Совы много не бывает

Небо в чашечке цветка (часть 1)

Евгения попала в безвыходное положение.

«Ну кто так мебель делает?! Наслать бы моровую язву на собиравшего этот шкаф, а того, кто его сконструировал — отправить в Страну без возврата!» — твердила она про себя.

Сегодня у Евгении был очень тяжёлый день. Сегодня пришлось обойти всех должников, чтобы к отъезду вернуть выданную литературу.

«Хорошо, что местные отроки меня боятся и беспрекословно отдают книги!»

Сегодня вожатая потребовала напялить импровизированный «карнавальный костюм» по случаю дурацкого бала, с которого Женя сбежала при первой же возможности, сославшись на обязанности библиотекаря.

Битый час она под изнуряющий шум концерта проверяла карточки и заполняла бланки, дабы сдать всю отчетность Ольге Дмитриевне, каковую (Евгения это прекрасно знала) та даже не станет проверять. Но «если уж делаешь работу — делай её хорошо!»

И в довершение всех злоключений от Жени посмела сбежать ручка, пока та распрямляла затёкшую от сидячей работы спину. И не просто свалилась со стола, а закатилась под Треклятый шкаф!

Этот шкаф, служивший насмешкой над здравым смыслом, являл собою результат вероломного деяния профнепригодного мебельщика, который создавал своё нечестивое творение с одной единственной целью — нести человечеству страдания!

Пространство между днищем Треклятого шкафа и полом сделано крайне малым, не позволяя просунуть в него швабру, но всё же не отсутствующим напрочь, что вызывало необходимость протирать там пыль. Каждый раз во время мытья полов Евгении приходилось садиться на корточки, от чего моментально затекали ноги в казённых туфлях, и вручную заталкивать под него тряпку, а потом стараться распрямить её на максимальную площадь. И так по нескольку раз в неделю.

С превеликим удовольствием Женя опрокинула бы Треклятый шкаф ногой и, admaiorem dei gloriam, разрубила топором, однако же она была назначена ответственной за вверенное ей социалистическое имущество, а потому вынуждена лишь мысленно посылать проклятия создателям сего чудовища.

«Да сократит Энлиль твои дни, да отвернёт Уту свой лик от тебя!» — таково было её пожелание неведомому творцу шкафа, когда округлая советская ручка закатилась под его творение.

За неимением иных исправных писчих инструментов, Евгении не оставалось ничего иного, как попытаться достать её. К несчастию, ручка укатилась далеко. Пришлось встать на карачки. В этой  ситуации радовало одно — пол был чистым, благо Женя сама его вчера вымыла. Но даже её миниатюрная девичья рука с трудом протискивалась под Треклятый шкаф. В конце концов, преодолев всё днище, она ухватила ручку и возликовала! Но торжество длилось недолго — едва попытавшись вытащить руку обратно, она почувствовала, как часы на запястье, распрямившиеся после узкого днища, упираются в стенку шкафа...

Она подёргала рукой — бесполезно. Ремешок был крепким, лакированным, с надёжной застёжкой — сама выбирала.

Евгения застряла.

Находится в таком положении было крайне неудобно. А хуже всего, что ей никто не придёт на помощь. Кричать бесполезно — любой её вопль заглушит проклятая музыка. А после концерта все будут отмечать королевскую ночь. Если кто-то и появится возле библиотеки, то с целью совершить пакость, а не освободить из плена необщительную библиотекаршу.

От таких невесёлых дум стало совсем тоскливо. Ещё и рука начинала затекать.

«Плачь! Никто никогда не услышит тебя! Кричи! Никто не утрёт твоих слёз!» — вспомнилась ей цитата из очередного псевдоинтеллектуального паблика.

И у неё непроизвольно навернулись слёзы.

«Ну хоть бы кто-нибудь сюда пришёл!» — в отчаянии взмолилась она.

Сейчас Евгения была бы рада даже придурошному Электронику.

Он посещал библиотеку несколько раз на дню. Начитанный, интеллигентный, целеустремлённый — он выгодно отличался от большинства спермотоксикозных имбецилов. В принципе, Сыроежкин мог ей понравиться, если бы не был столь назойлив! Он докучал Жене всю смену, постоянно требуя искать специализированную литературу, которой a priori не могло быть в маленькой лагерной библиотеке. Он мешал ей спать, он отрывал её от чтения, он пытался вовлечь её в какие-то сомнительные мероприятия. В итоге у неё сложилось убеждение, что Электроник темнит и приходит к ней вовсе не ради знаний, а с какой-то иной целью. Получается, он тревожил её впустую, и это жутко бесило!

