Вожатая Ольга Дмитриевна.

Продолжение
1 глава http://vn.reactor.cc/post/2310619
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2336203
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2344710
4 глава, часть 1 http://vn.reactor.cc/post/2360187
4 глава, часть 2 http://vn.reactor.cc/post/2363608
4 глава, часть 3 http://vn.reactor.cc/post/2367158
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2381587
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2397063
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2425682
8 глава http://vn.reactor.cc/post/2452127
9 глава http://vn.reactor.cc/post/2482636
10 глава http://vn.reactor.cc/post/2507756
11 глава http://vn.reactor.cc/post/2531986


XII
Разлом

Утром, по привычке, просыпаюсь в полседьмого утра и жду – кто прибежит первой: Сашка или Ульяна. Потом соображаю, что никого не будет, еще некоторое время валяюсь, но, раз уж проснулся, встаю и выползаю на свет божий. Последнее утро цикла, гм, а еще – последнее утро разумного… Нет, не так – последнее утро Физрука Разумного, ерничаю, но, если бы не было надежды на повторную активацию, то ходил бы мрачнее мрачного. Правда, все равно, нервничаю, от того и ерничаю. Наскоро плещу себе воды в лицо, собираю постель, скатываю в рулон матрац с подушкой, чтобы уже к этому вопросу не возвращаться и начинаю собирать рюкзак. Хотя, конечно, что там собирать и зачем? Банка консервов, как последний привет беглому пионеру из бомбоубежища – выкидываем; ножик и ложка, украденные на кухне в первом лагере – оставляем, вдруг пригодятся; будильник, украденный там же, у вожатой – тоже оставляем; свисток и монетку – на шею; два рисунка: рыжие висящие у меня на шее и морской царь с автографами – укладываю между двумя почетными грамотами, сворачиваю в трубку и отправляю в боковой карман рюкзака, плотный картон грамот не даст помяться бумаге. Вот, вроде бы и все, легковат рюкзачок, ну уж какой есть. Раз он со мной все эти циклы прошел, то пусть будет, надеюсь, содержимое свое он сохранит. Что еще? Парус, он же портьера, он же плед – беру. Вот теперь точно всё. Застегиваю клапан рюкзака, еще раз взвешиваю рюкзак в руке – нормально, зато не устану. И началось в деревне утро. В восемь утра прибегает Ульяна: разбудить меня и потребовать сдать постель на склад. Вот, кстати, об Ульяне, чего я не заметил, так это какого-то изменения в наших отношениях после вчерашней романтики. Точнее, с моей-то стороны эти изменения присутствуют – я с большим трудом прячу смущение, а Ульяна – все та же ракета, когда ехидная, когда обаятельно-улыбчивая, конечно остепенившаяся, после пробуждения-активации, но темперамент, его не изменить. В общем, на пинках Ульянки, сдаю Алисе белье еще до завтрака.
– Правильно сделал, что сейчас принес, а то после завтрака вся эта пионерская кодла навалится и здесь случится толпа.
Потом завтрак: омлет с колбасой, кстати, с укропом и зеленым луком, в первый раз такое за смену. Потом, опять вдвоем, отправляемся в спортзал и начинаем инвентаризацию.
Я так надеялся, что быть физруком в «Совенке», это необременительная синекура, о чем и говорю Ульяне. Слова такого Ульяна не знает, не входит оно в словарный запас четырнадцатилетних девочек, но, после разъяснения, возмущается до самой глубины своей ракетной души.
– Ты что! Ну, я не спорю, ты хорошо поработал и с футболом, и с праздником этим. Но вот скажи, вот ты этим не занимался, все на меня свалил, а приходят ко мне пионеры: «Ульяна, нам нужны гантели», – или ракетки, да хоть скакалки! А я стою и, дура-дурой, глазами хлопаю. Нет уж, давай сейчас все сосчитаем и будем знать: что есть, чего нет, а что нужно заказать.
И мы три часа проводим инвентаризацию, слово инвентаризация, Ульяна, кстати тоже не знала, но тут хоть разъяснять не пришлось, чихая от пыли в кладовой, забираясь на чердак, в поисках «чего-нибудь еще, вдруг оно там лежит» и требуя у Алисы с вожатой переместить оба спортивных велосипеда (Старт-шоссе, на трубках, восемь скоростей. Как горели глаза у Рыжика!) с Алисиного склада в кладовую спорткомплекса (Да забирайте их, только отстаньте, наконец!). Где-то там-же, в кладовой, я оставил и свое смущение и опять мне с Ульяной легко и свободно, и опять я то покрикиваю на нее, то подтруниваю над ней, а то называю Рыжиком. А, когда все уже учтено и записано, мне оказывают доверие и просят помочь со сборами чемодана и я четыре раза перекладываю и переукладываю трусы, гольфы, футболки юбки и шорты, так, чтобы этот чемодан, наконец, закрылся. И мы идем уже на обед и там встречаемся с совершенно замотанными Алисой и Ольгой.
– Семен, где отчет?
Угу, понятно, спокойной смерти мне не ждать.
– Ольга, до отъезда еще четыре часа, уж, как-нибудь напишу.
– Напиши, сделай милость. И заявку не забудь.
Вот сейчас, молочный суп доем и напишу. Кстати, могли бы и покалорийнее чего предложить, а то поедем позже обычного, ехать непонятно сколько. Вернуть консервы в рюкзак? Ладно, пойду отчет писать, и заявку, кстати. О! Двенадцать комплектов футбольной формы для детей семи – десяти лет, слабо? Два комплекта велоэкипировки, слабо? Байдарка «Салют» две штуки, слабо? Швертбот «Кадет» две штуки, слабо? Не будите во мне зверя, а то будет вам заявка от меня, напоследок. В таком ехидном настроении и выхожу на свежий воздух.
– Сём, ты куда сейчас? – Ульянка.
– К себе, отчет писать.
– Я с тобой. Хочу в заявку написать кое-что.
В лагере пусто: пионеры, сидя по домикам, укладывают чемоданы, обмениваются адресами, обещают писать друг-другу или даже приехать в гости, ага. Доходим, никого не встретив, с Ульяной до спортзала, смотрим на дверь, смотрим через дорогу на безлюдный пляж, смотрим друг на друга, грустно вздыхаем и идем заниматься делами.
В тренерской я сажусь за отчет, а Ульяна, некоторое время, грызет ручку придумывая заявку, потом говорит, что «пойдет еще раз в кладовой посмотрит» и исчезает. А я начинаю сочинять: футбольная команда – раз, волейбольная команда – написал, потом вычеркнул, потом опять написал, секция бега – это я про Сашку с фрейлинами, инвентаризация спортивного инвентаря – четыре (список прилагается). Теперь о потребностях, беру новый лист и пишу сверху: Заявка.
– Не помешал?
Дождались. Подтягиваю сумку с выключателем к себе и начинаю воевать с застежкой.
– Извини, я с со своим дурацким ультиматумом заставил тебя вчера понервничать. Это не правильно, наверное, особенно по отношению к тебе. Надо было сразу, а не слушать этих психологов. Ты мужик крепкий, ты бы выдержал. Вот, смотри сам, ....
После «смотри сам» следует еще какое-то слово, но я его не разбираю. Пионер протягивает мне смартфон, экраном ко мне, я мельком гляжу на него: там мельтешат геометрические фигуры, складывающиеся, непонятным мне образом, в человеческое лицо, и я уже не могу отвести глаза или закрыть веки. Во-вторых, парализует мышцы шеи и я не могу отвернуть голову. Волна паралича прокатывается от глазных яблок вниз по всему организму и я превращаюсь в статую, мысли тоже становятся вялыми и нужно делать огромное усилие чтобы просто осознавать себя. Потом в тренерской начинает звучать незнакомая мелодия и я понимаю, что вот-вот вспомню, что-то важное. Важное и ужасное, после чего я перестану существовать. Потом я начинаю видеть кроме экрана смартфона и обстановки тренерской что-то еще, как будто на стены тренерской проецируют фильм, больше всего это похоже на обстановку в реанимационной палате откуда-то из импортного кино про клинику: сплошные приборы, нержавеющая сталь и стерильность. Я слышу голос: «…, кажется просыпается», – и какое-то движение вне поля зрения. И опять это слово, то же, что произнес Пионер. Кажется, это какое-то имя. Моё имя, и мне нужно только вспомнить своё имя и я проснусь. Но я не хочу, я Семен! Сёмка! Физрук! Царь морской! В панике я пытаюсь отгородиться от необходимости вспомнить мысленно и отшатнуться от адской машинки физически. Видимо, не смотря на паралич, какое-то движение мне все же удается, потому что Пионер сочувственно и успокаивающе говорит
– Не сопротивляйся, …, будет только хуже, лучше ныряй сразу, как с вышки, и не бойся. Потом, если захочешь, мы еще выпьем за Персунова. Он ведь был, все-же, неплохим парнем.
Опять это непонятное слово. «Почему был?» – Отстраненно думаю я, все еще пытаясь отгородиться от навязываемого мне воспоминания и, постепенно, сдаваясь, и тут Пионер, совсем как я недавно, скалит зубы, рычит и отрывает смартфон от моего лица, целясь экраном куда-то мне за спину, а меня начинает потихоньку отпускать. Отступает и исчезает неизвестное страшное воспоминание, онемение в мышцах сменяется жжением, поднимающемся в обратном порядке: от пальцев ног к глазным яблокам и я невыносимо медленно вытягиваю из сумки выключатель. Тут за спиной щелкает тетива, моя щека чувствует колебание воздуха, а из плеча Пионера, прямо из сустава, вырастает арбалетный болт. И больше ничего, некоторое время, не происходит: Пионер, все так-же, скаля зубы и рыча, целится экраном смартфона мне за спину, только рука его дрожит все сильнее да вокруг болта на его рубашке медленно расползается красное пятно, я подтягиваю выключатель к себе, сталкивая пальцем резиновый колпачок с объектива и сдвигая ползунок в положение «Включено». Тут сзади раздается вскрик и кто-то, хотя, почему «кто-то», Ульяна-же – больше некому, падает; Пионер роняет смартфон на стол, пытается поднять его раненой правой рукой, бледнеет, чертыхается и тянется к смартфону левой; а я, двумя руками, наконец-то, отрываю выключатель от стола, направляя объектив на Пионера, и, не разбираясь с дисковым номеронабирателем, дважды жму на крайние кнопки. Выключатель вздрагивает, а на меня накатывает настоящая боль.
Оказывается, вот такая, принудительная дематериализация, это очень больно: каждая клеточка тела кричит и просит сохранить ей жизнь, боль такая, что она прочищает имеющиеся между нами, двойниками, каналы связи, и я чувствую все, что чувствует Пионер. Мыслей не улавливаю, но вот чувства и эмоции – этого добра хватает, и доминирует, конечно, боль. Она заполняет все, весь его организм, и хватает еще и на меня, и на окружающий мир вокруг: Пионера жжет изнутри и снаружи, Пионера расплющивает, скручивает и растягивает по всем направлениям одновременно, Пионера бьет током, режет ножом и пилит пилой. И все-же Пионер находит силы, чтобы прошептать мне, прерываясь на хриплые вздохи.
– Идиот. Ты. Даже. Отсрочки. Не получил. Через неделю. Здесь же.
А когда боль становится совсем нестерпимой он, неожиданно грустно, говорит.
– Ну почему же ты так, друже?
И я впервые вижу глаза Пионера, с расширившимися от боли во всю радужку зрачками, и вижу в них только печаль и не вижу никакой злобы, никакого безумия.
Наконец, разум покидает это тело и связь между нами прерывается. Чужая боль меня отпускает, сквозь Пионера начинает просвечивать противоположная стена, арбалетный болт со стуком падает на пол, вот от Пионера остается только контур, потом исчезает и контур, а я осторожно кладу выключатель на стол, машинально сдвигая ползунок в положение «Откл».
Мышцы в организме сейчас отсутствуют, руки трясутся, как у старика, колени гнутся под весом туловища, но я, все-же, умудряюсь встать из-за стола и обернуться к двери. Прямо на полу, в дверях тренерской, держась обеими руками за голову, сидит Ульянка.
