Ru VN

Летаргия и Лунатизм, часть 4. Славя заботится о своей соседке.

Глава 17: «общие секреты сближают»

ссылка на фикбук

новостная группа

предыдущая глава

      Добираясь до дома приходилось постоянно озираться — ну как из-за угла сестра с ножом выпрыгнет. Хотя нет, нож — это как-то слишком кроваво. Пусть будет Советский энциклопедический словарь. Да. Так вот, Анна выпрыгивает из-за угла с Советским энциклопедическим словарём в руках и забивает меня оным насмерть. Неприятная перспектива. Надо поскорее переодеться и огородами бежать на линейку. Площадь — место людное, ну, а при свидетелях мне ничто не угрожает.
 Скользнув внутрь, я убедился, что меня не ждёт засада и только заперев дверь позволил себе расслабиться. Теперь дело за малым — форма. Так, а где она? Форма, форма, форма, форма… Может, опять спёрли? Нет бы что-то новенькое… А, стоп. Вот же. Рубашка, шта… шорты. Ну нет, мне штаны нужны. Ладно, вот и они. Теперь самое тяжёлое — галстук. Да ладно, фиг с ним, просто перекину через шею.
    В дверь постучали. Первая мысль — бежать через окно. Вторая — сестра бы сначала дёрнула дверь за ручку.

    На пороге стояла Славя. Во время зарядки лясы точить было как-то недосуг, а потом она сразу куда-то пропала и пообщаться мы пока не успели. Прошло секунд десять, а она продолжала стоять в дверях и сверлила меня растерянным взглядом, как будто глядела сквозь меня рассматривала убранство комнаты.
 — Привет?
 — Привет, — очнулась арийка, — Надо поговорить. Можно?
 — А-а-а… Да, заходи. — жестом я пригласил её внутрь и притворился, что всё же собираюсь завязать этот дурацкий галстук.
 — Я… Не знаю даже с чего начать… — войдя, Славя села на мою кровать, обхватив локти руками.
 — С начала, — посоветовал я, вспомнив Короля из «Алисы в стране чудес».
 — В общем, мне кое-что приснилось… — заговорила она, — я думаю, что приснилось… Там были вы с Анной и я… и мы были в бункере…
 — Ага. Значит, ты тоже это помнишь.
 — Помню. Хотя сначала думала…
 — Что это только сон. Добро пожаловать в клуб.
   Славя облегчённо выдохнула.
 — Я с утра так перепугалась, думала, что с ума сошла.
 — Ну, в любом случае, с ума люди обычно сходят по одному и видят разное. Так что волноваться не о чем — мы живы и, — я оглядел девушку с головы до ног, — конечности все при нас. И металлического привкуса во рту ни у кого нет. Ведь нет же?
 — Наверное, нет.
 — Ну вот, значит, всё в порядке, — на самом деле, я не помнил симптомов лучевой болезни, но очень надеялся, что никому в голову не приходила идея устроить лагерь над хранилищем отработанного ядерного топлива.
 — То есть, как — в порядке? Но это же неправильно! Такого не может быть! — воскликнула она.
 — Славь, негры в Африке голодают. Вот это неправильно и не может быть. А тут мы имеем дело с явлением, зафиксированным по меньшей мере тремя свидетелями, которые ещё и подопытные.
 — Но ведь это телепортация!
    Её восклицание повисло в воздухе. Я очень не хотел применять этот термин. Всемирно признан лишь один вид телепортации — квантовая, и с перемещением материи и энергии он не имеет ничего общего. Мгновенное изменение координат сложного объекта в пространстве это уже научфан. Мда. Рассуждать в моём положении о фантастике… В конце концов, когда-то фантастикой был и самолёт.

 — Ага, дети подземелья в полном комплекте. — Внутрь нашего прибежища вошла, хлюпая кроссовками, Анна, — Ну-с, что я пропустила?
 — Немногое. Как с Алисой прошло?
 — Положительно.
 — Так она нашлась?! — обрадовалась  Славя, но сразу притормозила — а почему ты вся мокрая?
 — Увы, без нашего участия, — сестра проигнорировала второй вопрос и, стянув майку, выжала её в окно, — в лесу её вовсе не было. Кстати, надеюсь все понимают, что о произошедшем лучше помалкивать?
 — А я считаю, что надо рассказать Ольге Дмитриевне, — заявила Славя, сев на мою койку.
 — Нафига? — Анна уставилась на неё так, будто ей предложили на рассмотрение проект шагающего телеграфного столба.
 — Для науки, — Славя недоумённо пожала плечами, — для чего же ещё? У телепортации огромный прикладной потенциал.
 — Для науки, значит, — усмехнулась сестра, — как бы не так.
 — В лучшем случае, — пояснил я, — подобное заявление проигнорирует любой здравомыслящий взрослый, просто потому что дети не могут сделать открытие века и тем самым подмочить репутацию седовласых академиков в твидовых пиджаках.
 — А в худшем, — добавила Анна, — сюда понаедут эти самые академики, всё засекретят, лагерь закроют, всех отправят по домам. Кроме трёх пионеров, которые подверглись воздействию аномалии, или агрегата, неважно. Этих на полное обследование. Чего? Какой мама-папа? Вы теперь собственность государства, полезайте в этот уютный контейнер, пожалуйста.
 — Но надо же что-то делать! — запротестовала Славя. — Что, если эта аномалия опасна? Если будут побочные эффекты, нельзя просто оставить всё как есть!
 — Если она естественного происхождения, о ней уже в курсе все, кто рыл эти туннели, — у сестры на лице не дрогнул ни один мускул, — если она возникла позже — её тем более засекли. Мы оказались в радиусе действия, заснули, а потом очнулись каждый в своей же постели, то есть, перемещение объектов происходит ещё и относительно друг друга, потому что Андрей был в нескольких десятках метров от нас, когда заснул. Этот же факт свидетельствует о том, что охват у этой штуки нешуточный. Короче, как раз с точки зрения науки, телепортом эта аномалия точно не является.
 — Однако, как бы то ни было, — добавил я, — Славя права. В первую очередь надо позаботиться о том, чтобы больше никто рядом с тем местом не ошивался — пострадавшие нам не нужны. Предлагаю за завтраком собраться и всё обдумать.
 — Если только раньше от зарядки не загнёмся, — проворчала сестра, застёгивая рубашку. — Сколько там на часах, линейку ещё не прогуляли?
 — На часах? — переспросил я и запустил руку в левый карман — их в нём не оказалось. Я решил, что перепутал карманы и другой рукой проверил правый, но нащупал там… ключи. Те самые ключи от спортзала, которые ещё позавчера выдала мне Ольга Дмитриевна! Я вспомнил о них только сейчас, но это всё ерунда. Как минимум потому, что эти ключи должны быть на дне речки неподалёку от причала. Если, конечно, они не остались в кармане штанов после моего невольного кульбита в воду. Но в этом случае, им было положено оставаться в той паре брюк, что сейчас сушилась на дверце шкафа… До этого утра.
 — Часы потерял? — надменно спросила Анна.
 — Совесть нашёл, — буркнул я. — Твою.
 — Ладно, пойдёмте, — вмешалась Славя — нас, должно быть, уже ждут.

