталось чувств, но мы о них еще помним.
Славя поцеловала Семена, легко поднялась, подошла к рубильнику и погасила освещение на площадке.
– Пошли, Мику.
Мику встала на ноги. Семен, чуть пошатываясь, поднялся следом, девушка придерживала его под руку, не давая упасть. Подошла Славя и все трое вышли за ограждение площадки.
– Прощай, Сенечка. И, спасибо тебе за всё. За то, что сделал нас живыми.
Мику качнулась к Семену, будто хотела его обнять, но тут же отшатнулась назад и даже отступила на пару шагов. Всхлипнула: «Прощай!» И убежала, закрыв лицо руками.
– Прощай, Сёмушка. – Славя коснулась щеки Семена тыльной стороной ладони. – Девочкам сейчас снится сон о нас троих. Так что завтра не удивляйся. – Повернулась легко и ушла следом за Мику.
Семен постоял еще несколько минут, потом вернулся к себе, поцеловал так и не проснувшуюся Ульяну: «Завтра я тебе все расскажу. Надо». И уснул, как провалился в колодец.

Кошкин дом (Дубликат, часть без номера) Продолжение

Часть 1 http://vn.reactor.cc/post/3449322
Часть 2 http://vn.reactor.cc/post/3452548
Часть 3 http://vn.reactor.cc/post/3459030


4

Жизнь состояла из циклов, циклы из дней, а дни из часов и минут. Девушка-кошка не замечала их течения, никак не выделяя себя из окружающего мира. А жизнь ее была чем-то средним, между жизнью пионеров, населяющих лагеря, и жизнью ученых, техников и военных, обитающих в поселке. Как и пионеры девушка-кошка не старела, зафиксировавшись в человеческом аналоге своего кошачьего возраста, как и пришельцы извне она сохраняла свою память не обращая внимания на смену циклов. Тумана, попасть в который так боялись люди, она просто не замечала. Еды ей хватало, скучно ей не было и она была по своему счастлива.
Все так же держась поблизости от поселка бывшая кошка открыла для себя незаселенные узлы, где можно было пройтись по абсолютно пустому лагерю, в котором никогда не звучали детские голоса. Человек, не важно, пионер из лагеря или обитатель поселка, или бывшая кошка, чувствовал в них себя очень неуютно. Бывшая кошка просто легко пробегала по главной аллее такого лагеря и скрывалась в тоннеле между узлами. Ей казалось не правильным, что никто не живет в этих домиках, никто не ходит по аллеям, никто не принимает пищу в столовой и не играет на спортивной площадке. Дважды она уже пыталась позвать с собой людей: «Приходите, живите, радуйтесь! Там столько места!» Но оба раза люди ее не поняли. В первый раз человек закричал и упал на пол скрывшись из поля зрения, бывшая кошка хотела сказать ему: «Не бойся! Пойдем со мной!» — но не было слов и пришлось уйти. А во второй раз ей пришлось убегать от целой стаи, сначала она думала, что люди поняли ее и бегут вместе с ней, но люди, испуганные и злые, кричали, гнались, кидались камнями, ранили ее в ногу.
И все же бывшую кошку все больше и больше тянуло к людям, даже вечерняя погоня за ней, когда она едва спаслась от обитателей поселка не отвратила ее. Прятаться она умела, а голая человеческая кожа маскирует не хуже камуфляжа. Поэтому наблюдение за жизнью обитателей какого-нибудь из лагерей или самого поселка стало основным ее занятием.
А вечером, забираясь после охоты в Старый корпус в одном из узлов или в подземелье, или оставаясь на одной из своих лёжек, девушка-кошка разыгрывала целые представления, по своему проживая заново увиденное. Полученный ей человеческий мозг был слишком велик для кошачьего разума и его требовалось чем-то заполнить.
Но из всех людей больше всего привлекали ее двое: женщина, которая с некоторых пор стала проводить время в её главном логове и мужчина, на которого она то и дело натыкалась в лесу. За мужчиной было интересно следить как он ходит по лесу, по ее любимым тропинкам, то наклоняясь к самой земле, то, наоборот, оглядываясь и всматриваясь в близкий лесной горизонт. Несколько раз она была свидетельницей того, как раздавался гром и неосторожный рябчик падал с дерева под ноги мужчине. Мужчина обдирал с рябчика кожу вместе с перьями, потрошил и, отварив мясо в котелке, съедал и уходил, оставив на месте своего обеда только затоптанный маленький костер и кучку птичьих потрохов. Потрохами она брезговала, оставляя их лисам, а к костру подходила. Иногда ей удавалось раздуть тлеющие угли и тогда она долго сидела, задумчиво глядя на языки пламени, пока не сгорали последние сучья.
Если за мужчиной было интересно наблюдать, то женщину было интересно слушать. Девушка-кошка обычно устраивалась на краю крыши, над открытым окном, или, в те редкие дни, когда портилась погода, в соседней комнате и слушала бесконечный монолог. Часто женщина пела, и тогда оказывалось что у нее почти академическое контральто. Иногда девушке-кошке казалось, что обращаются прямо к ней, иногда — что она понимает о чем идет речь. Но, как после наблюдения за мужчиной, хотелось в пантомиме повторить его действия, так и тут, каждый вечер она повторяла за женщиной как попугай, не понимая смысла произносимых слов. Перед девушкой-кошкой стояла сложная задача: не понимая смысла слов выделить те, которыми люди зовут друг друга, а сделать это можно было только наблюдая за ними. И она опять и опять возвращалась в лагеря и в поселок, наблюдать за их обитателями.