Когда Пионер выстрелил из своего смартфона в Ульянку, и ее разум занялся борьбой за сохранение личности, тело и подсознание, предоставленные сами себе, сделали то, к чему их готовили: защитили Узел номер один от Пионера: на счет «Раз» рычагом взвести тетиву, на счет «Два» положить болт в желоб, на счет «Три» прицелиться и на счет «Четыре» выстрелить, стараясь не задеть этого тормоза Персунова, ведь он, почему-то, нравится хозяйке. Это самая логичная версия, но мне симпатичнее другая: Ульянка кинулась защищать меня сама и сознательно, наплевав на начинающийся паралич и рассыпающееся на кусочки сознание. В пользу этого говорит для меня хотя бы то, что она попала Пионеру всего лишь в плечо, а не куда-нибудь в глаз или в сонную артерию.
Я ковыляю к Рыжику и, не знаю какими силами, беру на руки и переношу к себе на кровать, раскатав коленом рулон матраса.
– Сёмка, – Ульяна закрывает глаза и шепчет. Подержи меня за руку.
И я послушно беру Ульяну за руку, подсаживаюсь рядом на матрас, а потом начинаю рассказывать сказку.
– Жила-была одна маленькая девочка. У нее были рыжие волосы и голубые глаза, одеваться она любила в красную футболку и шорты, и еще у нее был плюшевый медведь…
– Эй! Я не маленькая!
– Конечно не маленькая, раз целовалась, но речь то не о тебе. Хотя и звали ее, как тебя – Ульяна.
– Сёмка?
– Что?
– Автобус скоро, давай в автобусе расскажешь.
– А ты идти сможешь?
– Я попробую.
И мы пробуем, для начала, оба встать, кряхтя и держась за мебель, и хватаясь друг за друга, чтобы не упасть. Я смотрю на рюкзак, одновременно давая организму возможность привыкнуть к вертикальному положению. Возьму, пожалуй, он легкий. Прячу выключатель в сумку, потом отправляю туда-же Пионеров смартфон, вешаю сумку через плечо и уже протягиваю руку к рюкзаку, когда меня останавливает Ульяна.
– Оставь, тебе еще мой чемодан нести.
– А сама?
– Ничего не знаю, целовался – неси чемодан! А то вожатой расскажу!
Ни секунды не верю в угрозу Ульяны, но спорить сейчас нет ни сил, ни желания, только мысленно представляю, как я торгуюсь с Ульяной в ее домике: «Твой поцелуй не стоит переноски чемодана, пакет с футболками, не больше!»
Я, все-таки, беру свой рюкзак и мы, полторы калеки, еле переставляя ноги, выходим, наконец, из спортзала. Постепенно мое состояние начинает, если не улучшаться, то, по крайней мере, я к нему привыкаю, Ульяна тоже понемногу приходит в себя. Говорить о случившемся совершенно не хочется, говорить вообще не хочется, и все наше общение от спортзала, до домика ограничивается моей фразой «дешево отделались», и Ульянкиным кивком.
В домике у амазонок выясняется, что Ульяна про чемодан пошутила и потащит сама. Хватает ее на три с половиной шага, до ступенек крыльца, с которых она этот чемодан просто спихивает.
– Сёмк, может оставим его здесь? Я только медведя заберу.
– Ох ты Рыжик. Давай чемодан сюда, а взамен тащи мой рюкзак – он легкий.
– Сём, а может все-таки оставить его?
Пресекаю дискуссию напомнив о поцелуе, мол, раз целовал, то чемодан потащу, а Ульянка обижается.
– Дурак.
И дальше идет молча, но идет рядом, держась за мою свободную руку.
Мы идем в сторону калитки в Старый лагерь, а потом сворачиваем на поперечную аллею, к кружку кибернетики. Пионеры еще собирают чемоданы по домикам или только-только выползают на улицу и запирают двери, кто-то, что-то забыв, пробегает нам навстречу, здороваясь на ходу, но нам с Ульяной, с нашим нынешним темпом передвижения, успеть бы к автобусу.
По этой аллее я пришел в этот лагерь, по ней же и ухожу. Вот тут, на крыльце клубов сидели зайцы; а вот там, у ворот, две недели спустя, Шурик прощался со своим детищем, а я стоял примерно там же, где сейчас и подглядывал; и отсюда же я впервые увидел Олю, как она шла босиком в легкомысленном платьице; смотрю направо, в сторону площади, вон там, напротив административного корпуса я познакомился с Ольгой и долго убеждал ее принять меня в лагерь в качестве физрука, а Алиса и Ульяна стояли за спиной у Ольги с арбалетами в руках. Сказал бы нам с Ульяной кто, что вот мы будем идти к автобусу и неловко молчать. Где и когда оно поменялось, мое к ней отношение? Когда мы поцеловались у нее на крыльце? Или чуть раньше, когда я поцеловал ее спящую? Когда она из Ульяны стала Рыжиком? Или еще раньше, когда я увидел во сне ее повзрослевшую? Пишем сочинение, простое школьное сочинение: «Образ Ульяны в сознании Семена Персунова», ага. Начинаем с введения, чего проще, жила-была одна маленькая девочка… Черты характера: отрицательные, и далее, по пунктам; положительные, и еще одно перечисление; нейтральные, и снова список. Шило в заднице, язва в характере и склонность к проказам прилагаются. Однажды она встретилась с этим тормозом Персуновым и, двое суток спустя, ей пришлось просить у него помощи, а он взял, и не отмахнулся от нее, и два наших героя, при всем их несходстве, подружилась. А потом у них внезапно оказались общие интересы и относилась эта девочка к Персунову, как к любимому старшему брату: самый умный; самый сильный; его можно подразнить – он свой, он простит; в него можно поплакать – он свой, он поймет; а еще об него можно погреться и он просто мягкий. Я ничего не забыл? Забыл, еще ему тоже нужно помогать, потому что он же, как брат. А потом он взял и сдуру поцеловал девочку во сне, но девочка была в том неуверенна и решила проверить, сравнить ощущения, так сказать. Введение закончено, переходим к основной части… И я ясно представляю себе тетрадь в линейку, чистую страницу, и, как я грызу ручку, пытаясь хоть что-то выдавить из себя. И двойка красной пастой, как итог моих трудов, и рядом с двойкой: «Тема не раскрыта»! Вот оно мне надо, такое сочинение писать? Радовался бы жизни, впитывал бы эманации приятностей, тем более Персунову этому существовать осталось от силы часов пять и не надо раскрывать тему, пока еще есть возможность спустить все на тормозах. Мне то все равно, а вот Рыжик в опасности, тем более девочка и так подарила мне первый в своей жизни поцелуй. Явно же первый, не с Шуриком же ей было целоваться.
– Сём, ты чего молчишь? Ты обиделся? На дурака обиделся?
Вспоминаю вкус этих губ и улыбаюсь.
– Это ты молчишь, а я думаю. О тебе, между прочим.
А вот это был неожиданный ход с моей стороны, Ульяна краснеет и замолкает. Еще на некоторое время.
– Сём. Я тоже. Думаю.
– Ну, о себе каждый человек постоянно думает. Даже если не осознает этого.
– Сём, я не о том. Я о тебе думала. Ты…
Но, что именно – я, я узнать не успеваю, нас догоняет Алиса.
– Ну что, живые, уезжать не хотите?
Я открываю рот, чтобы поругать Алису за «живых», но она смотрит мне в глаза, улыбается и отрицательно качает головой.
– Проснувшиеся, активированные – какая разница! Я не хочу их, – и кивает в сторону домика Кати и Вики, обижать. Главное, чтобы меня поняли. И еще, Семен, ты, конечно, все это забудешь, если не врешь. Но мы все тебя любим, а Ульянка – та просто влюблена по уши. Как тебя нет поблизости, так только о тебе и говорит: «Семен то, Семен сё…», – забавно слушать.
Ульянка опять краснеет и убегает вперед. Ну, как убегает, чуть ускоряет шаг и разрывает дистанцию, быстрее двигаться мы с ней сейчас не способны. Я только укоризненно смотрю на Алису.
– Зачем ребенка смущаешь?
– Она сама тебе не скажет, ты, пенёк слепой, не замечаешь, а твоё время почти закончилось, так что приходится мне правду говорить. Кто-то же должен.
Я вдруг вспоминаю, что в два раза старше Ульяны и это не изменить. Как и то, что Рыжик навсегда так и останется четырнадцатилетней девочкой.
– Девочки-подростки иногда влюбляются во взрослых мужчин. – Многозначительно говорю я.
И, перебивая собирающуюся что-то сказать Алису, продолжаю со вздохом, чтобы уж быть честным до конца.
– … со взрослыми мужчинами, в отношении девочек-подростков, тоже бывают такие случаи. Я только надеюсь, что это пройдет.
– Эх вы, голуби. – Алиса смотрит мне в глаза и сочувственно улыбается. Разбирайтесь сами, только, имей в виду, обидишь Ульянку – голову оторву, и наплевать мне, будешь ты понимать, что творишь или нет.
Наконец мы доползаем до стоянки, где уже поданы автобусы. Да, два автобуса, почему я раньше не замечал второго? Или потому что всегда прибегал на остановку в последний момент; или вообще не прибегал, убегая или отключаясь в лесу, в бомбоубежище, на пристани или в домике? Бело-зеленый ЛАЗ для младших уже подан, туда-же нацелились и обе помощницы бабы Глаши, доктор, кажется, едет с нами. Ах-да, рейсового же вечером не будет и все должны уехать сейчас. Опять всплывает в голове обрывок чужого знания: «Между сменами циклов в узлах остаются только мониторы», ну и баба Глаша, но ей закон не писан. Как и в день приезда, октябрята опять обступили вожатую и опять внимают. Наконец инструктаж закончен и мелочь, толкаясь, лезет в автобус, лезет, но не вся. Мои футболисты подбегают ко мне прощаться – двенадцать футболистов, плюс Васька.
– А ты приедешь на следующий год? А то пришлют кого-нибудь другого...
– Надеюсь, что приеду.
Правда это уже буду не совсем я, а так, обрубок, но может этого никто и не заметит. Мальчикам жму руку, девочек, их всего три в команде, обнимаю. Всё, пока! ЛАЗ закрывает двери, сигналит на прощание, разворачивается и уезжает, а на его место подруливает наш Икарус. Наша очередь.
Подходит Ольга, начинает инструктаж, про то, как вести себя в автобусе, потом натыкается на мой ироничный взгляд и замолкает.
– Впрочем, Семен едет с вами, так что, я надеюсь, все будет нормально. Семен, я рассчитываю на тебя.
А уж как я на себя рассчитываю.
– Доедем, Оль.
И, еще один сюрприз, Ольга обнимается со всеми нами. Что-то изменилось за эту смену в этом мире.
Наконец, последним обнимаюсь с Ольгой, нет, сейчас с Олей, она мне шепчет на ухо: «Спасибо за смену. Еще увидимся», я тоже отвечаю ей в том же духе и забираюсь в автобус. Я еще стою на ступеньках, когда дверь сзади меня закрывается и Икарус начинает разворачиваться. Последнее, что я вижу в водительское стекло, это баба Глаша, выглядывающая в приоткрытые ворота, машу ей рукой, но не уверен, заметила ли она меня.
Ульяна, вопросительно глядя, держит место. Ну конечно, Уля, а с кем я еще сяду? Вот, с Алисой разве еще могу, так она тоже рядом – через проход. Оглядываю диспозицию: Лена со Вторым – молчат, Второй все так же виновато улыбается, Лена в режиме стесняши; Женя о чем то спорит с Электроником; Шурик развалился один, на двух сиденьях; Сашка и Мику, Саша избегает моего взгляда, а Мику, наоборот, расплывается в улыбке.
– Ой, Семен, ты гитару так и не вернул, но это не страшно, все равно она списана, ты только не забудь про нее в следующую смену.
Пока пробираюсь по проходу к креслу, чуть смущенно переглядываемся с Ульяной и, как-то молчаливо договариваемся, что личную тему не обсуждаем.
Ну вот и всё, за окном проплывает ближайшая к воротам опора ЛЭП, до свидания, «Совенок».
Сколько уезжал из лагеря, столько раз наблюдал процесс отключения пионеров. Во-первых, после посадки в автобус, постепенно теряется интерес к происходящему за окном; потом круг общения сужается до ближайших соседей по автобусу; потом выключаются эмоции и расфокусируется взгляд. Можно что-то спрашивать или шутить и тебе даже ответят, но ответят как-то отстраненно и безразлично. Пионеры еще разговаривают между собой, но личности, эмоций в этих разговорах не больше, чем в разговоре двух радиоприемников. Потом, где-то через пару часов, затихают и разговоры, и пионеры погружаются в сон. Девочки мои какое-то время еще сопротивляются, но сон оказывается сильнее. Последней засыпает Ульяна, вцепившаяся в мою руку так, что белеют пальцы. Потом отключаюсь и я.