   Благодаря Славе на площади мы оказались первыми. Спасаясь от уже раскочегарившегося не на шутку солнца, мы спрятались в тени близ той самой скамейки, что приняла тушку сестры отдыхающей от жёсткого фитнеса.
 — Откуда тут лужа, интересно, — задумалась Славя, — дождя, вроде бы не было.
 — Да были тут гаврики, — Анна отмахнулась, — меня после физры замочили и безвозмездно смылись. Героически, я бы сказала.
 — Вот уж точно, — хохотнул я, — пойти на такого дракона с одним ведром и выжить.
 — Ничего героического, обыкновенное хулиганство! Ещё и сбежали как трусы.
 — Забавно. Про Одиссея и команду, когда те Полифема ослепили говорили совсем другое, — хмыкнула Анна.
 — А разве Полифем не съел нескольких соратников Одиссея, а остальных оставил на другой раз?
 — Нет уж, подожди. Следуя твоей логике, кто их вообще приглашал в пещеру? Ну хорошо, другой пример. Прометей. Проникновение в кузницу Гефеста, вероятно — со взломом и кража божественного огня — уже нарушение божественной воли, причём с отягчающими в виде раздачи оного людям. И всё одно — герой.
 — Да, но мифы состоят из устаревших идей и смыслов, — возразила светлая голова, — то, что было правильно тогда не всегда подходит современному человеку. Хотя бы Аргонавтов взять — Ясон желал вернуть себе власть над Иолком. Геракл тоже совершал подвиги на службе Эврисфея по указу богов, а не из побуждения помочь грекам.
 — То есть, с твоих слов — если бы сейчас некий мужик пошёл и по личным мотивам порвал пасть льву-людоеду, терроризирующему округу, героем бы его не признали? — сестра ударила точно в цель, — да плебс его за избавление на руках качать будет, ещё и памятник поставят.
 — Девчонки, — вмешался я, — раз пошла такая пьянка, то вот вам такой пример: Пускай, будут два солдата с одинаковым приказом ликвидировать пулемётную точку. Первый не задумываясь бросается грудью на амбразуру и, погибнув, заставляет адскую тарахтелку заткнуться. Тем временем, его коллега не спешит прощаться с жизнью. Он, скажем, стягивает с себя ватник и набивает его сырой землёй, после чего накидывает его на пулемёт. Результат одинаков, но угадайте, кто из них по мнению командования совершил подвиг, а кто — всего лишь проявил смекалку?
 — Ну всё правильно, — заметила Анна, — в античности героев определял народ, передавая новости и слухи из уст в уста, а теперь товарищ комиссар отсылает наверх рапорт и кандидата в герои при одобрении сверху пускают в массы через радио, газеты и телевизор. Да и кто больше подходит на роль героя? Живые ненадёжны — сегодня ты в одиночку заглушил ватником пулемёт, а завтра начистил физиономию снабженцу за то, что он, гад такой, отказался выдать тебе новый комплект формы взамен похеренного. И куда теперь героя, на гаупвахту? С мертвецами всё куда проще — тушку закопать, а медаль выслать родственникам.
 — Как я и сказала, каждому времени — свои герои, — подытожила Славя, — в античности греки проводили через мифы идею служения богам, а в империалистическую войну героизировалась преданность родине.
 — Всё так, — подтвердил я, — а между ними, и до, и после них деятели искусства наделяли героев своих творений качествами и идеями, преподносимыми публике. Поздравляю, мы только что разобрали значение героя как культурного архетипа.
 — И всё же, обливать людей водой это не героизм. В этом нет никакой идеи, ничего благородного.
 — Тем более, что это Андрей Двачевскую подговорил.
 Славя вопросительно посмотрела на меня.
 — Анна сама попросила что-нибудь придумать! Алиса с ней отказывалась разговаривать после Ульянкиного побега.
 — Я просила с ней поговорить, а ты…
 — А я воспользовался вашим методом и между прочим, всё прошло успешно.
 — И как вы всю жизнь вместе прожили, — поразилась Славя, — не представляю.
 — Случайно, — ответили мы вместе.
 — Видишь, Славь? — вернулась к теме сестра, — всё как с теми же пресловутыми мифами, — сначала происходит что-то, что запоминается свидетелям и те по сарафанному радио искажают информацию — умышленно или нет — не важно. И вот, пересказанная так несколько раз новость, история, или слух — становится мифом, легендой, сагой или другой побасёнкой, к которым интереса или воспитательного эффекта ради приписывают какую-нибудь мораль из тех, что сейчас в моде. Так появляются герои и всем плевать, что у них на уме. Однако, с обратным знаком это тоже работает.
 — Хм. очень интересная точка зрения, — призадумалась Славя, — а вы не думали про это в какой-нибудь журнал написать?
 — Это вряд ли. Цензуру не пройдём…