Анатолий был доволен. Он сидел в кабинете и разглядывал свою таблицу. «Жаль, показать никому нельзя. И методику не открыть — засекретят сразу же. Как бы назвать? «Табличный метод прогнозирования встреч с…» Ладно, назовем ее тринправленным существом: кошка, человек и местный компонент. Практически религиозный объект, практически божество. Набрался я умных слов от местных очкариков».
Осталось, пользуясь таблицей, выбрать место и время встречи с бывшей кошкой. Можно было не торопиться, можно было устроить себе внеплановый отдых. Время позволяло, Анатолию нравилось бродить с ружьем по лесу, а Женя основательно разгрузила его от рутинной работы. «Если то, что мы знаем об этих существах — правда, то настоящую опасность она будет представлять только через два цикла, считая от текущего. Пока все сходится. Устрою-ка я себе небольшой отпуск и назначу основное время на второй день следующего цикла, и два контрольных: через день и через пять дней от основного, соответственно. В семь ноль-ноль, в одиннадцать тридцать и в двадцать один ноль-семь». Анатолию очень не хотелось убивать и он неосознанно тянул время. Тут еще, кстати пришлось недавно просмотренное кино. «А ты даже на польты не годишься», — произнес он в пустоту кабинета, возвращаясь к своим обязанностям.
Анатолий нарисовал на карте три кружка, поставил около каждого дату и время, и вышел из кабинета в приемную. Женя копалась в картотеке, составляя, кажется, график отпусков за прошлые годы.
— Ох и запустили вы дела, дядя Толя.
— Запустил, Женечка. Но ты же не собираешься в лагерь вернуться? А то, на тебя вся надежда.
— Что я там забыла? Детей этих бестолковых? Или «общественные мероприятия»? А тут у вас четыре часа до обеда отработала и свободна.
«Свободна», в понимании Жени, означало взять книжку в библиотеке и завалиться на кровать у себя, в четырехкомнатной секции, которую она делила еще с тремя аборигенами: Сыроежкиным, числившимся лаборантом у Трофимова, и Мику Хатсуне и Персуновым-дубликатом, числящимися в лаборатории Персунова-оригинала. Правда, Персунов-дубликат безвылазно обитал на удаленном посту и в поселке почти не показывался. Да еще, поздно вечером, когда нет никого, сходить на пляж, обязательно зазвав с собой «дядю Толю» для охраны девичей чести. Там окунуться, неумело проплыть десяток метров и убежать к себе в корпус.
— Тогда, на тебя вся надежда. Я в лес до обеда, держи оборону без меня! Пленных не брать, а если брать, то не кормить!
— Ни пуха ни пера, дядя Толя.
Анатолий только взмахнул рукой, уходя. «Сколько ей лет? — Думал он, спускаясь со второго этажа административного модуля. — Семнадцать, по нашему счету, а мне — сорок два. Надо было жениться перед выпуском из училища, сейчас бы своя такая провожала». Каждый цикл Женя удивительно легко включалась в работу, когда, на второй день по приезду в поселок, ее мозг переключался на самостоятельный режим функционирования. «Привязался я к ней. Может, оставить ее здесь постоянно? Надо будет потрясти Персунова-оригинала: как он умудряется сохранять своего дубликата в нашей вакуоли? А то надоело каждый раз в первый узел за этими тремя мотаться. Хотя, Персуновский дубликат, он в активной фазе, наверное, с этим связано».
От административного модуля Анатолий направился в казарму, там забрал из сейфа дежурного ружье, еще раз пообещал старшине роты сходить с тем на охоту, «как время будет». Из казармы, пройдя вдоль забора, выбрался на главную аллею и направился по ней в сторону западных ворот. Напротив столовой Анатолий остановился и кинул взгляд на крыльцо. Последние проспавшие завтрак сотрудники филиала расходились по лабораториям. Демонстративно глядя на крыльцо и здороваясь со знакомыми, Анатолий, боковым зрением, отслеживал ближайшее к крыльцу скопление кустов. Дождался, когда в них мелькнет и исчезнет что-то светлое и удовлетворенно подумал: «Все-таки, она уже не наша. Ни человек, ни животное не способны выдерживать расписание с такой точностью. Это уже один из органов Системы, будь она не ладна. Будь они обе не ладны».