Просыпаюсь от того, что замерз. Открываю глаза – все тот же почерневший потолок, все та же люстра с паутиной. За окном – серость. То ли восемь утра, то ли пять часов вечера. Хочется есть. Сажусь, смотрю на монитор – комп ушел, почему-то, в синий экран. Перезагружаю и плетусь на кухню – очень хочется есть. На ходу пытаюсь вспомнить свой сон, бесполезно. Помню, что снилось что-то яркое. Лето, да снилось лето, как будто я был подростком, или чуть постарше чем подростком. Девочки, почти ровесницы. Дети помладше. Про встречу однокурсников ничего не помню – был ли я на ней? Какое сегодня число? Который час?
В холодильнике продуктов, как смысла в речах политика, придется выбираться наружу. Пересчитываю наличность – чуть меньше пятиста рублей. Комп, наконец, перезагрузился, лезу в интернет-банк – на карточке что-то около шести тысяч. Негусто, но до конца месяца хватит, а там должны прийти деньги от одного заказчика. Глянул на время – два часа назад я должен был уехать на встречу, что-ж обойдутся без меня. Но есть хочется, одеваюсь и выхожу на улицу. Надо бы в магазин, только я, почему-то, прохожу мимо ближайшего и иду дальше… Наконец соображаю, что магазин остался в трех кварталах позади и останавливаюсь. Стою перед какой-то школой, потом вспоминаю – интернат. Меня обтекает стайка детишек, лет от семи до десяти, поднимаются на крыльцо, стоят, смотрят на меня.
– Дядь, вас как зовут?
Оглядываюсь – отставший. Совсем мелкий, может даже еще и не семь, а шесть лет, вместо одного зуба – дырка.
– Семен.
– Семен, а расскажите мне, пожалуйста, сказку.
Присаживаюсь перед ним на корточки, но малька подхватывает на руки какая-то женщина, примерно моя ровесница, не знаю, кто ее научил красить волосы в фиолетовый цвет, но ей идет. И эти зеленые глазищи, в которых так легко утонуть – очень опасная женщина.
– Гришаня, не подходи к незнакомым дядям, сколько раз тебе повторять!
– А он не незнакомый! Я спросил, как его зовут.
И женщина уже обращается ко мне.
– Извините пожалуйста. Он ко всем так пристает, просит, чтоб ему сказку рассказали.
Машу рукой, ерунда мол.
– А вы к нам по объявлению? Нам вообще-то физрук нужен. Тогда вам на второй этаж, мимо бюста Генды и налево. А там спросите директора – Ольгу Дмитриевну.
– Нет, вы знаете, боюсь, что я здесь просто так. Извините пожалуйста.
Что за Генда такая? Иду дальше, но уже не такой сонный. Еще одна стайка школьников, эти постарше. Стоят на тротуаре, обсуждают какой-то праздник. Ах-да, каникулы же. Пока прохожу сквозь эту толпу слышу реплики о том, что программа, конечно, для детей, но праздник удался, а морской царь это просто… Что «просто» уже не слышу. Выхожу со школьного двора. Так, надо пройти квартал двухэтажек и потом принять чуть правее и выйдешь прямо к гипермаркету.
Позади шум машины.
– Простите, вы не подскажете?
Оглядываюсь. Маленькая пожилая японская праворулька, за рулем девушка лет двадцати двух – двадцати четырех. Светлые, почти белые волосы собранные в косы, застенчивая улыбка, синие глаза, пальто с капюшоном.
– Мне нужно проехать по адресу…
И протягивает мне флаер. Нахожу там адрес, объясняю как доехать.
– Вас подвезти?
– Нет спасибо.
Благодарит и уезжает, оставив флаер в моих руках. На флаере оранжевый силуэт девушки с гитарой. Выкидывать жалко, аккуратно, чтобы не помять, прячу флаер во внутренний карман куртки.
Двухэтажки заканчиваются, вон он, нужный мне гипер.
– Берегись!
Но поздно. Я ничего не успеваю сделать, когда в меня врезаются. Оказалось я стою на накатанной ледяной дорожке и, одновременно, на пути какой-то первокурсницы. Падаем оба одновременно, одновременно оба же и садимся
– Детство решила вспомнить? По дорожке покататься?
Первокурсница сдергивает с себя сбившуюся на лоб вязаную шапочку, освобождая рыжие волосы, собранные в два пучка, хитро смотрит на меня голубыми глазами. Потом вскакивает на ноги и...
– Зануда, хватит злиться.
И уже откуда-то из-за спины.
– А меня Ульяна зовут...
Да я и не злился. Разве можно на такую рыжуху злиться.
Незапланированная прогулка закончилась, пора домой, вот только еду куплю. Дорогой Семен, лапшу с каким вкусом вы предпочитаете? Курицы или говядины? Но, в итоге, беру упаковку пельменей и буханку хлеба. Все, сейчас на автобус и я дома. Поужинать и за монитор, и это будет минус еще одни сутки моей жизни.
Уже на выходе из гипера соображаю, что батарейки в мышке на последнем издыхании и приходится возвращаться. Ближайшим местом, где торгуют батарейками, оказывается лавочка со всяким электронным, электрическим и компьютерным барахлом: от лампочек и кипятильников, до кард-ридеров и блоков питания. Почему ее, до сих пор, не выгнал арендодатель и не заменил чем-нибудь более респектабельным я не знаю. Стою, жду, пока продавец разберется с двумя предыдущими покупателями и от скуки разглядываю внутренности лавки, у входа, лицом к прилавку, стоит робот. Очень мастерски сделанный макет робота: робот, женского пола, с кошачьими ушами и хвостом. Полированный алюминий, резиновая гофра на сочленениях, решетка вместо рта, фотоэлементы закрыты черной зеркальной полосой. И бумажка рядом, с надписью красным маркером: «Не продается!» Разглядываю робота, удивляюсь чьим то рукам, растущим из нужного места и поворачиваюсь к, наконец-то, освобождающемуся продавцу.
Кто-то дергает меня за полу куртки.
– Меня Яна зовут.
– Что?
Поворачиваюсь.
– Меня Яна зовут.
– Что!!!
Робот, сошел со своего места и смотрит своей зеркальной полоской мне в глаза. А я вижу свое отражение в этой полоске, вижу, как молодеет моё лицо, как на заднем плане начинает проступать отражение ворот с пятиконечной звездой, а потом, уже в моей голове, открывается дверь и вместо витрин лавки я вижу и узнаю людей: Лена, Алиса, Александра, Ульяна, Катя с Викой, Мику, Второй, Ольга, Шурик, Женя, Сыроежкин, баба Глаша, футболисты – все двенадцать и примкнувший к ним Васька, даже Пионер с тем, неожиданно печальным взглядом, каким я его видел в последний раз, в момент дематериализации, а за ними еще люди и обитатели моего первого лагеря, и Славяна, и обитатели тех лагерей, через которые я просто проскакивал, не останавливаясь. И все они стоят и смотрят на меня, такие, какими я их запомнил, а я делаю шаг к ним, теряю равновесие и падаю лицом вперед, прямо на робота. Последнее, что я слышу, это испуганный визг девушки-продавца и топот ботинок охраны, но я прихожу в себя уже не здесь.