 — А вы почему здесь? — Ольга Дмитриевна появилась опять из ниоткуда, бесшумная, словно в программу подготовки вожатых входит обучение искусству ниндзя, — бегите завтракать, весь отряд уже там.
    Мы с сестрой переглянулись, затем посмотрели на Славю — её объявление смутило не меньше.
 — А разве линейки не будет? — спросила она.
 — Сегодня не будет, — высматривая что-то в стороне реки отвлечённо проговорила Ольга и помахала рукой, — Ах да, Славя, у меня на тумбочке программа на сегодня лежит, сможешь всем после еды зачитать?
 Славя кивнула.
 — И кое-что ещё, пока помню, — ты не брала ключи от спортзала? С утра их никак не найду.
 — А они у меня, —  я достал из кармана ключи, протянул ей, — вы мне их позавчера выдали, забыл отдать.
    Вожатая удивлённо посмотрела на меня, словно видела впервые в жизни, но ключи приняла.
 — Спасибо, Андрей, но больше постарайся не забывать таких вещей, — слегка пожурила меня вожатая,
 — Больше не повторится.
 — А больше и не надо. Ах да, лучше начните готовить стенгазету сегодня, к экватору всё должно быть готово.
 — Кхм… Ольга Дмитриевна, — перебила вожатую Анна, — тут такое дело — в стене, которая вдоль второго квартала дыра есть. С ней бы сделать что-нибудь…
 — Это та, которую сегодня закладывать будут? — спустилась обратно к нам вожатая, — про неё уже давно все кому положено знают.
 — Тогда почему её никто до сих пор не трогал? — допытывалась сестра.
 — А мы через неё в походы по лесу ходили раньше, — подмигнула она всем троим и чуть ли не побежала в сторону дебаркадера.

 — Чего это она вдруг? — пробормотала Анна, — ОДэ же меня с твоих слов воспитывать собиралась?
 — Странно всё это, — сказала Славя, — обычно линейку не отменяют без необходимости.
 — То есть ты тоже не знаешь, что ей в голову стукнуло? А ещё помощница…
 — Ну я же не хожу всё время за ней, — парировала блондинка, — на мне ещё библиотека вообще-то.
 — Чёрт возьми, да вы с ней под одной крышей живёте, могла бы и разузнать всё заранее.
 — Анна. Я не буду устраивать слежку ни за Ольгой Дмитриевной, ни за кем бы то ни было ещё, — обиделась Славя.
 — Да пожалуйста, — с притворным безразличием сестра развела руками, — не хочешь упростить отряду жизнь — упрашивать не станем. Моральный облик ведь превыше всего.
 Признаюсь, мне больше нравилось, когда сестра игнорировала Славю.
 — Слушайте, давайте уже пойдём есть, — взмолился я, — в конце концов, у вас ещё целый день впереди будет для выяснения отношений.
 — Вы идите, — ответила Славя, — а я за планом мероприятий сбегаю и потом догоню.
 — Идёт, — согласилась сестра и прежде чем я успел предложить Славе — чисто из вежливости — посильную помощь, подхватила меня под руку и потащила за собой.
 — Слушай, а это что же получается, Славя теперь тоже вовлечена в наши… дела? — задался я вопросом.
 — Я не хочу спешить с выводами, — сестра отвела взгляд в сторону, — но в любом случае, от неё нам не отделаться, так что постараемся извлечь наибольшую выгоду из положения.
 — Это называется «дружба», — подсказал я.
 — Чёрт! — она резко остановилась.
 — Что опять?
 — Алиса линейку прогуливает, — буркнула Анька, — и наверняка не в курсе про завтрак.
 — Ясно, пошли, — мой желудок негодовал. С каких пор ей стало не плевать на… ах да.
 — Нет, я сама схожу, а ты займи лучше нам столик.
 — Кому — нам? Не, я-то не возражаю, — врубил я дурака, — но вряд ли Двачевская захочет сидеть рядом со Славей…
 — Ты можешь без придури найти стол для двоих или нет? — прорычала сестра, — И лучше, если он будет подальше от наших.

"Летаргия и Лунатизм" - 3

Год дракона

Год дракона

Квартира номер два. Дощатая дверь,покрытая многими слоями половой краски,кнопка звонка на уровне, чуть выше пояса,чтобы внучке было удобно. Вот тольковнучка эта давно выросла и уехала. Слышукак подходит хозяйка и, без всяких «Ктотам?», отпирает мне дверь.

— Здрасьте, Марьпетровна. Что-ж вы неспрашиваете, кто пришел?

— А зачем, Алисочка? Только ты одна таки звонишь. Как-будто точку ставишь.Переночевать пришла? Заходи.

— Нет, я по другому делу. Я, Марьпетровна,неожиданно в пионерский лагерь уезжаюна две недели. Пусть мои вещи у васполежат?

Потому что не хочется мне их в квартиреоставлять: маманя разных мужиков к себеводит. Раз в полгода новый «папа», и некаждый из «пап» безобидный тихий алкаш.

С некоторых пор я стала угадывать, чтосейчас произойдет или о чем меня спросят.Вот и сейчас Мария Петровна запахнетхалат потуже и непонимающе посмотритна меня, а я объясню в чем дело.