Виола устроилась с ногами на разбитом диване у себя на «даче» и делала вид, что внимательно разглядывает кончик карандаша. Фантазия у нее уже успела истощиться и потому она несла полную околесицу: «Карандаш Кохинор, мягкий, хорошо заточенный, но это не надолго. Им можно рисовать, им можно чертить, им можно...» Виола тихо приговаривала не слушая себя, а сама, краем глаза, следила за старым, засиженным мухами зеркалом, принесенным в комнату и прислоненным к стене так, чтобы в нем отражалась входная дверь. А за дверью уже час, как чувствовалось чье-то присутствие. «Только не испугнись… кошочка», — Виола говорила все тише, надеясь, что любопытство пересилит осторожность. Наконец, кто-то невидимый за дверью сдался и в проем просунулась лохматая голова. Виола замерла, стараясь не спугнуть, только замолчала и медленно повернулась лицом к двери, стараясь не спугнуть пришельца и улыбаясь одними глазами. Смотреть она старалась чуть в сторону, а руки спрятала. Голова в дверях исчезла, чтобы через десять секунд появиться опять. Виола так и оставалась сидеть, не шевелясь больше, а пришелица уже стояла в проеме в полный рост, так что появилась возможность разглядеть ту во всей красе. Спутанные волосы, грязь в уголке глаза, синяки по всему телу, разного срока давности, мелкие царапины от веток и глубокий разрез на голени. Ни капли жира на теле и узловатая, почти мужская, мускулатура. Получеловек-полузверь стояла, чуть подавшись вперед, и хвост ее струился параллельно земле.
— Ну заходи… кошочка. И имей в виду, звать меня с собой не нужно, меня не зовут, я сама прихожу…
Виола говорила и говорила, а кошачий хвост поднимался все выше и выше. И что-то сломалось в бывшей кошке, она сделала в комнату первый шаг, второй, третий и, уже подойдя к дивану, упала на колени, уткнувшись в Виолу головой.
— … вот и все вы такие, хоть и гуляете сами по себе. — Виола запустила пальцы в спутанные волосы девушки-кошки. — Если хочешь, можешь ходить и так. А если хочешь перестать быть кошкой, для начала тебе нужно вымыться, причесаться, одеться и научиться разговаривать.
— Я-н-а-а-а-ю…
— Конечно знаешь. А еще, я не люблю животных, так что другого выхода, кроме как перестать быть кошкой, у тебя нет.

— Ну, рассказывай, где ты была.
— Ты была-аа в лесу.
— Нет, я то была в поселке, а вот где ты была?
— Я-аа была-аа в поселке, а ты была-аа в лесу.
— Так, стоп. — Женщина показывает пальцем на себя. — Это — я. — Потом показывает пальцем на девушку. — А это ты. Повтори.
Девушка показывает пальцем на женщину:
— Это — я.
Женщина перехватывает руку девушки. Та испуганно вздрагивает, но расслабляется доверившись.
— Повторяй за мной. Это — я. — Рука, ведомая женщиной, касается груди девушки. — Это — ты. — И рука касается груди женщины. — Теперь сама повторяй.
— Это — я. Это — ты.
— Молодец, а теперь вместе.
С третьей попытки у них получается и два голоса звучат синхронно и пальцы показывают совершенно правильно: «Это — я, а это — ты!» Девушка поняла и счастливо смеется. «Как просто!»
— Усложним задачу. — Женщина подводит девушку к зеркалу. Та знает зеркало и не пугается. — Кто это?
— Это? Это — я! ---- И уже сама, без напоминаний и просьб показывает на отражение женщины в зеркале. — А это — ты!
Женщина улыбается, но улыбка сползает сменяясь озабоченным выражением.
— Кто бы еще рассказал мне, что с тобой делать? А как ты живешь с двумя наборами хромосом?
Смысла вопросов девушка не понимает и потому молчит.