– Ты хотел со мной познакомиться. Меня Яна зовут...

Дубликат, часть 6

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2956175
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2967240
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2986030
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/3004497
Глава 5 http://vn.reactor.cc/post/3021621

VI
d7-d5

Семен ворочался, все никак не мог уснуть, пока Ульяне не надоело и она не шикнула на Семена.
— Сёмк, вообще, ты должен сейчас сопеть носом в угол, а ты дыру в матрасе протираешь. С тобой все в порядке?
— Не спится, Рыжик. Пойду подышу.
— А который час, Сём?
Семен посветил фонариком на циферблат будильника.
— Час быка. Два часа ночи.
Ночь была в самой глухой своей фазе, спали даже самые отъявленные нарушители режима.
Алисе опять снился сон про шары. И она, там во сне, почти решилась шагнуть на ближайший.
Лене снилась женщина, тянущая к ней руки. Глядящая ей в глаза — кто первый сдастся и отведет взгляд. И близкие, держащие свои руки у Лены на плечах.
Мику снилась музыка, и, почему-то, незнакомый автобус, в котором она и какой-то мальчик едут в пионерский лагерь. На улице зима, а они едут в пионерский лагерь. Мальчик дремлет у нее на плече, а Мику хочет повернуть голову, чтобы посмотреть на него и понимает, что этого нельзя делать, что тогда случится что-то непоправимое.
Шурику опять снились сны Александра, опять он видел во сне живых Яну и Яну.
Луна, выросшая в три четверти, висела где-то за лесом, но света звезд хватало, ближайший дежурный фонарь освещал хозяйственные ворота, да вход в столовую был ярко освещен своими фонарями. Семен и Ульяна, укрывшись одной курткой на двоих, сидели на крыльце спортзала и смотрели, поверх главной аллеи, на пустой пляж и слабо мерцающую реку за ним. Кто-то мелкий шуршал в траве, неясные тени летучих мышей проносились над головами. Свежий воздух прогнал последние остатки сна.
— Сём, помнишь, в наш первый цикл, когда мы ходили за Алисой в бомбоубежище. Ты еще спросил о звездах, что-то вроде: "Интересно, здесь те же звезды, что и дома?" Вот и я себе сейчас этот вопрос задаю.
— Помню.
— Знаешь, я думаю, что звезды для всех общие. И если мы отсюда сможем улететь к ним, то вернувшись назад окажемся где угодно. Здесь, в соседнем узле, в… В материнском мире. Я название придумала, а то мы все "снаружи", да "снаружи".
— В мирах, Рыжик. Я так подозреваю, что материнский мир не один. Тот Пионер, который приходил ко мне. И Семен, который сюда приедет через два дня, которого все ждет Лена. И сама Лена тоже под подозрением. А раз Лена, то и Алиса, раз у них общие воспоминания из детства. И я опять подозреваю, что они, их оригиналы, пришли сюда из других миров, не того, откуда мы с тобой и баба Глаша.
Семен замолчал, не желая продолжать, вспомнив еще, мельком оброненные бабулей слова о том, что когда удалось пробиться сюда, оказалось, что здесь уже бывали люди: «Попадешь в двести первый узел, увидишь там развалины домов. Десяток старых срубов, примерно там, где домик твоих рыжих подружек. Кто и когда там жил мы не знаем. На всякий случай просто не стали тот узел заселять, так он и стоит пустой».
Громко хрустнула ветка за кустами, на противоположной стороне главной аллеи. Через минуту в просвете мелькнуло что-то металлическое.
— А вот и Яна, — шепнул Семен и махнул рукой кошкороботу.

А Шурику, действительно, снова снился сон Александра. Опять ему снились обе Яны стоящие на остановке. И опять старшая Яна ругала его во сне.
— Ты снова пришел сюда. Неужели ты не понимаешь, что только разрушаешь себя самого? Что ты просто отдаешь кусочек себя каждый раз, когда приходишь? Что мы даже не фантомы? Ты же знаешь, чем все кончается.
«А может я и хочу, чтобы все так и кончилось», — думает во сне Шурик. Нет, не Шурик, а тот человек, чей сон он видит. Все уже много раз повторялось, в том числе и этот сон и этот человек молча смотрит на Яну. Кирпичная остановка; бетонный забор с одной стороны улицы и глинобитная стена, которую офицеры с полигона называют «дувал» — с другой; пыльные пирамидальные тополя, растущие в два ряда между проезжей частью и забором; железные ворота в заборе, сейчас приоткрытые; — это все воспринимается попутно. Главное сейчас — не отрываясь смотреть по очереди на одну и вторую Яну.
— А я не хочу, слышишь! Я слишком тебя любила, чтобы позволить тебе исчезнуть! — Словно прочитав мысли продолжает Яна-старшая.
А Яна-младшая, та просто прижимается к Шурику и обещает, что позвонит сразу же, как только они окажутся у бабушки.
— Я телефон в трех местах записала и еще выучила, вот!
Нарастающий шум мотора, который мешал разговору в течение всего сна, становится уже совершенно невыносимым, и вот из-за угла, осторожно высунув сперва свою щучью морду, выворачивает БТР и, следом за ним, совершенно бесшумный, в сравнении с БТР, Икарус. С брони спрыгивает незнакомый майор, отдает честь: «Все готово? Хорошо. — Поворачивается к женщинам. — Садитесь пожалуйста в автобус. — А потом, когда женщины в сопровождении бойца, помогающего с сумками, уходят к Икарусу, добавляет. — Экстремисты захватили и разграбили полигон и движутся на город. Получен приказ эвакуировать весь гражданский персонал. Автобус не успеет обернуться, поэтому через час за вами подойдет Урал, будьте дома. Вот, распишитесь здесь». Шурик расписывается в разграфленном листе: «С приказом об эвакуации ознакомлен. Дата. Подпись. Фамилия». Майор еще раз отдает честь, забирается на броню, БТР выпускает в небо облако сизого дыма, взревывает мотором и маленький конвой уезжает. Яна-младшая машет рукой из окна автобуса, Шурик, преодолевая чудовищную слабость, пытается поднять руку, чтобы помахать в ответ и от этого усилия просыпается.
Проснувшись, некоторое время Шурик просто лежал, кажется, что слабость, не давшая ему помахать рукой во сне, проснулась вместе с ним. На соседней кровати сопел во сне Сыроежкин. «Вот кому кошмары, наверное, никогда не снятся». Луна, наконец, сумела подняться выше деревьев и светила прямо в окно, так что можно было разобрать даже надпись на спортивной сумке Сыроежкина, закинутой тем на шкаф.
«Что же происходит? Что пытается донести до меня подсознание? Почему от имени "Яна" у меня начинает болеть в груди? Нет, не зря мы отложили робота и занялись человеческим мозгом. Завтра настраиваем схему и излучатели, послезавтра проводим эксперимент и в воскресенье обрабатываем результаты». Надо бы было записать только что увиденный сон, он явно был необычным, но не было сил даже пошевелить рукой. «Может быть я еще сплю? И мне только снится, что я проснулся?» — подумал Шурик, чтобы снова уснуть, проспать до самого утра уже совершенно без сновидений и проснуться, не помня ночной сон.