— Самой смешно. Семнадцать лет ипионерский лагерь. Туда, оказывается,до восемнадцати ездить можно. У завучихидочка должна была поехать, но заболела.Шампанское холодное на выпускномоказалось. Вот, чтобы не пропала путевка,я и поехала.

Отдали мне путевку, потому что путевкав старший отряд. Иначе я бы ее не увидела— рылом не вышла. Ну не хотят старшие впионерский лагерь ездить: тебе семнадцатьлет, а тебя в шортики или юбочку наряжаюти заставляют под барабан строем ходить!Лагерь то — пионерский. Вот и не хотят.А вот я, я согласилась — были на топричины. И, мы еще посмотрим, кто тамбудет под барабан в красном галстукемаршировать. А я как знала, что мнепутевку предложат, когда утром мимошколы пошла и на крыльце завучихувстретила. Я же говорю что стала угадывать,что должно случиться.

— Понятно, Алисочка. Может тогда чаюпопьем на прощание? Мать то дома? Знаетчто ты уезжаешь?

Вот не надо про мать. Хотя, Марии Петровнеможно.

— Дома она, не проспалась еще. Ничегоона не знает, записка на столе лежит.Прочитает, если захочет. И вы простите,Марьпетровна, некогда мне чай пить,правда-правда. А то на поезд опоздаю.

Мария Петровна хочет сказать что-тоещё, но только показывает на уголприхожей.

— Ставь туда своё приданое, не пропадет.Потом в кладовку уберу.

Ставлю, куда показали, пакет с «приданым»:две пластинки, кое-какие документы,тетрадка со стихами и табами, золотаяцепочка, письмо от Ленки — она, какуехала в Ленинград семь лет назад, письмонаписала, я ей ответила и всё, и закончиласьпереписка. Вот и всё моё приданое.Остальное везу с собой: спортивная сумкас вещами и гитара в чехле.

— Может все-таки попьешь чаю-то?

— Марьпетровна, ну поезд же ждать небудет. А как приеду, так попьем обязательно.Я обещаю.

Мария Петровна обнимает меня, я обнимаюее, даже слезинка подступила. Что можетбыть общего у семнадцатилетней пацанкии семидесятидевятилетней бабушки, всюжизнь проработавшей (она говорит:прослужившей) на должности литературногоредактора? Но вот уже пять, нет шестьлет мы общаемся. Началось с того, чтоона, не вынеся издевательств над гитарой,взяла меня за руку и затащила к себедомой, чтобы: «Хоть три аккорда тебепоказать, а то уши отваливаются». Всякоебывало: и орали друг на друга, и ночевалая у нее, и скорую к ней вызывала, и онако мне в больницу ходила… в больницевсе думали, что ко мне бабушка ходит.

— Марьпетровна, вы так прощаетесь сомной, будто я не на две недели, а навсегдауезжаю.

— Беги на поезд, Алисочка. Для меня идве недели могут «навсегда» оказаться.И ты через две недели уже другая приедешь.

Меня разворачивают и легонько выталкиваютна площадку. Слышу сзади всхлип.

— Марьпетровна...

— Беги-беги. Может ты и вовсе не приедешь.

На меня последний раз пахнуло смесьюзапахов валерьянки, герани, книг икаких-то духов, и дверь за моей спиноймягко закрылась.

Ну вот, с единственным взрослым, которыйчто-то для меня значит, я попрощалась.Но что-то было неправильное в этомпрощании, как будто последняя ее фраза,про то что я не приеду, не вписалась вожидаемую картину.

Стою спиной к двери Марьи Петровны ишагнуть к выходу не могу, а вместо этогоразглядываю наш подъезд: сантиметровыйслой масляной краски на стенах и лестнице,стены зеленые, деревянная лестница —коричневая. Ступеньки за пятьдесят летвышарканы жильцами так, что на нихуглубления от ног остались, отполированныеруками перила так удобны, чтобы скатыватьсяс них. И везде: на штукатурке стен, наперилах, на дверях в подъезд — выцарапанынадписи. Каждое поколение детей считаетнужным здесь отметиться, оставляя своиимена, а ЖЭК только красит поверхвыцарапанного, так что надписи остаютсявидны. Вон и две моих: «Алиса» и«Алиса+Лена», а к последней надписи Аликдописал «=дуры», за что потом от меня пошапке получил. Один раз за меня, одинраз за Ленку… Что-ж мне так идти то нехочется? Может вернуться и попить чаюу Марьи Петровны? Нет! Встряхиваюсь,поезд, действительно, ждать не будет.

Вот и двор. Хороший двор, чтобы там неговорили. Самое главное, что чужих здесьне бывает. Две двухэтажки и однатрехэтажка, стоящие буквой П, огораживаютего с трех сторон, а с четвертой он закрытот посторонних сараями. Когда-то в нихдрова хранились, а в шестидесятых, ещедо моего рождения, в дома газ провели.Газ провели, а сараи остались. И теперьнаш двор, это такой закрытый от постороннихмир: детская площадка у первого дома,перекладины для сушки белья у третьего,и два десятка старых тополей, которыевсе называют «парк» — посередине.

Наши должны уже собраться у крайнегосарая. Так и есть, вон они сидят и дымят:четверо в карты режутся, Миха с мотоцикломковыряется, Миха-большой на турникеповис. Венька, как обычно, чуть в сторонеи в книжку уткнулся. Портвейн еще недоставали, ну правильно, светло еще,незачем народ дразнить, а то 02 звонитьначнут. Сейчас спросят, куда я собралась.

— Привет, Алис. Ты куда это собралась?

— Привет. — Подхожу, пожимаю руки, уВеньки изо рта сигарету вытаскиваю. —Рано тебе еще.

— В пионерский лагерь она собралась. —Говорит, не поднимая головы от баночкис бензином, где лежат детали от карбюратора,Миха. — Пион-нерка…

Миха — единственный кто не курит, ещеи отодвинулся от курильщиков, загородившисьот них мотоциклом.