Его товарищ Шурик представлялся более серьёзным и ответственным, но, похоже, того интересовали только механические женщины...

Устав пребывать в неудобной позе, девушка легла на живот. Ей оставалось только предаваться размышлениям.

Пожалуй, в «Совёнке» Евгении нравилось. Малолетняя публика вела себя неагрессивно, туземные барышни не казались коварными интригантками. Пионерки из старшего отряда даже зарекомендовали себя приятными и дружелюбными. Но, боги, о чём с ними говорить??? Они же, кроме быта и школьной программы, ничего не знают!..

Ещё Женю напрягало отношение к ней как к ребёнку и прочие ограничения лагеря — более всего, отсутствие тёплой воды и нормального туалета. Зато ей дали работу, позволяющую находиться вдали от орущей мелюзги, читать и спать сколько угодно, наслаждаясь тишиной и прохладой. Восседая за библиотечным столом, Евгения чувствовала себя вавилонским писцом — человеком привилегированным и уважаемым за свою учёность.

Если бы ещё не было Треклятого шкафа!

Казалось, прошла вечность, прежде чем заскрипела библиотечная дверь. Евгения приподнялась на колени и, обернувшись, увидела стоящего в недоумении Семёна Персунова.

Семён появился в лагере в последнюю неделю смены. Однако у Евгении возникло впечатление, что она видит его не первый раз. Но когда и где, а точнее— в каком мире, они могли пересечься?И каким образом познакомиться? Ведь по виду он — типичный оболтус. А каковы увлечения пубертатного оболтуса: отлынивать от учёбы и любой другой ответственности, тусоваться с себе подобными и пересказывать им дебильные шутки, искать алкоголь и сигареты, гонять в очередную игрушку, следуя стадному инстинкту, вести себя так, чтобы выглядеть «крутым» в глазах других унтерменшей, выпрашивать у родителей дорогие безделушки, и, конечно, самый главный интерес — куда пристроить свой распухший от гормонов детородный орган. Если советский разгильдяй чем-то и отличался от столь знакомого российского, то только отсутствием компьютера. В общем, ничего общего у них быть не могло.

И тем не менее, Женю не покидало стойкое ощущение, что их что-то связывает. Наверное, персона Семёна вызывала заинтересованность своей загадочностью, непохожестью на остальных обитателей лагеря, а, возможно, и влекла её чем-то другим.

Поэтому Евгения не сильно разозлилась и не попыталась убить, заметив однажды его физиономию в окне своего домика как раз в момент переодевания, а просто швырнула в него веником. Она не была избалована вниманием особей мужского пола, и ей импонировало даже такое проявление симпатии. Но вскоре Женю посетила мысль, что Семён подглядывал вовсе не за ней, а надеялся увидеть в домике пышные перси её соседки Слави. И Евгения, к собственному изумлению, сильно расстроилась.

Небо в чашечке цветка (часть 2)

Персунов всё так же стоял у входа, не торопясь спасать даму в беде.

В душе заворошилось недовольство.

«Ну чего он там мешкает?» — и немой вопрос тут же сменился озарением. — «Да он же пялится!»

— Эй, чего стоишь как осёл? Не видишь — у меня рука застряла?! Помоги мне!!!

Семён вышел из прострации и, видимо, припомнив все оскорбления, что ему пришлось услышать от вечно недовольной библиотекарши, нахально улыбнулся, щёлкнул дверной задвижкой и расстегнул пряжку на ремне.

По спине пробежали мурашки.

Пионер уверенной, неспешной походкой приближался к ней и, позвякивая бляхой, на ходу вытаскивал ремень из шорт.

Евгения с ужасом осознала, что ещё никогда так сильно не рисковала поплатиться за свою несдержанность. И хорошо, если только седалищем...

Остановившись в паре шагов, он демонстративно сжал и резко выпрямил ремень, а потом хлестнул им по полу. Мерзкий хлопок ударил по барабанным перепонкам.

— Ты чего удумал? — спросила она с дрожью в голосе.