У Мику со вчерашнего вечера было прекрасное настроение, и даже серьезный сон, приснившийся под утро, этого настроения не нарушил. В кои то веки у нее попросили помощи, пусть даже и нужно было всего лишь играть на фортепиано, для Саши и Максима. А параллельно можно было разговаривать и общаться, и никто от нее не отмахивался. Вот и сегодня утром, можно было встать, открыть форточку, не обращая внимания на бурчащую соседку, пожелать той доброго, наидобрейшего, утра и побежать к умывальникам. А на полдороги до двери вдруг остановиться на зов соседки.
— Мику, ты должна знать. Что это значит?
«Надо же, она имя моё запомнила. Ну-ка, посмотрим». И посмотреть и удивиться, как Женя старательно выводит незнакомые ей закорючки.
— Женечка, так это же очень просто. Здесь написано: «Первый звук будущего», — Мику, взяв ручку, чуть поправила надпись, — а по японски это будет «Хатсуне Мику», а еще это моё имя, Хатсуне Мику. А где ты это увидела? Нет, я понимаю, если бы ты это у меня в документах подглядела, но все мои японские документы у мамы с папой, а здесь только советские, потому что папа сказал, что если я еду в советский пионерский лагерь, то у меня и должны быть… — Мику оборвала сама себя. — Женечка?
Было заметно, как Женя колеблется, что ответить. Потом, видимо что-то решив для себя, достала из тумбочки серую канцелярскую папку-скоросшиватель и протянула ее Мику.
— Вот, почитай. Мне это дала Лена, а той принес наш физрук, говорит, что это сочинила одна его знакомая. И, мне интересно твое мнение обо всем этом. — Сказав так Женя взяла полотенце и вышла, бросив в дверях. — Я в библиотеке.
Мику открыла папку на середине, прочитала пол странички текста. Какая-то пьеса, судя по увиденному, довольно интересная. «После обеда почитаю. От меня же не требуют, чтобы я дала ответ к завтраку?»
И Мику побежала к умывальникам, обогнав по пути Женю.

Женя пропустила мимо себя соседку и поморщилась, постоянный оптимизм Мику раздражал, а сегодня особенно. У Жени все вертелась в голове характеристика Жанны — заведующей библиотекой из пьесы: «Жанна, заведующая библиотекой. Людей не вполне понимает и потому опасается». Когда начала читать — не обратила внимания, а потом, когда начали все больше и больше вылазить параллели с «Совенком» и его обитателями, то вспомнила и… не то, чтобы обиделась, но что-то ущипнуло за сердце. Женя применила к себе эту характеристику и вообще, все что касалось Жанны и признала: «Да, это я, такая и есть».
А раннее утро постепенно переходило в день. Еще одна линейка, напоминание про то, что сегодня шестой день смены, напоминание о том, что завтра по Плану спортивный праздник, и комментарий Семена: «Никакой обязаловки, но призы будут». Завтрак с привычными кашей, какао, маслом и яблочным джемом в аэрофлотовской упаковке. И, здравствуй библиотека. Женя прикрыла за собой дверь и глянула на себя в зеркало. «Опять эта прядь выбилась. Внешность ладно, внешность неизвестный мне автор даже сильно приукрасил, но вот характер, тут все правда». Начался рабочий день. Тихий и спокойный рабочий день нелюдимой заведующей маленькой библиотекой маленького лагеря. Могла прийти Лена, мог прийти кто-то из малышей за сказками, обещал зайти Максим и мог зайти физрук, всё. Четыре человека в день, с которыми даже разговаривать не обязательно. «Наверное, лучше и не разговаривать. А то люди обижаются на мои реплики и шутки». Зашел Семен за тренерскими методичками. Расписался в формуляре, поднял глаза и внимательно посмотрел на Женю.
— Женя, что-то случилось?
«Заметил, надо-же. Правда, это его обязанность, но все равно».
— Почему вы так решили?
— Во-первых, я же просил мне не выкать, а, во-вторых, раньше ты вела себя иначе.
«Конечно иначе. Прочитала этот чертов текст и оказалось, что я боюсь вас, людей. Спросить, откуда он взялся, текст этот чертов? Куча вопросов про него». Не было в программах заложенных системой в Женю правил поведения в подобных ситуациях, не было их и в программах заложенных в нее создателями, никто и никогда не проявлял к ней искреннего участия, и не должен был проявлять. И сейчас Женя мучительно пыталась думать своей головой. Было трудно, мысли разбегались и даже пойманную мысль не удавалось озвучить. Наконец что-то сформировалось в голове. Это было не главное о чем хотела сказать Женя, но это было хоть что-то.
— Семен, я у Лены вчера брала почитать одну распечатку. Скажите… Скажи, кто ее автор?
— Понравилось? — Семен присел в кресло, напротив конторки заведующей. — Ее действительно написала Мику Хатсуне. Правда, это не та Мику, которую ты знаешь. Ну а то, что персонажи такие узнаваемые… Она вас не знает, и я ей о вас не рассказывал, в этом я уверен.
Семен сидел на краешке кресла, подавшись вперед и смотрел на Женю не отрываясь. Как будто ждал от нее чего-то. Смотрел серьезно, вовсе без улыбки, а чуть сжав губы, но Жене так было даже легче. «Серьезный разговор двух серьезных людей». И никто не посмеется над ней, и никто не отмахнется от нее. Просто обмен информацией. Женя узнала про автора распечатки, а взамен сейчас скажет о том, что ее беспокоит.
— Скажи, а я действительно такая, как эта Жанна? Отталкиваю от себя?
— Лучше бы ты Лене этот вопрос задала. Она бы лучше меня ответила, если бы захотела. Но, раз уж спросила меня, то да — отталкиваешь. Когда кто-то, за редким исключением, приходит в библиотеку у тебя такой вид, будто ты хочешь немедленно выпроводить посетителя, отвлекшего тебя от важного дела. Когда к тебе обращаются, ты всем своим видом показываешь, что снисходишь до человека. Даже шутки твои очень часто выглядят пропитанными ядом. А люди ленивы и не хотят понять, что под этим панцирем скрывается живой человек. Очень умный, образованный, смелый, чувствующий и, когда забывает надеть стервозную маску, очень симпатичный.
Семен поднялся, выровнял стопку полученных методичек, попросил разрешения оставить их у себя и такое разрешение получил. Открыл входную дверь, впустив в библиотеку запахи цветов и звуки музыки, слабо доносящиеся с концертной площадки. И уже с порога непонятно добавил, с какой-то грустью в голосе, как говорят о застарело больном зубе: «Бедолагу Сыроежкина-то ты точно не отталкиваешь, только я не знаю, алгоритмы это, или свобода воли у вас обоих». И, не объясняя ничего, бесшумно закрыл дверь, уже с той стороны.
После ухода Семена Женя выбралась из-за своей конторки, подошла к зеркалу и, глядя в глаза своему отражению, проговорила: «Ну что, Евгения, получили вы по сусалам? Люди от вас разбегаются, и правильно делают. И, что интересно, я даже не уверенна, что стоит что-то менять. Как там у классика: «Полюбите нас черненькими!» Так честнее будет, чем я начну фальшиво всем улыбаться».

Концертную площадку оккупировала Алиса. Мрачная и задумчивая. И музыка у нее выходила такая-же, мрачная и задумчивая. Усилитель, выкрученный на половинную мощность, электрогитара… Можно сидеть, свесив ноги со сцены, упиваться своим депрессивным настроением, машинально перебирая струны, и пытаться размышлять под случайные аккорды.
Вчерашнее письмо от Алисы-двойника не шло из памяти: «Я хочу рискнуть и увидеться… Мы должны сравнить наши детские воспоминания». «Сравнить и дополнить! — Подумала Алиса. — Интересно, если собрать все детские воспоминания всех Алис, удастся ли восстановить все мое детство? А если собрать всех Алис вместе, может мы просто сольемся в одну Алису-настоящую? Как злой волшебник из кино про Аладдина? Нет, чушь. Сенька с Ульяной, конечно, лучше меня в этом разбираются, но я и без них понимаю, что это так не работает».
На звуки музыки, а может и в поисках Алисы, на площадку забежала пионерка. Или из младшего, или из среднего отряда, не важно. Увидала выражение лица девушки, что-то испуганно пискнула, и исчезла. «Вот и умничка, — кивнула Алиса, — этот лагерь еще часок обойдется без меня». Край сцены начал резать ноги, девушка перебралась ближе к углу и уселась, вытянув их вдоль досок покрытия, и опираясь спиной о вертикальное начало половинки купола.
Оставалась проблема совместимости двух Алис в одном узле. «Как там в книжке, что я у Жени брала? Про экипаж космической станции к которым приходили существа, взятые инопланетным разумом из их памяти. Выглядящие как люди, и считающие себя людьми, но не люди. И исчезающие со вспышкой света, при определенных условиях. Вот так исчезнешь, оставив после себя вспышку света, и всё, и привет сестренка».
Плохо было то, что не с кем было посоветоваться. Сенька с Ульяной, со слов бабули, говорили что-то о том, что два пионеры-двойники, они называли их «субъектами», не могут находиться одновременно в одном узле, о преимуществах «своего» узла, по принципу «дома и стены помогают», но все это была голая теория. «Это вот та Алиса из старого Сенькиного лагеря менее развита чем я? Вон она какое письмо написала, я вот не догадалась. И вообще, я же, вроде как, собралась с концертами по лагерям проехаться. Это что же, приезжая в каждый новый лагерь я буду аннигилировать тамошнюю Алису? Не согласная я».
Да и поездка, похоже, откладывалась. Мрачное настроение еще держалось, но, кажется, опять появился интерес к жизни своего лагеря. «А тут еще за горнистом присмотреть надо. Начал то он хорошо, интересно, что в нем к следующему циклу изменится».
«В общем так. В следующем цикле я точно здесь остаюсь, но схожу вместе с Ульяной в первый Сенькин лагерь. Нужно с тамошней Алисой повидаться! На остальных плевать, но с этой нужно. Тем более, Сенька нас связывает. И интересно, чего этой мелочи от меня надо было?» И успокоившаяся Алиса заиграла уже не размышляя, просто ради самой музыки.