Миха-большой отцепляется от турника иподходит к нам.

— В последний раз — пионерка. А вернется— уже взрослая будет.

Не нравится мне взгляд, которым он наменя сейчас посмотрел, а в чем дело —понять не могу.

— Ладно, побегу я, ребята. А то на поездопоздаю.

Венька закрывает книжку, встает.

— Алиса, я с тобой. Хлеба надо купить,пока магазин не закрылся.

Ну, со мной так со мной, жалко что-ли.Ныряем в заросший кустарником промежутокмежду сараями и домом, и по тропинкеидем к цивилизации. Все я здесь знаю,могу с закрытыми глазами пройти. Слевадве девятиэтажки — китайских стены,справа шесть штук пятиэтажек, а междуними пустырь — ничейная территория.Говорят, тут еще девятиэтажки должныбыли построить, но что-то с грунтом нетак. По той же причине и наши три домане сносят, что ничего серьезного построитьнельзя.

— Алиса! — Венька догнал меня и идетрядом. — Алиса, не возвращайся домой,после лагеря.

С чего это вдруг? А Венька продолжает.

— Это сейчас ты живой талисман, авернешься уже взрослая, и не будетталисмана. Миха уже… — Венька краснеети замолкает.

Да ну, не верю я ему. Хоть Венька и самыйумный из нас, но не верю я ему. Ошибаетсяон. Так ему и говорю, а Венька обижается,еще сильнее краснеет и до булочнойбольше не произносит ни слова. А меняопять кольнуло неправильностью, вотпро это «Не возвращайся», я думала онмне в чувствах признаваться будет, аон… Только, на крыльце магазина Венькапрощается, хочет сказать что-то еще, нотак и не решается, снова краснеет, говоритдежурное: «Пока!» — и убегает внутрь.Нет, не «Пока!», он «Прощай!», почему-тоговорит. Хочу спросить, почему прощай?Но его уже не видно.

Веньке за хлебом, а мне на остановку. Довокзала не так и далеко, но под вечерноги бить неохота. Набегалась я за деньпо врачам, пока в поликлинике справкудля лагеря получала. Тем более, что ужепоказалась морда автобуса. Захотелось,чтобы никуда не пересаживаться, чтобыпрямо этот автобус меня к воротам лагеряпривез, даже номер маршрута для негопридумала: 410. Но нет, обычная маршрутная«двойка».

«Следующая остановка — Вокзал!» — Воти приехали. Мне в кассу: завучиха сказала,что договорилась, чтобы для меня билетна проходящий придержали. Плохо, чтоэлектрички неудобно ходят, приходитсяодин перегон на поезде ехать. Сейчассяду на поезд, доеду до следующей станции.Там от вокзала по Вокзальной же улицепройти три квартала и направо ещеквартал. Будет горком комсомола, в немнужно спросить у дежурного, где автобусв «Совенок» стоит? Вот интересно: горододин, а на две половины разделен, и междуполовинами пятнадцать километров степи.Наш район, он перед войной начал строитьсявокруг химзавода, и так и называется:Заводской. А в войну еще заводы привезлии народ эвакуированный. Так и получилсягород разделенный пополам: Старый иНовый город.

Надо документы приготовить, чтобы передкассой в вещах не рыться. Перекладываюиз сумки, в задний карманпаспорт и путевку: картонку, размеромс открытку. На одной стороне картонкинарисован совенок в пионерском галстуке,а на другой напечатано: «Пионерскийлагерь «Совенок», вторая смена», — ивпечатаны на машинке имя и фамилиязавучихиной дочки. Потом дочку зачеркнули,и ниже, уже шариковой ручкой, написали:«Алиса Двачевская» — я, то есть. А, чтобыне подумали, что я эту путевку украла(а я могу, у меня это прямо по морде лицавидно), еще ниже написано: «Верно.Заведующий учебной частью», — и завучихинаподпись. И школьная печать, поверх всего.

Едва захожу в здание вокзала, как надвыходом на перрон начинает шелестетьэлектрическое табло. Все номераприбывающих и отходящих поездов на нем,пути, на которые они прибывают, времяих отправления, в общем вся информациязаменяется пустыми белыми строками.Острое чувство неправильности буквальнопришпиливает меня к месту. Я кручуголовой, но больше ничего необычногоне вижу. Ну сломалось табло, успокаиваюсебя, мне то что? И вообще, мне сейчас ккассам, а там на стене бумажное расписаниевисит. Ну и табло к тому времени починят,а не починят, так объявят посадку порадио.

Кассы расположены в отдельном зданиии проход туда из зала ожидания черезтоннель. Мне надо подойти к третьемуокошку, к старшему кассиру, Вере Ивановне,и сказать, что я от Ольги Ивановны —завуча. После этого подать свой паспорти путевку.

В тоннеле безлюдно. Только дядькакакой-то идет навстречу, со стороныкасс. Я направо и он направо, я налево ион налево. И так несколько раз. Я колеблюсь,или обматерить его для начала, или сразукастет доставать. Не люблю я такихдядечек с некоторых пор, не люблю аж докастета, седина им в бороду. Но дядькаулыбается обезоруживающе, поднимаетруки, прижимается к стене и делает мнеприглашающий жест, иди мол. А я сразууспокоилась, даже улыбнуться в ответзахотелось.

— Проходи, барышня, а то до утра туттанцевать будем. Касса то закрыта. — Иподмигивает еще, охальник.

Дяденька окает, а я анекдот про охальникав окрестностях Онежского озера сразувспомнила. Мне, правда, самой захотелосьулыбнуться в ответ, но я сдерживаюсь.

— Я слишком юна для тебя, дядя.