Вместо ответа Семён всё с той же паскудной ухмылкой на лице размахнулся для мощного удара. Женя зажмурилась.

— Ай! — взвизгнула она как ужаленная.

Её филейные части ощутили лишь лёгкий шлепок ладонью вместо ожидавшейся жгучей боли от порки металлической бляхой, но и одного предвкушения хватило, чтобы до смерти перепугаться.

— Ты что творишь, хунта проклятая! — запротестовала она.

— Это тебе за острый язык! — самодовольно заявил пионер.

Он отшвырнул ремень в сторону и внезапным, резким движением задрал ей подол, обнажив белые трусики.

— Помогите! — завопила Женя.

Семён прижался вплотную, норовя ухватить за ягодицы.

Она кое-как вывернулась на спину и поджала голени, прикрывая оставшиеся беззащитными органы.

— А это за то, что игнорируешь меня! — протянул он с упоением, явно не собираясь останавливаться.

Евгения принялась яростно брыкаться, надеясь отбиться. Но это привело к обратному результату — наглый ублюдок оказался в пространстве между её ног.

«Горе мне, я сама облегчила ему задачу!» — сжалось её сердце.

Она попыталась залепить пощёчину свободной рукой, но пионер перехватил удар и крепко сжал запястье — так, что не вырвешься.

Женя поняла, что все её возможности исчерпаны, и, наплевав на свой образ сильной и независимой женщины, разрыдалась.

— Пожалуйста... не надо... не делай это... — только и могла она прореветь.

Семён же приблизил свою гадкую рожу с юношеской, ни разу не бритой порослью к её лицу и сказал как-то твёрдо, добродушно и в то же время грустно и с недоумением:

— Зачем мне тебя насиловать? Я же люблю тебя, дурочка! — и поцеловал в лоб.

Евгения была ошеломлена таким деянием.

Семён быстро встал и приподнял Треклятый шкаф так, что ни одна книга не вывалилась из него.

Женя незамедлительно вытащила свою руку на свободу.

Не вставая, она забилась в угол и принялась тереть затёкшее запястье, совершенно не зная, чего ещё ожидать от полоумного Персунова, даже не заметив, что всё это время продолжала сжимать обретённую ручку.

Семён выпрямился, отошёл к библиотечному столу, повернулся и дружелюбно промолвил:

— Вижу, тебе сейчас не хочется общаться. Что ж, не смею мешать, — и добавил с неловкостью в голосе, — поговорим позднее.

Небо в чашечке цветка (часть 3)

Евгения вышла на облюбованную полянку в лесу. Не сыскать лучшего места, чтобы насладиться напоследок красотой природы и в медитативной тишине переждать буйство неполовозрелых троглодитов, по традиции всю ночь колотящих по окнам в жалких потугах изобразить из себя привидение и, не придумав ничего оригинальней, мажущих дверные ручки (повезёт, если зубной пастой). Всё это она уже проходила. Пусть в пионерском лагере какая-никакая дисциплина не позволит разгуляться начинающим преступникам, ей и мягкий вариант вакханалии ни к чему.

— Ну как, дочитала своего Пруста? — услышала она тот самый насмешливый голос.

«Ууу, хунта! Расселся на пеньке как барин. Он что, меня преследует?! — девушка поморщилась от воспоминания о происшествии в библиотеке. — Ещё и книгу на моём столе подглядел...»

Женя незамедлительно развернулась, дабы покинуть поляну. Её досаде не было предела — мало того, что совсем не хотелось видеть этого извращенца, так ещё придётся искать новое укрытие от бесчинствующих пионеров.

— Куда же вы, Евгения?

После сегодняшней выходки, она не собиралась ни секунды оставаться рядом с этим ненормальным.

Вдруг она услышала за спиной:

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.

Евгения замерла.

— Думаешь, где я взял Блейка? — говорил он всё так же самоуверенно. — Не беспокойся, тот томик в переводе Маршака

с потрескавшимся зелёным переплётом стоит на своей полке. Я не брал его без твоего ведома.

Её удивило, что Персунов догадался о направлении её мыслей и акцентировал окончание фразы.

Подруги юности и молодых желаний!

Лазурь лучистых глаз и золото волос!

Объятий аромат, благоуханье кос

И дерзость робкая пылающих лобзаний!