— Чуть левее датчик, еще левее, еще… Стоп, сейчас чуть-чуть правее. Так, хорошо. Шурик, сейчас чуть выше. Стой, опусти назад, еще опусти, нет, верни как было. Всё, зажимай, поймали.
Кибернетики стояли и благоговейно смотрели на зеленое колечко на экране осциллографа, когда в двери постучали.
— Ребята, можно?
— Заходи, Саша. — Улыбнулся Электроник. — Глянь на красоту. — И махнул рукой в сторону осциллографа.
— А что это означает?
— Это означает, Сашенька, что мы настроили прибор и завтра засунем в него свои свежие и выспавшиеся головы. Попытаемся переписать те объемы информации, которая в них есть и попытаемся ее расшифровать. Всё что есть в нашем подсознании, всё что есть в нашей памяти. — Увлекшийся Электроник заговорил как герой его любимой фантастики шестидесятых годов. — Может быть мы сумеем понять принципы работы человеческого мозга, может быть мы сумеем применить эти знания при проектировании кибермозга для будущих роботов! Разве это не прекрасно?
— Наверное, ты прав. — Саша улыбнулась наивному восторгу Сыроежкина, но ответила совершенно искренне. — Я верю, что все у вас, мальчики, получится. Но я к вам за помощью, раз вы освободились. Сережа, в половине библиотеки свет сейчас погас, посмотри, пожалуйста.
Кибернетики переглянулись. В библиотеке света нет, а там Женя! Сердце застучало в два раза чаще. Сергей вскинулся, открыл рот и…
— Шурик, а может ты сходишь? А я пока тут все по отключаю и порядок до обеда наведу.
— Сергей, ну что за метания? — Шурик поправил очки. — Договорились же, по твоей просьбе, между прочим, что если есть какая-нибудь работа на дальней стороне лагеря, то ей занят ты, а на ближней — я. Иди, Сергей. На обеде увидимся. — Шурик отпустил компаньона. — А завтра уже займемся экспериментом. — И, показывая, что разговор окончен, начал отключать приборы и собирать все с верстака.
Безотказному Сыроежкину осталось только собрать необходимый инструмент в старый, специально для таких случаев предназначенный, портфель и выйти на крыльцо клубов, к дожидавшейся его Саше.
— Меня ждешь?
Саша, стоящая лицом, в сторону приоткрытых ворот лагеря и что-то там высматривающая, вздрогнула.
— Да, Сережа, пошли.
Они сбежали с крыльца клубов и свернули к площади, до первой развилки им было по пути. К удивлению Сергея, Саша, на перекрестке не свернула налево, в сторону музыкального кружка и короткой дороги к своему домику. А, наоборот, догнав его, и подстроившись под его шаг, пошла рядом.
— Ты на пляж? Я думал ты к себе свернешь.
— Сергей, я в библиотеку, — Саша коротко посмотрела на Сыроежкина, чуть повернув голову, — что там у вас с Женей происходит я не знаю, и это ваше дело. Но она сначала не хотела звать тебя, а после категорически не хотела оставаться с тобой один на один. Как и ты, пять минут назад.
— Как и я. — Согласно кивнул Сергей.
На аллеях и площади было малолюдно, в связи с открытием купального сезона и жаркой погодой, жизнь лагеря переместилась на пляж, да футболисты занимались на стадионе по своему графику. Поэтому вспыхнувшие уши Сергея видела только Саша.
— Хороший ты человек, Сашенька. Вот скажи, зачем мелькать перед глазами у человека, если он не хочет меня видеть? — Сыроежкин вздохнул. — Оксана не знает, но ей только девять лет, может ты мне скажешь? Женя, наверное, думает, что я буду объясняться с ней. Потому и не хочет со мной наедине оказываться. А зачем мне объясняться, когда все уже сказано? Только нервы мотать.
Саша с Сергеем вышли на площадь, обогнули Генду, синхронно помахали рукой Лене, сидящей на своем привычном месте, и делающей какие-то заметки в блокноте.
— Сережа, а может все еще не было сказано окончательно? Может Женя сама не уверенна ни в чем?
Сыроежкин остановился, оглядел площадь, перехватив внимательный взгляд Лены. Впрочем, Лена была далеко и услышать его не могла.
— Сашенька. Я простой как отвертка, и привык иметь дело с техникой, которая либо работает, либо нет. И всегда можно найти причину, почему она не работает. И «нет» всегда означает только «нет». А вашего женского языка, где «да» означает «да», а «нет», тоже означает «да», а «может быть», это значит «нет», я просто не понимаю. Я получил информацию, о том, что я Жене не нравлюсь, я информацию принял к сведению.
Саша тоже остановилась, развернувшись лицом к Сергею и глядя ему в глаза.
— Но… Я же вижу, что ты Жене нравишься. Что она злится, когда тебя не видит, или когда кто-то из девочек с тобой разговаривает. Я уверена, что она сейчас и на меня злится за то, что я иду и с тобой разговариваю. Может Женя вовсе не то хотела сказать, что ты услышал?
«Хотела одно, сказала другое», — собирался ответить Сергей, но Саша перехватила инициативу.
— Сережа, здесь, на этом, как ты выразился, «женском» языке может говорить только Катя. Умеет еще Лена, но она делать этого никогда не будет, и точно не умеет Женя. А то, что она тебе сказала… Или ты убежал, не дослушав, или, вспомни, Женя почти ни с кем не общается, ей это просто трудно — общаться с людьми. И она может думать одно, а когда пытается озвучить мысль, то, без практики, получается совсем другое. Даже ее шутки, когда она просто хочет, чтобы человек улыбнулся, обычно воспринимаются как колкости. Или же она накрутила, сама на себя. Потому что если у ней, с ее характером, до лагеря были проблемы в отношениях с людьми, она могла посчитать себя никому не нужной. Дайте друг-другу еще один шанс, вот что я хотела сказать.
Саша без стука отворила дверь библиотеки, втащила за руку Сыроежкина и сказала, обращаясь к Жене, испуганно вжавшейся в спинку стула: «Вот, я его привела. Женя, это Сергей, очень хороший парень, но слишком доверчивый. А сейчас убегаю. Прости, Женя, но меня Лена помочь ей попросила».

В обед пионеров кормили щами и свиной поджаркой с рожками. Персонал кухни, действительно, научился готовить, и щи не были пересоленными, и макароны не склеились, и мясо не подгорело, и чай не отдавал тряпкой. Все бы хорошо, но брызги томатного жира от поджарки оставляли пятна на рубашках неаккуратных пионеров. Ольга Дмитриевна наблюдала за этим явлением и каждый раз морщилась. «Эдак никаких рубашек не напасешься. Пионеры же через час все ко мне прибегут и заканючат: «Ольмитревна, рубашка грязная, поменяйте, пожалуйста». Стирать им лень, к Алисе бежать побоятся, знают, что можно физически пострадать». Мысль вожатой переключилась на фигуру помощницы: «Может все-таки Сашу помощником назначить? Алиса только за будет. Нет, не вариант, Саша занята собой и каждым пионером, попавшим в ее поле зрения, по отдельности. Никому нет дела до лагеря в целом, даже Семену».
В столовую зашли еще двое: Сыроежкин и Женя. Сыроежкин с портфелем в руках, это понятно — в библиотеке свет делал, но это не главное. Поведение у них необычное, вот что главное. Оба в землю смотрят, оба постоянно друг на друга оглядываются и сразу краснеют при этом, при этом вместе подошли к раздаче, Женя переставила на свой поднос большую часть тарелок, ткнув перед этим пальцем в портфель Сыроежкина, и вместе же они пошли за один столик, за которым и устроились, уткнувшись в тарелки. «Так, еще одна парочка, — подумала Ольга, — теперь надо за ними присматривать. Дети книжные — а поговорка про тихий омут не зря придумана. Пусть делают что угодно, но только не в мою смену». И вспомнилась еще одна Ленина работа, совсем свежая, висящая в тренерской: лагерная аллея, по которой идут двое, те же Сыроежкин и Женя. Идут от площади, за спинами у них Генда угадывается, в сторону библиотеки. Идут каждый по своей стороне и старательно не смотрят друг на друга. У Жени на лице растерянная полуулыбка, а Сергей, наоборот, сосредоточен: брови нахмурены, глаза прищурены, как-будто целится куда-то, губы плотно сжаты, а в руках у него тот самый портфель, кстати. И идут эти мальчик с девочкой вроде бы каждый сам по себе, но по тому, как они чуть повернулись друг к другу, как они старательно при этом отводят друг ото друга глаза, как они идут в ногу, видно, что уже связаны они, хотя еще и сами об этом не подозревают.
Столовский шум волнами накатывался и отступал, иногда из него удавалось выделить отдельные голоса.
— Тётя Алиса, а если мне…
— Вот и вопрос, Рыжик, как привести сюда чужую футбольную команду? Или наших туда…
— Завтра собрание отряда, племянничек. Готовься.
— Леночка, а кто же это написал? Мы с Сашей думали, но так и не придумали ничего.
— Катя, мы что, на пляж не идем?
— Вася, ты после обеда не уходи никуда, пожалуйста. Я хочу…
— Сёмк. Я, наверное, смогу попробовать. Но уговаривать обеих вожатых будешь ты.
Только библиотекарь и младший кибернетик молчали, погрузившись, друг напротив друга, каждый в свою тарелку, и отчаянно краснели, когда их взгляды пересекались.