И иду к кассам. Дядя, кажется, что-тохотел ответить, но я только слышу, какудаляются его шаги. И опять это ощущениенеправильности. Почему в тоннеле нидуши, что это за дядька, почему закрытакруглосуточная касса? А касса и правдазакрыта. Все пять окошечек. И в предбанникеникого, только скучающий милиционер,сидя на скамье дремлет над газетой.Сначала стучусь в третье окошко, недождавшись ответа начинаю стучать вовсе подряд.

— Деточка, ты читать умеешь? — Голосиз-за спины. Милиционер проснулся.

На окошечке записка, которой только чтоне было: «Кассы закрыты. Администрация».Поворачиваюсь к милиционеру, чтобыотлаять его за «деточку», а того уженету. Только фуражка на подоконникележит. Мне становится не по себе от этойчертовщины и я, переходя с шага на бег,возвращаюсь по тоннелю в зал ожидания.Возвращаюсь. Вот я сделала три шага,спускаясь в тоннель, вот мне сталострашно и я побежала, и вот я уже в зале.Кажется — мгновенно перенеслась.

Пока меня не было зал ожидания изменился.Куда девались люди: отъезжающие,встречающие, провожающие? Почему закрытывсе киоски? Куда исчезли ряды кресел взале ожидания? Табло не работает,расписание со стены снято, только следот него остался, окошечко справочнойзаколочено. А в буфете сидит давешнийдядька, перед ним гора пирожков натарелке, несколько бутылок с лимонадоми минералкой и начатый стакан с чаем.Кожаную куртку он снял и повесил наспинку стула, оставшись в рубашке скороткими рукавами. Он кивает мне, какстарой знакомой, и возвращается к своимпирожкам. По моему у дядьки или стальнойжелудок, или он самоубийца — что-тобрать в вокзальном буфете. Я хочу выйтина перрон, может удастся уехать безбилета, но вместо дверей обращенных кперрону я натыкаюсь на свежеоштукатуреннуюстену. Тупик. Да тут еще и потемнело,откуда-то натянуло грозовые тучи,перекрывшие свет заходящего солнца.Желтые лампочки накаливания не могутдо конца победить темноту и в залеустанавливается полумрак. Никого, толькодядька, я и стайка цыганок, которыеиспуганно жмутся в тамбуре, не решаясьвыйти на привокзальную площадь, подливень, который вот-вот начнется.

— Сейчас ливанет. — Слышу я обращеннуюко мне реплику дядьки. — Садись,перекусишь, я и на тебя взял. А вокзалзакрыт, уже два месяца как. Перестраивать егов торговый центр будут.

Я, непонятным мне образом, оказаласьрядом с дядькой, в кармане, выделенномв зале ожидания, под буфет. Мне становитсястрашно, но я держусь, а вместо этогоначинаю наступать на дядьку.

— Ты. Что все это значит? Это ты всеустроил!?

— Что устроил? — Дядька улыбаясь смотритна меня снизу вверх. — Закрыл вокзал занерентабельностью? Или подвел тебя кгранице пробуждения? Ну да, интерференцияснов имеет место быть, но и здесь я непричем, цыгане, конечно, мои, но они жетебе не мешают? Так и шляются за мнойромалэ через все сны, прости уж их заэто. Да ты кушай. — Дядя меняет тему,пододвигая ко мне тарелку с пирожкамии бутылку с лимонадом. — Или, как хочешь,— девчонки съедят. Вон они, уже бегут.Славяна — та точно не откажется.

Что-то шевелится у меня в памяти в ответна имя «Славяна», но успокаивается. Заокном грохочет, тут же, как по заказу,начинается ливень и становится совсемуж темно, а в буфет забегают две девушки,примерно мои ровесницы, только вот немоего круга. Одна — колхозница, выбравшаясяв город и одевшаяся во все лучшее, хотявкус, конечно, есть. И каблуки носитьумеет и макияж явно не колхозный.«Марьпетровна, зачем вы меня всему этомуучите? — Вспоминаю беседу со старушкой.— Мне то эти тонкости зачем? Через тримесяца детство закончится, и привет,ПТУ при ткацкой фабрике. А там главное,чтоб помада по краснее была». «Алисочка,никто никогда не знает, как повернетсяего жизнь». Вторая девушка, невысокаяи хрупкая, с умопомрачительно длиннымидвумя хвостами бирюзовых волос —наверняка иностранка. И одевается какиностранка и ведет себя как иностранка.Кстати, заодно, разглядываю и дядьку:среднего роста, лет ему около сорока,сам не очень крепкий, но мышцы напредплечьях развиты и кисти все в мелкихссадинах. Остатки черноты под ногтями.Слесарь? Может быть. Вот только говоритграмотно и без мата, и слова «интерференция»от слесаря трудно ждать. Я вот только ипомню, что интерференция, это что-то изфизики, хотя экзамен всего две неделиназад сдавала, а откуда это слово знаетслесарь сорока лет?

— Еле спаслись от дождя, дядя Боря! —Обращается к дядьке «колхозница».

— Здравствуйте, дядя Боря. — Иностранкаобращает на меня внимание. — Здравствуй,меня зовут Мику, Мику Хатсуне. Мику этоимя, а Хатсуне это фамилия. Это японскиеимя и фамилия, потому что мама у меня…— И тут Мику вздрагивает, шепчет что-товроде: «Никак не отвыкну», — и внезапнозамолкает отвернувшись.

На имя «Мику» и на этот словесный потоку меня опять поднимаются невнятныевоспоминания. Где-то я слышала это имя,и эта манера тараторить мне знакома. Немогла слышать, но слышала, как-будтодаже общаться приходилось. ПричемСлавяна только чуть задела мою память,а вот Мику — основательно. Пытаюсьвспомнить, не могу, и тут меня осеняет:я, кажется, поняла, что все это сон! А какиначе объяснить эту чертовщину свокзалом? И дядька этот, он тоже про сонговорил. Грустно. Значит скоро я проснусьи окажется, что ждут меня моя беспутнаямаманя и взрослая жизнь в общаге ткацкойфабрики.