Но где же эти дни беспечных ликований,

Дни искренней любви? Увы, осенних гроз

Они не вынесли, — и вот царит мороз

Тоски,усталости и нет очарований.

Теперь он цитировал с грустным выражением, как нельзя лучше резонирующем с настроением стихотворения.

А Евгению второй раз порадовали знакомые строки.

— Я бы тебе ещё что-нибудь из любителя справлять нужду в подсолнухи прочёл, — потеряв апломб, голос пионера превратился в мягкий и задушевный, —  но, извини, он не произвёл на меня достаточного впечатления, чтобы отпечататься в памяти, а насильно заучивать стихи я не привык. — Он развёл руками.

«А этот Семён не совсем безнадёжен...»

Оказывается, Персунов скрывал свою начитанность.

«Однако! Так или иначе, он упомянул трёх моих любимых поэтов — случайность ли это?» — она была заинтригована.

— Ты мне лучше объясни, — продолжал он, — почему ты меня игнорировала?

Женя опешила.

— Ты о чём вообще? — произнесла она неуверенно, ещё пребывая под впечатлением от продолжающих открываться положительных сторон Семёна.

— Только не надо делать вид, будто не узнаёшь меня... — в его голосе появилось раздражение.

Она не понимала, что он имеет в виду.

— ...среди всех Семёнов, я — единственный, кому ты декламировала Верлена и Рембо. Сама знаешь, кроме как от тебя, узнать их больше негде — в лагерной библиотеке выбор ограниченный.

Евгению постигло разочарование. Только ей показалось, что среди местной незрелой публики наконец-то нашёлся интересный, адекватный собеседник — ан нет! Это очередная иллюзия...

— Что ты несёшь?!! — вспылила она. — Ты что — пьяный?!

Пионер поднялся с пенька.

— Если только любовью! — его интонация становилась всё более горячечной. — Любовью, что вспыхнула меж нами. Любовью, о которой, по твоим словам, ты так мечтала! И которую почему-то отвергла... Так просвети меня, чем я вдруг стал немил? На что ты обиделась? Зачем ты притворяешься, будто мы чужие друг другу?

Женя начинала понимать. Все необычные события складывались в целостную картину.

«У него поехала крыша!»

Ноги затряслись. Неизвестно, что ещё может выкинуть этот псих!

— Семён... — говорила она осторожно, тщательно подбирая каждое слово. — Давай обсудим это завтра... Да, лучше завтра. Утро вечера мудренее! Завтра я всё тебе подробно расскажу. Приходи завтра... я буду... в медпункте. Да, библиотека завтра будет закрыта, поговорим в медпункте!

— Какого же низкого мнения ты обо мне! — разозлился он. — Так примитивно пытаться развести! Даже лох-Семён не повёлся на эту чепуху! А я считал, что ты сама способна придумать отговорку, когда не хочешь сознаваться, и не станешь копировать Славю...

Ситуация накалялась. Она тихонько пятилась в надежде, что он не заметит, как она доберётся до кустов, а там — бежать со всех ног!

Небо в чашечке цветка (часть 4)

— Пришла пора выяснить наши отношения раз и навсегда! — Персунов решительно двинулся ей навстречу. — И либо мы разойдёмся и больше не будем докучать друг другу, либо ты наконец объяснишь своё поведение и скажешь, на что обиделась, а потом мы придумаем, как справиться со всеми проблемами, Евгения Мицголовна Морозова! Или вы предпочитаете, чтобы я обращался к вам по фамилии из того мира, фройляйн Моргенштерн?

Она побледнела.

— Откуда ты знаешь мою настоящую фамилию?

— Вы же сами мне про неё рассказали! Красивая фамилия — единственное, что вам досталось от папеньки, полуеврея немецкого происхождения...

Женя стояла как громом поражённая. Этот наглый пионер, которого она считала неуверенным в себе оболтусом, владел всеми её секретами.

— Как... как ты узнал?.. — шептала она. — Я же никому не признавалась в лагере!