После обеда Шурик вернулся в кружок. Он долго стоял перед установкой, гладил кончиками пальцев каркас и вращающийся табурет, установленный внутри каркаса, проводил ладонями над электронными платами. Для ускорения работ корпус решили не делать, и сейчас эти платы рядком лежали на рабочем столе, на плоском листе шифера, соединенные между собой экранированными проводами. Видеомагнитофон, заряженный чистой кассетой, стоял тут же. Очень хотелось попробовать, останавливало только обещание, данное Сыроежкину, что без него ни-ни. Шурик забрался внутрь каркаса, уселся на табурет, проверил как он вращается. Всё было в полном порядке — включай установку и начинай запись. Нужно было придумать, как включить и выключить установку без посторонней помощи.
«В конце-концов Сергей не хотел, чтобы я включал без него, как ответственный за технику безопасности. Изобретение почти целиком моё, а программа-дешифратор моя полностью. Сергей здорово помог с излучателями и каркасом, но я бы и без него справился. — уговаривал сам себя Шурик. — Если я сейчас сделаю запись, то на завтра останется меньше работы». Шурик раскрыл рабочую тетрадь: «Шестой день смены, 15-00, пробный запуск установки. Подопытный — Александр Трофимов, оператор — Александр Трофимов. Расчетное время эксперимента, десять минут. Описание эксперимента…» Осталось только принять меры предосторожности, чтобы никто не помешал. Шурик вышел на крыльцо и запер двери на висячий замок, после чего обошел здание и влез внутрь через окно. Включил установку на разогрев, а сам, прямо на включенной установке, стал наращивать провод ведущий к кнопке «Пуск».
Вскоре все было готово. Шурик сидел внутри каркаса как в клетке, табурет под ним, приводимый во вращение мотором вытащенным из механизма дворников «Волги», медленно, почти незаметно для глаза вращался, с частотой один оборот за десять минут. Сменялись цифры на дисплее магнитофона, предназначенного для записи считываемой информации. «Жаль, что нельзя пока нельзя записывать информацию прямо в память компьютера и расшифровывать в реальном времени. — Подумал Шурик. — Жаль, что у нашего компьютера память как у Буратино». За это время табурет повернулся так, что временная кнопка «Пуск», примотанная изолентой к каркасу, оказалась напротив левого колена кибернетика. Шурик мысленно перекрестился и, нажав на кнопку, начал эксперимент. Теперь, главное, надо было высидеть на табурете десять минут, не меняя положения головы и стараясь ни о чем не думать.
Как обычно это бывает, по закону подлости, всем что-то понадобилось в клубах именно в это время. Кто-то трогал висячий замок и дергал входную дверь, кто-то пытался заглянуть в окна, благо Шурик предусмотрительно задвинул шпингалеты и задернул занавески. «Шурик, ты здесь?» — Крикнул Сыроежкин из-за двери. Замок подергали еще пару раз и две пары ног потопали с крыльца.
Десять минут истекли, табурет сделал полный оборот, кнопка «Пуск» опять оказалась напротив колена. Шурик отключил установку, перемотал кассету на самое начало, подключил магнитофон к компьютеру и запустил программу дешифровки. После этого восстановил в кружке все как было, вылез в окно и отправился на пляж. Хоть раз за смену, но нужно было и выбраться на свежий воздух. До расшифровки результатов делать Шурику было совершенно нечего, а работать компьютеру предстояло еще несколько часов.

Ульяна и Семен валялись на пляже. Не просто так валялись, а по делу. Нужно было пасти средний и младший отряды. Исторически, и в теории, сложилось так, что пионеры из старшего отряда приходили на пляж и уходили, когда хотели, вот как Шурик сейчас, сидевший на лавочке под щитом со спасательными кругами. Средний отряд приходил по расписанию и за ними присматривал кто-то из персонала или помощник вожатой, младшему же отряду требовались еще и команды выгоняющие октябрят из воды, и разрешающие им снова лезть в воду. На деле же, мелкие были довольно самостоятельными людьми и обходились без эксцессов на воде, единственное, что приходилось их выгонять оттуда, когда они уж совсем посинеют и общаться с ними, но это Семену было только в удовольствие. «Знаешь, Рыжик, я как-то обнаружил, что они в свои семь лет ничем не хуже нас. И проблем у них не меньше, и проблемы не менее важные. Это нам они кажутся смешными, а для них-то проблемы самые настоящие. Есть такая работа, называется взросление, и не важно, в какой ты фазе, тебе все равно семь, восемь, девять лет и ты все равно взрослеешь. Если я могу помочь хорошим людям — почему нет?»
Со средним же отрядом Ульяна намучилась.
— Оля, тебе пять лет? Ты можешь бросать песком сколько угодно, но потом сама всех поведешь к доктору глаза промывать. Да-да, именно ты поведешь.
— Егорий, если тебе нравится девочка, то просто скажи ей об этом, а не щелкай по спине резинкой от…
— Тпр-р-ру, мальчики, быстро из воды и разбежались в разные стороны. Остыньте, а то вы уже злиться начинаете.
И так постоянно. Только собственная энергия и позволяла углядеть за всеми и не устать. А тут еще Катерина обращает на себя внимание. Пришла на пляж, уклониться нельзя, купание — мероприятие отрядное, но раздеваться не стала, только стянула юбку, развязала галстук и села под грибком прямо на песок, обхватив колени руками. И смотрит куда-то в бесконечность. Витька потащил ее в воду, получил резкую отповедь, ничего не понял, еще покрутился вокруг и полез купаться со всем отрядом, а Катя осталась сидеть одна под грибком.
— Сём, Катя переживает. Только не пялься на нее, а то убежит.
— Конечно переживает. В прошлом цикле все вокруг нее бегали, а тут Макс взял и перерос её. А Катька в прошлом цикле развлекалась, а сейчас взяла и влюбилась. Тринадцать лет, самое время для первого раза, себя нынешнюю вспомни. Жалко ее, но одна мудрая женщина сказала, что такие вещи и превращают организмы в людей.
— Эй, мне почти четырнадцать было! И, знаешь Сём, мне сейчас кажется, что мне внутри всегда было девятнадцать, пока я тебя ждала. А когда встретила тебя, все на свои места встало.
На пляже появились Алиса с Леной, кивнули Шурику, скинули форму, устроившись рядом с физруками, и побежали к воде. Катя неприязненно покосилась на Алису, но позы не переменила.
— Сёмк, последишь за средним отрядом? А я пока за мячиком сбегаю. Давно не играли.
И Ульяна как была, в купальнике и босиком, только накинув на плечи футболку, побежала в спортзал, благо он располагался от пляжа через дорогу.

— И что нам теперь полагается делать? — Женя выглядела совершенно растерянной, точь-в-точь, как на Ленином рисунке.
— Я не знаю, Женя, я думал ты знаешь.
Та аллея, на которой стояла библиотека, она расширялась в самом конце, посередине расширения располагалась клумба, в этом лагере совершенно заброшенная, а по периметру были расставлены скамейки. Вот, на одной из этих скамеек сейчас и сидели Женя и Сыроежкин и большую часть времени молчали. Обоим было ужасно неловко, оба не знали, куда девать руки, оба краснели, едва пересекаясь взглядом, но разбежаться, как будто ничего не было, казалось еще хуже.
— Ничего я не знаю, Серг… Сережа. Все что я знаю, я прочитала в книгах. Но я же не идиотка восторженная, я же понимаю, что книги и реальная жизнь, это разные вещи. Может, давай, для начала, просто будем больше вместе проводить время.
— Да-да, Женя. Хочешь, я покажу тебе наш кружок, нашу работу?
— Это то, ради чего ты позавчера бегал в библиотеку, каждые полчаса? Пойдем. Все равно в библиотеку никто не ходит кроме Лены, а она сегодня уже была. Да и портфель этот тебе надо на место вернуть.
Это было новое для «Совенка» событие: по аллее, сперва по боковой, потом, пройдя по площади, по главной шли Женя и Сыроежкин и о чем-то разговаривали. Они еще не держались за руки, но уже и не отворачивались друг от друга, и, о чудо, Женя даже улыбалась. Жаль, что это некому было видеть: старшие были заняты своими делами, а средние и младшие уже, к тому времени, были на пляже.

— Оль.
Кто-то устроился в соседнем шезлонге. И этого кого-то зовут Семен. Сейчас опять начнет уговаривать. А закончится все полетевшим к чертям планом мероприятий и срывом… Срывом чего, кстати?
— О-оль.
Нет, он очень хороший помощник. Действительно помощник, и я не представляю, как в других лагерях вожатые в одиночку со всем справляются. Но он же готовый начальник еще одного лагеря, но почему-то остается здесь.
— Оль, я знаю, что ты не спишь — у тебя дрожат веки.
— Семен, скажи, что ты будешь делать, если я тебе сейчас не отвечу?
— Тогда… — Я ясно слышу усмешку в его голосе. — Тогда я буду действовать так, будто получил твое согласие.
Вот и кто начальник лагеря, спрашивается? Приходится открывать глаза. Время то к отбою, оказывается. Скоро темнеть начнет. Оглядываюсь, все тихо и спокойно. Никто не убился, никто не подрался, никто, кажется, не убежал. Вон идет один из Семеновых футболистов с подружкой. Несет в руках кораблик вырезанный из коры. Просто галеон испанский какой-то, даже поразглядывать хочется. Надо будет потом попросить. А вон Лена с этюдником, сидит на лавочке, напротив своего домика, а на крыльце ей Сашенька позирует. Да, в таком образе дореволюционной барышни, это именно Сашенька. Вот интересно, где они взяли это платье, эту шляпку и этот зонтик? Разве что на складе у Алисы, в мешках с театральным реквизитом? Или в музыкальном кружке, в костюмерной. Но там, кажется, такого нет. Как бы еще Семена позлить, время потянув? Вот! Потягиваюсь, потом аккуратно закрываю книжку, встаю с шезлонга, отношу книжку в домик.
— Семен Семенович, не изволите ли чаю? — Пионеров в пределах слышимости нет, так что можно и подурачится, но насчет чаю я вполне серьезна.
— Премного обяжете, Ольга Дмитриевна.
Одна из проблем в том, что мы знакомы уже черт знает сколько и уже угадываем реплики друг-друга до того, как кто-то из нас откроет рот. А кстати, сколько мы знакомы? В прошлую смену — да, в позапрошлую — да. Дальше? А дальше, при попытке вспомнить, у меня начинает болеть голова.
Беру из тумбочки три кружки. Три, это потому что через пять минут здесь будет Ульяна. Это я тоже могу предсказать с вероятностью сто процентов. Высыпаю на блюдце из целлофанового пакета конфеты-батончики.
— Семен, иди помогай! — Зову своего заместителя, обернувшись к дверям.
Появляется Семен, достает со шкафа удлинитель, разматывает его и протягивает на крыльцо, выносит на крыльцо чайник и включает в розетку.
— Оль, черный или зеленый?
— Давай зеленый сегодня.
Все, я сажусь в один шезлонг, Семен разворачивает второй, ставит его с другой стороны крыльца и тоже усаживается, лицом ко мне. Слышу шлепанье босых ног по дорожке, этот ритм полубега-полушага ни с чьим не спутаешь — Ульяна. Усаживается на крыльцо. Все, вся администрация лагеря в сборе, можно начинать совещание. Семен смотрит, как устраивается Ульяна и я вижу нежность в его глазах. Поэтому не начинаю, пока он не примет деловой вид. Поразительно, сколько эмоций можно передать одними движениями уголков глаз.
— Ну, что вы сегодня приготовили для бедной вожатой, дорогие мои?