Девочки делят между собой пирожки ижадно накидываются на еду, при этоминостранка не отстает от колхозницы.Пока они едят и переговариваются очем-то своем я пью лимонад, закусываяего своим личным печеньем (надеюсь,лимонад безопасный) и разглядываю всехтроих.

— Не смотри на них так, Алиса. — Дядьканазывает меня по имени, а я даже неудивляюсь. Во сне и не такое возможно.— С ЭТИМИ девушками ты не знакома.Позволь официально представить тебемоих подруг по несчастью: Мику Хатсунеи Славяну Феоктистову. Девочки, этоАлиса Двачевская, которая вот-вотпроснется и покинет нас. Ну, это вызнаете, иначе нас бы сюда не выкинуло.

— Дядя Боря. — Я ожидала бесконечногопотока слов от Мику, а она неожиданногрустно и очень просто говорит. — Зачемвы так? Я понимаю, что вам нужно объяснитьАлисе, почему мы трое вместе, но я себянесчастной не считаю. Славяна тоже. Даи вы тоже, не прибедняйтесь.

Подольше бы не просыпаться, не хочу!Представляю себе мать, злую с похмельяи не хочу просыпаться! Пусть мне хотябы еще две недели в пионерском лагереприснятся.

— Но как я теперь в лагерь попаду? —Обращаюсь к дядьке. В жизни я бы их всехпослала, но во сне — почему нет?

— Как всегда, на автобусе. — Дядькапожимает плечами так, будто я у негоспросила, какого цвета трава.

— Дядь Борь, — вмешивается Славяна, —она же спит еще, она же место не можетвыбирать, ты ей хоть наводку дай какую.Где этот автобус, как на него сесть?

— Не ты нОходишь четырестОдесятыйОвтобус, а четырестОдесятый ОвтобуснОходит тебя!

Дядька окает совсем уж преувеличено. Иеще поднимает блестящий от жирауказательный палец кверху, чем портитвсе впечатление. Славяна ждет продолжения,но дядя Боря опять занялся пирожками изамолк, тогда Славяна берет инициативув свои руки.

— Понимаешь, Алиса. Дядя Боря и естьводитель того самого автобуса.

А дядя Боря, я уже мысленно так егоназываю, кивает в подтверждение.

— Точно, отправление через час, и автобус,между прочим, у твоей остановки тебядожидается. Какого… ты на вокзалпоперлась?

И оканье его куда-то пропало. Я хочусказать что вообще-то мне на поезд надо,и тут меня накрывает двойным рядомвоспоминаний: я помню, как завучихаинструктировала меня насчет вокзала иотложенного билета, и, в то же время, япомню, как она говорила, что автобусспециально завернет за мной, надо тольковыйти к остановке; я помню, как два месяцаназад ездила на поезде в старую частьгорода, в центральный универмаг, покупатьсебе платье на выпускной (так совпало,что у мамаши короткий период просветлениябыл, и деньги на платье нашлись), и, в тоже время, я помню, как два месяца назадзакрывали наш вокзал и объявляли, чтоего перестроят в универмаг. И инструктажпро билет на поезд я помню смутно, а проожидающий меня автобус все отчетливееи отчетливее. И даже то, как отмахиваюсьот завучихи: «Да поняла я, поняла. Водителязовут Борис Иванович», — вспомнила.Так, а как кассира должны были звать?Вера… отчество не помню.

Ну и фантазии у меня, надо же, какую тоисторию с поездом придумала и сама внее поверила. Ладно Мария Петровна, онаи забыть могла про закрытый вокзал, ейпростительно, но я то! Главное, не говоритьникому. Хорошо, что нужного человекатут встретила.

Пока я так сама себя унижаю эти троерасправляются с пирожками, Мику относиттарелку на мойку (за все время ни буфетчицатак и не появилась и посетителей никогоне было) и мы, обогнув цыганок, выходимна привокзальную площадь.

— И идти нам пешком. — Изрекает дядяБоря, показывая пальцем на оборванныетроллейбусные провода.

Я хочу напомнить про автобус «двойку»,на котором я сюда приехала, и вспоминаю,что маршрут ликвидировали, почти сразукак закрыли вокзал. Так что, либотроллейбус, либо пешком. На вокзалпешком, с вокзала пешком — бедные моикопыта.

Дальнейшие события воспринимаютсяпочему-то фрагментами.

Вот девочки прячутся под зонтиками, адядя Боря снимает с себя кожаную курткуи отдает мне, потому что дождь, хоть иослабел, но еще идет, оставаясь, как и в буфете, в однойрубашке. Я сопротивляюсь, а он толькоотмахивается, смеется и говорит, чтофантомы не болеют. От куртки слабо пахнетмашинным маслом, бензином и табаком. Намгновение мы встречаемся взглядами ия вижу… тоску и что-то еще, даже не могуописать — что, я не Достоевский, ночто-то похожее я в глазах у Марии Петровнывидела. Дядя Боря извлекает из карманакуртки пачку сигарет и ключи от автобуса,закуривает и контакт теряется. Но явдруг жалею, что маман, в своих попыткахустроить личную жизнь, скатывалась всениже и ниже, не встретив вот такого дядюБорю. Я бы даже согласилась папой егозвать. Может и тоски в глубине его глазпоубавилось бы. Я еще хочу спросить прото, что за фантомы он поминал, но забываю.

Вот мы идем по улице, Славяна оглядывается.

— Идут за нами.

Тут уже оглядываюсь я. Все те же цыганки,что стояли в тамбуре вокзала, тащатсяза нами метрах в пятидесяти, не отставаяи не догоняя.