— Да брось уже! Поздно играть в неведение после того, как сама поведала всю подноготную о своём житии в Усть-Пиздюйске: про маман — простого терапевта в районной поликлинике, зарплаты которой едва хватало на еду. Про окружение «из тех, кто сидел, и тех, кто получил красные корочки раньше судимости»; про тупых одноклассников, про впадающих в маразм учителей... О своей страничке Вконтакте «EugeniaMorgendorfer» с псевдонимом в честь любимой героини. О том, как мечтала стать шумерологом, и пыталась учить клинопись по найденным в интернете материалам, но ваших семейных доходов не хватило даже на билет до ближайшего города, где есть ВУЗ с такой специальностью; и поэтому ты устроилась работать за 8 тысяч в книжный магазин — единственный настоящий книжный в вашем городе, а не жалкую лавку между пиратскими дисками и ликёроводочным отделом. Как твоя психованная маман требовала отдавать половину зарплаты ей, поскольку «ты уже совершеннолетняя — мне за тебя льгот больше не дают!». Как через год, так ничего и не скопив, тебе пришлось поступать на обычного историка в областном центре, в надежде съехать от родительницы. Но с общагой тебя прокатили, поскольку до твоего Усть-Пиздюйска всего-то два часа с гаком на электричке, а по институтским нормативам —непонятно кем составленным, но понятно с какой целью — общежитие положено живущим в трёх часах езды, а всем остальным — только «при наличии свободных мест», и тебе пришлось переводиться на вечернее, чтобы учиться, работать и снимать квартиру вместе с двумя овцами,которые думали только о гулянках и учились с тобой потому, что «родители сказали поступать», а на вечернем низкий проходной бал. Да и качество образования в зачуханном провинциальном ВУЗе, мягко говоря, тебя не радовало,хоть и позволяло, особо не напрягаясь, получать полторы тысячи повышенной стипендии. И что попадание в «Совёнок», при всех его ограничениях и скуке, ты восприняла как единственную удачу в своей жизни...

Евгения не могла пошевелиться от потрясения. Она вдруг ощутила себя Маргаритой, стоящей пред Азазелло, коий выдавал её самые сокровенные тайны.

— Ты... тоже из другого мира?

Семён подошёл к ней вплотную и пристально посмотрел в глаза сквозь свою чёлку. У Жени замерло сердце.

— Ты что, ничего не помнишь?

— Вроде бы всё помню... Как садилась в автобус, уснула, а проснулась здесь... Как ты появился в начале недели...

Он тяжело вздохнул и поник.

— То есть про другие циклы ты не помнишь?.. А свадьбу?! Нашу свадьбу ты помнишь?

— Свадьбу??? — ахнула она. — Какую ещё свадьбу?!

— Тот спектакль, когда мы были женихом и невестой! — вскричал он взволнованно. — Все думали, что мы только играем, но для нас это была настоящая свадьба. Публичный поцелуй... Это после нашей свадьбы в лагерях появилась традиция устраивать костюмированные мероприятия в конце смены.

Надежда в голосе Семёна сменилась отчаяньем.

— Что — и потом, потом тоже не помнишь?

— Чего я не помню?

— Нашу брачную ночь! — в его глазах заблестели слёзы. — Для тебя это был первый раз!

Евгения густо покраснела. Повезло, что в темноте это вряд ли заметно.

«Так вот оно как...»

После попадания в «Совёнок» она обнаружила, что больше не является девственницей. Хотя совершенно точно знала, что была таковой, когда садилась в злосчастный автобус.

Вообще-то, Женя давно мечтала о сексе. Её повзрослевшее тело вожделело нескромного мужского внимания, требовало плотской любви. И она тяжко томилась от желания, сжимала бёдра, натыкаясь на откровенную сцену в книге или арт-хаусном фильме, запиралась в ванной и направляла тёплую струю воды под нужным углом, до самозабвения ласкала своё тело, всякий раз оставаясь в комнате наедине со своей страстью, и фантазировала, часто фантазировала: каким же он будет — её первый раз...

Но среди знакомых не наблюдалось ни одного подходящего мужчины не то, что на роль возлюбленного,а хотя бы случайного любовника. А если бы таковой и появился, шансов, что он ей заинтересуется были ничтожно малы, при её-то коммуникативных навыках и невыразительной внешности...

И каковы же были шок и досада, когда, оказавшись в лагере, она случайно выяснила, что сексу неё, по всей видимости, был, но она совершенно не знает с кем, а главное, когда! Когда, когда это могло произойти, если она прекрасно помнит все события до поездки и после пробуждения в «Совёнке», и даже номер 410 на боку автобуса??? Но само соитие совершенно не отложилось в памяти!!! И даже никаких смутных ощущений не осталось... До чего обидно! Просто свершившийся факт вместо ожидаемого наслаждения!