Бывшая кошка ничего не знал об оставленных ей двух неделях жизни, но спешила жить, используя все свои маленькие возможности. «Надо научиться говорить? Я научусь говорить за три дня». И на третий день она поздоровалась с приходящей к ней женщиной. Запинаясь на глухих согласных и растягивая гласные, не задумываясь об ударениях, но та ее поняла и ответила.
Язык заставил ее выучить местоимения, всего два: «Я» и «Ты», но и этого оказалось достаточно, чтобы отделить себя от окружающего мира. Чтобы где-то на интуитивном уровне понять, что есть она и есть весь остальной мир.
А как только бывшая кошка заговорила, так с тех пор и не умолкала, ей хотелось общения. Но собеседник приходил только утром и очень скоро бывшей кошке этого стало мало. Помня свой неудачный опыт обращения к жителям поселка она попробовала поговорить с пионерами, но пионеры либо не замечали ее, либо испуганно убегали. Она задумалась, что же в ней не так и решила, что ей нужно одеться. Платье она позаимствовала там же, в одном из лагерей, на складе. Даже размер совпал. Первой, кому она показалась в нем, была та женщина, что приходила к ней по утрам.
— Вижу, ты решила меня послушаться… кошочка. Давай только платье вывернем на правую сторону.
— Выверняа-у-у-у. — Иногда она еще продолжала сбиваться на мяуканье, но все реже и реже. Но вот привычка растягивать гласные и повышать интонацию, она осталась.
Эта же женщина уговорила ее помыться и сама расчесала ее, никогда не видевшие гребня, волосы, заплетя небольшую косичку.
— Главное, не рви обои, а то впечатление испортишь, — непонятно сказала женщина перед уходом.
Но пионеры опять отказывались общаться, хотя, перед этим охотно отвечали на вопросы двоих, приехавших из поселка, похожих друг на друга, как братья, или, может, как отец и сын, мужчин. Один из которых ровесник пионерам, а второй постарше раза в два.
Реакция пионеров добавила в ее картину мира третью сторону, теперь в ней была она, были другие и была вселенная. А еще она задумалась — чем она отличается от других. С этим вопросом она и пришла к своему единственному собеседнику.
— Кто йаа-аа-ау-у?
— Невозможное явление природы. — Непривычно, без иронии, ответила женщина. — И теперь передо мной стоит вопрос: что будет дальше?

Анатолий лежал на пригорке, в тени дерева, и смотрел в оптический прицел, как в трехстах метрах от него, ниже по склону, на поляне отгороженной с трех сторон кустарником, танцевала девушка-кошка. Вряд ли она вообще понимала, что это называется «Танец». Смесь кошачьих движений, Анатолий совершенно четко видел в танце, как кошка подкрадывается и прыгает на птичку, чтобы сбить ее лапой на лету, и тут же кошачье сменялось человеческими прыжками и сальто.
«Кошки не носят платья, кошки не заплетают косичку и не вплетают в нее ленточку. Если ты еще и заговорила… В общем, спасибо, Виола. Теперь мне будет легче».
А танец был красив. Природная грация, сила и ловкость, вместо постановочной хореографии. Анатолий уже различил две параллельные линии: кошка на охоте и радующаяся жизни девушка. Танец завораживал. Хотелось подойти поближе, усесться в траву и начать отбивать сложный ритм ладонями. А девушка вдруг замерла, посмотрела, вся вытянувшись и встав на цыпочки, в небо. И засмеявшись расслабилась и стала почти обычной, не считая кошачьих дополнений, девушкой.
«Ладно, живи, — проворчал про себя Анатолий, отрываясь от прицела, — срок до послезавтра ты заслужила».