— Я же говорил, что так и таскаются замной от сна к сну. Где я их подцепил, умане приложу. — Комментирует дядя Боря.

О каком сне речь вообще идет? Не понимаю.

Вот Славяна с дядей Борей вырвалисьвперед, а Мику жалуется мне, что хотела,пока мы были под крышей, попросить уменя подержать гитару, а то ей поигратьхочется, аж пальцы болят. А потом, безперехода заявляет.

— Я тебя ненавижу, Алиса. — Голосспокойный и бесцветный какой-то. — ЗаСенечку. Зачем ты убила его?

Я ничего не понимаю и только пожимаюплечами. А Мику продолжает, Мику почему-тонадо выговориться.

— Хорошо, что все обошлось. Потому чтоиначе… Меня нельзя убить, я остаточныйфантом, но случилось бы что-то нехорошее.Молчи, Алисочка. Просто молчи. Ты убилаего и теперь за тобой долг. Ты мне егоникогда не выплатишь, а я не буду с тебяего требовать. Просто помни о нем. Я несумасшедшая, я знаю, что ты не виновата,и сейчас ничего не помнишь и не понимаешьо чем речь, и в лагере мои слова забудешь.

Ну молчи, так молчи. Я и молчу.

Вот Мику убежала вперед всех, чтобы мыне видели, как она плачет, а я оказаласьвдвоем со Славяной.

— Вы тоже в лагерь?

— Нет! — Резко и испуганно отвечаетСлавяна. — Нам нельзя. Мы всего лишьостаточные фантомы. И не спрашивай обэтом больше никогда!

Еще одна сумасшедшая.

— А дядя Боря, он тоже фантом? — Чтобыне беспокоить Славяну спрашиваю я.

— Почти. Дядя Боря, он застрял на полпути.Он говорит, что в его институте авария былаи трое пострадало. Слишком позднорешились на запись подлинников, двоихпереписали, а он умер в процессе записи.Поэтому для него ТАМ нет тела.

Произносится все это спокойно икак будто о чем то обыденном рассказывают,так что я даже не знаю, как к этомуотноситься. Похоже на бред, но вдруг ячто-то не понимаю? И где это, ТАМ?

Вот мы стоим у автобуса. Мику вдругобнимает меня и шепчет: «Прости меня,Алисочка. Забудь, что я тебе наговорила».Следом Славяна: «Прощай, Алиса. ПередайСемену, что… Ничего ему не передавай, так для него лучше будет.Забудь». Тут автобус заводится, хлопаетводительская дверь и из кабины выходитдядя Боря.

— Всё, по машинам, Алиса. До встречи,девочки.

Славяна и Мику отходят подальше, япорываюсь стянуть с себя куртку, но дядяБоря меня останавливает.

— Потом, Алиса. — И засовывает что-то вкарман куртки. — Все, поехали.

Я забираюсь в салон, вижу, как дядя Борякоротко обнимает девочек и бежит вкабину, под усиливающимся дождем. Что-тоскрежещет под полом и мы трогаемся.

Дядя Боря включает печку в салоне, и мнекуда-то в ноги дует теплый воздух. Мнестановится очень уютно, я поплотнеезаворачиваюсь в куртку, вытягиваю ногии прижимаюсь виском к прохладномустеклу, глядя на пробегающие за окномдома. Какое-то время еще пытаюсь понять,почему на имя «Семён», что-то откликаетсявнутри меня. Никого же не знаю и не помню,чтобы его так звали.

Где-это я? А, это же автобус, я же влагерь еду. Как-то я с приключениямисюда добиралась, но не вспомню так, сходу. Или это сон мне снился? Интересно,что за компания у меня на две неделибудет? Рядом мелкая спит, лет четырнадцати.Тоже рыжая, как и я. Что-то родственноев ней чувствую, надо, как проснется,познакомиться с ней поближе. Поднимаюсьна ноги и выглядываю в проход. Люди каклюди. Вон девочка спит, на Ленку похожа.Парней всего двое и оба явные ботаники.Так, еще одна гитаристка, кроме меня,интересно, как она с такими длиннымиволосами живет? Да еще и в такой цветвыкрасила. Кто еще интересный? И тутменя пихают в бок.

— Привет, Рыжая!

Я конечно рыжая, но нельзя же так сразу.

— От рыжей слышу, а меня, вообще-то,Алиса зовут.

— Ты что, Алиса, это же я, Ульяна… —Лицо соседки обиженно вытягивается и,кажется, она вот-вот заплачет. — Ты что,всё забыла? Семена помнишь? Бомбоубежищепомнишь? Вечер в столовой помнишь? Нуничего, Алиса, я тебя в покое не оставлю,я заставлю тебя все вспомнить! — А вотсейчас соседка точно или заплачет, илипоколотит меня.

Я машинально сую руку в карман куртки.«Что за куртка? Откуда она у меня?» Инащупываю там свернутую бумажку. Записка,почему-то чертежным шрифтом, оченьуверенно, как-будто человек много такписал: «Алиса, а сильная отдача у арбалета?— И вторая строчка. — Надо тебе датьпендель, чтоб проснулась. Если ты и таквсе вспомнила, то поймешь меня. Прощенияне прошу». Соседка что-то продолжаетговорить, а я не слушаю ее. Записка тает у меня в руках, а перед глазамистоит наконечник стрелы и спина, обтянутаяпионерской рубашкой. Вот я плавно тянуспуск, арбалет вздрагивает, и в этотмомент Ульяна толкает меня. А я вижу,как стрела входит между лопаткамиСемена. Семен? Ульяна?

— Улька! — Кричу я, так что те, кто ещене проснулся — просыпаются, а те, ктоуже проснулся — вздрагивают и оглядываются.

Я обнимаю Ульяну и начинаю плакать.