А теперь этот странный пионер утверждает, что он и есть её первый мужчина!

— Ты же... ты же после приехал...

«Хвала всем богам, это был не Электроник!»

Небо в чашечке цветка (часть 5)

Евгения и Семён сидели, прижавшись спинами к большому дереву и смотрели на ночное небо.

Слёзы радости давно высохли на щеках.

Его рука крепко, но деликатно держала её ладонь.

Оказывается, у неё теперь есть близкий и понимающий человек. Или Жене очень хотелось, чтобы он был таковым.

После длительного разговора выяснилось, что они с Семёном долгое время знают друг друга: они прожили вместе много циклов, но по прихоти этого необычного места, она потеряла память о произошедшем, и знает только начало последней смены.

При других обстоятельствах Евгения решила бы, что её нагло пытаются одурачить, но после необъяснимого попадания в квази-советскую действительность и чудесным образом потери невинности, такие речи выглядели правдоподобно.

Впервые ей стало так легко и спокойно.

— Как ты узнал, что я — это я, а не очередная «кукла»?

— Из твоей медкарты, — он протянул ей бутылку «Экстра-ситро». — При перезагрузке лагеря все куклы возвращаются к исходному агрегатному состоянию, и только ты остаёшься женщиной. По иронии судьбы, я обнаружил это в следующем же цикле после твоего исчезновения. Ты обратилась к Виоле с жалобами на боль в промежности, и медосмотр показал, что это следствие недавней дефлорации. Но в медпункт я залез уже поздно, когда, к величайшему сожалению, все уехали из лагеря...

После этого в каждом цикле я первым делом читал результаты медосмотра. Обычно мне не везло, и тогда я ходил по другим лагерям в поисках тебя. Как же много этих кукол! Иногда мне удавалось найти заветную запись «возраст начала половой жизни — 16 лет».

— Вообще-то мне двадцать уже! Было... когда я садилась в автобус... Сколько же лет прошло??? — ахнула Женя.

— Вопрос риторический. Я тут несколько жизней точно намотал. Это если не считать «реальную жизнь» после возвращения из лагеря до нового цикла. И что есть «реальность»? Я давно уже не знаю...

Они задумались.

— Так вот, иногда я находил тебя, но ты вела себя так же как эти куклы. До сегодняшней ночи я считал, что ты обиделась. Я ломал голову, чем мог ранить тебя, пытался разговорить, просил прощения, сам не зная за что... Но ты отказывалась признавать меня, смена кончалась, и всё по новой... Наверняка мы встречались чаще, просто ты не всегда сознавалась Виоле, что уже не девственница.

— Неужели я так никогда и не вспомню эту часть жизни?!

— Может быть, вспомнишь со временем. Я тоже далеко не сразу вспомнил сотни циклов, сотни жизней...

«И наверняка, сотни девушек!» — поморщилась Женя, но решила не думать о тех, кто был до неё.

— Смотри, это утренняя звезда! — Семён указал на светлеющий небосвод.

— Красивая...

— Моргенштерн, «утренняя звезда», — протянул он улыбчиво. — Твоя фамилия подходит тебе как нельзя лучше. С одной стороны, ты как звезда, предвещающая скорый рассвет, сияющая и, для большинства, недосягаемая, а с другой — шипастая палица, повергающая любого, кто нарушает твой покой. За это я тебя и полюбил.

— Ты меня смущаешь...

— И за это тоже. — Он погладил её по плечу. — А всё же не стоит смущаться своих достоинств.

— Ты говорил,что сегодня цикл кончается, — вдруг с ужасом вспомнила Евгения. — А это значит... — у неё съёжилось сердце, — это значит, что нас опять раскидает по лагерям!

— Не волнуйся, я всё предусмотрел. — уверенно заявил Семён. — Когда при перезагрузке в лагере оказываются несколько копий одного пионера, происходит сбой, и вместо того, чтобы выкинуть в российскую действительность (если хоть одна из них является действительностью), все остаются в Советском Союзе. Поэтому мы просто дождёмся, пока местный Семён уедет вместе со всеми на автобусе. Это наш с тобой шанс — прожить вместе целую жизнь.

— В СССР? У нас же здесь нет ни дома, ни документов...

— В Союзе с этим легче. Скажем, что родни не осталось, что потеряли документы — в лагере нас знают, вожатая за нас поручится. С жильём тоже не проблема — достаточно куда-нибудь устроится на подработку, и нам дадут комнату в общежитии. Всё за счёт государства! Поступишь в Москве на шумеролога, как всегда мечтала, станешь ездить за границу на раскопки. Если в этой реальности Союз не развалиться —будешь жить припеваючи с зарплатами и возможностями учёного, если не повезёт, и настанут голодные года — переведёшься в иностранный институт, с твоим знанием клинописи тебя везде возьмут! Я тут все эти циклы тоже не баклуши бил —приобрёл несколько скиллов, которые не позволят нам пропасть при обоих вариантах развития событий. Всё будет пучком!

— Но я же давно не готовилась... — заволновалась она.

— Да ладно, ты и так всё знаешь! А после трёх семестров на историческом ты всех медалистов обойдёшь!

Его речи звучали обнадёживающе. Евгения успокоилась и приникла к нему.

— Хорошо...

Светало.

— Меня в сон клонит. — говорила она. — Я обычно в это время спать ложусь.

— Поспи, если хочешь. Торопиться нам некуда. — Он заботливо укутал её припасённым пледом.

— А хорошо бы увидеть, как солнце поднимается над горизонтом. Из-за деревьев этого не видно. Вот если бы залезть на крышу библиотеки...

— Да ты всегда любила там посидеть, — протянул пионер, — но сейчас нельзя. Местный Семён уже мог вернуться из леса. Лучше не появляться в лагере, пока все не уедут.

Опустевшая бутылка «Экстра-ситро» была поставлена на землю.

— Ради такого можно и поголодать... — решила Женя.

— Не волнуйся, у меня полно еды в рюкзаке, и в кустах целый бидон компота. Завтра персонал вернётся, чтобы готовить лагерь к следующей смене — скажем, что мы где-то потеряли паспорта и вернулись сюда поискать. А пока у нас впереди целые сутки!

— Меня ведь хватятся!

— Не хватятся — ты же сдала документы вожатой. После Королевской ночи всем будет не до тебя — им бы оклематься и порядок навести. Здесь не принято ждать опоздавших.

— А Славя? Она точно заметила моё отсутствие! — никак не успокаивалась библиотекарша.

— Славя сама всю ночь отжигала. Она всё поймёт и не выдаст соседку.

— Никогда бы не подумала...

— «В тихом омуте...» — ухмыльнулся Семён. — Примерные девочки тоже хотят мирских радостей, просто не любят этого показывать. Тебе ли не знать, — он как-то лукаво посмотрел на неё, от чего её щеки моментально запылали.

Евгения передвинулась поближе к Семёну.

Вдруг она вспомнила про выходку в библиотеке, и вместе с воспоминаниями проснулась обычная женина ярость.

— А зачем ты меня перепугал?! Ещё и юбку задрал, перверт! — она ткнула его локтём под рёбра.

— Прости, я же не знал, что ты потеряла память. Я думал, что ты сознательно меня избегаешь и общаешься со мной как с полудурком, как... с обычным Семёном! И вдруг —такая возможность отыграться! И как тут было не поддаться искушению?

«Может, ты и есть полудурок?» — подумала Евгения, но решила оставить эту тему, чтобы не разрушать идиллию — первую романтическую идиллию на её памяти.

— А память у меня, оказывается, девичья, — усмехнулась она, укладывая голову на его плечо. — Забыла самое важное!

— Настолько девичья, что не помнит о том, что уже не девичья, — смеялся он, одновременно поправляя на Жене плед.

Глаза начинали слипаться.

— Я засыпаю...

— Спи. Сейчас можно поспать. — он нежно гладил по волосам. — У нас впереди целые сутки в лагере, оставшемся для нас двоих.

Семён рисовал слишком радужные перспективы, чтобы они были правдой.

— А если вдруг всё пойдёт не по плану, и нас раскидает по разным циклам? — Евгения говорила, не открывая глаз.

— Тогда я опять тебя найду! — он снова поцеловал её в лоб, и на этот раз, долго. — Только не стесняйся сообщать Виоле, что уже ведёшь половую жизнь.