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2732304
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2740447
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2744500
4 глава http://vn.reactor.cc/post/2752906
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2755836
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2765088
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2771649

VIII
Рутина и быт

Ульяна-большая думала, чем ей заняться после завтрака. Думала напомнить Сёмке про его обещание поводить ее по лагерю, но ее перехватила Славя.
– Здравствуйте. Вы не могли бы мне помочь?
Славю Ульяна-большая увидела вчера впервые в жизни и сейчас невольно сравнивала Славю и девочку, которая оказалась на ее месте, в лагере Ульяны: «Интересно, а ведь Сашка, действительно, на нее очень похожа. Только лицом серьезнее и выглядит сдержанней и строже, что-ли. Застенчивая – от Лены набралась, и командовать она не любит – ее вообще лагерь особо не занимает. Танцы-соло на сцене – ночью, когда никто не видит; повозиться с мелкими, которых она делит с Сёмкой; и тот же Сёмка, через два цикла на третий – вот ее интересы. А здешняя Славя – нет. Славя – хозяйка, ей лагерь как дом, а все пионеры – как младшие братья и сестры. Причем сильно младшие. Которыми нужно командовать и которых нужно опекать. А площадь-то она, сама и лично, подметает, просто потому, что в доме должен быть порядок…»
– Славя, давай на ты. Я тебя всего на два года старше. – И, почти повторяя слова Семена, сказанные им – тогда еще физруком-самозванцем, при появлении в лагере бабы Глаши. – И то, что в нашем лагере я начальник спорткомплекса не делает меня еще старше. Так что ты хотела?
– Хорошо – на ты. Я как раз и хотела, чтобы ты помогла мне в спорткомплексе порядок навести, раз уж вы все-равно там поселились. А четверых мальчиков из среднего отряда, для помощи и переноски тяжестей, я сейчас пришлю.
«…А еще она начальник по характеру, ей командовать нужно. Это не в упрек Славе, потому что хороший администратор – человек нужный. Но где-ж их взять-то, хороших, да еще и с признаками совести? Вот Славя такая подрастает, но все, с Семкиных времен, никак подрасти не может. А, когда подрастет, однажды случится так, что совесть у нее вступит в противоречие с долгом администратора. Так, кажется я начинаю зависать, как Семен. Заразилась. О чем я думаю, вообще, мне же девятнадцать лет, а настоящих воспоминаний и того меньше? Или память с предыдущей активной фазы? Или, как Сёмка говорил, есть еще и чужая память? Других двойников? Оригинала? И вот она просыпается? Бедный, как он с этим живет?»
– Присылай, буду ждать.
Вот так и прошел целый час в привычных уже делах начальника спорткомплекса: в перетаскивании лишних матов в кладовую, в установке на свои места брусьев и перекладины, в подвешивании к потолку колец и каната, в мытье пола и вытирании пыли, и прочая, и прочая, и прочая… Когда, кажется, все было сделано Ульяна отпустила «добровольцев» и пошла в тренерскую разбираться с вещами. Повесить сушиться полотенца, плавки и купальник, разобрать рюкзак, чтобы через три дня сложить его по новой. Когда разбирала – из кармана в клапане выпал Выключатель. Ульяна вздрогнула и, брезгливо поморщившись, засунула его обратно, даже знать о существовании таких приборов было неприятно, не то что брать в руки. А Семён ничего: терпит и таскает с собой. Говорит: «Век бы его не видеть, но оставлять без присмотра боюсь. Вдруг найдет кто». Почему бы не отплыть на лодке подальше и не утопить прибор?
Сёмки все ещё не было, а до обеда оставалась уйма времени. Ульяна достала из своей сумки рабочую тетрадь, ручку, план лагеря и окрестностей, логарифмическую линейку. Надела стеклянный бегунок на древний артефакт, действительно древний – сорок шестого года выпуска: пожелтевший целлулоид; свойства металлов и древесины и физические константы, отпечатанные на обратной стороне линейки; надпись выцарапанная под движком: «Андрейко. Г. Д.»; уже ставшая хрупкой от времени методичка – руководство по использованию, отпечатанная в виде небольшой брошюрки. Вспомнила слова бабы Глаши, сказанные ей при вручении линейки: «Калькулятор – хорошо, но доверять здешним калькуляторам не советую. А вот это – не подведет.» И устроилась за столом, чтобы рассчитать точные место и время обратного перехода. На столе лежал журнал мод. «Советская модница», – не то, чтобы у Ульяны очень болела об этом голова, но она все же была девочка и, отложив в сторону тетрадь, потянулась к журналу. «Спасибо Сёмка, полистаю». Журнал раскрылся, конечно же, на тех страницах, между которыми Семён положил конверт с письмом. Да, тот самый конверт с письмом бабы Глаши.
Очень давно Ульяна, не задумываясь схватилась бы за письмо просто так – от любопытства. А сейчас – повертела конверт в руках, потом, пересилив себя, отложила его в сторону и взялась за расчеты. «Сёмка придет – спрошу. Баба Глаша не чужой мне человек.» Так и провозилась до полудня, когда пришел Семен.
Было слышно, как хлопнула входная дверь, как Семен не торопясь идет через зал, как он останавливается около гимнастического коня и шлепает ладонью по его дерматиновой спине. Наконец зашел, разулся, прошлепал босыми ногами по свежевымытому полу, аккуратно прислонил гитару к стене и, с видимым облегчением, лег на стопку матов. Поймал обеспокоенный взгляд Ульяны, виновато улыбнулся.
– Прости, Рыжик. Виола обещала, что после второго сеанса легче будет. Так что готовься – на тебя вся надежда.
– К Мику ходил?
– К ней, к болтушке нашей японской. Инструмент попросил, а заодно попытался напомнить ей и Алисе наши выкрутасы на сцене. Не знаю, что получилось. Может и вспомнят потом. Попозже.
– А я порядок в спортзале навела, по Славиной просьбе. Так что можно считать участие в жизни лагеря мы приняли.
Ульяна вздохнула, отложила в сторону тетрадь – по расчетам выходило, что если отправляться в обратный путь послезавтра, то выходить нужно после обеда и даже ближе к ужину. Точка перехода еще требовала уточнения, но, похоже, что приходилась на Семенову, то есть на их с Семеном поляну. «Ну хоть топать не далеко. Лишь бы сестренка не начала следить.» – Подумала. А потом взяла в руки конверт.
– Сёмк?
– Да, Уля?
– Ты письмо прочел?
– Прочел, но, если честно, то ничего не понял. Написано много и со смыслом, но уже устарело на двадцать лет. Может быть моему оригиналу это и было бы интересно… Или тому, кем был я, перед тем, как уехать из поселка. А сейчас. Ну узнал я, что баба Глаша – оригинал; наш Шурик, Толик и Виола – подлинники; я – дубликат; ты, скорее всего, копия; а Ольга или Сыроежкин и половина мелочи – миксы. Так! Я зря сейчас про копию сказал, Рыжик?
Ульяна внимательно посмотрела на мужа. Улыбнулась.
– Конечно зря, Сёмк. Теперь тебе придется мне объяснять – кто это такие и чем мы все друг от друга отличаемся. Это и мой мир, и я тоже хочу знать о нем всё. Но ты о письме говорил.
А Семен, сбившись с мысли, молчал еще несколько минут.
– В общем, главная мысль в письме та, что наш мир, в котором мы живем нестабилен. Рано или поздно, все здесь может начать сыпаться и, в конце концов, рухнет. Уже признаки есть. Помнишь совершенно осеннее дерево по дороге попалось? А ведь сейчас июнь. И причина нестабильности, вроде как, в здешних обитателях. А что делать баба Глаша не знает и уже не узнает, и оставляет решение нам троим, ну, а теперь, получается – четверым, с тобой вместе.
Семен вздохнул и, с тоской в голосе, продолжил.
– Может ты, Рыжик мой, что подскажешь. Так что – читай, а вечером нам нужно будет что-то промямлить. Потому что – когда еще все встретимся. Я бы...
Прозвучал сигнал горна, перебив Семена. Тот, несколько театрально кряхтя, поднялся, приняв протянутую руку Ульяны.
– Пойдем, продегустируем здешнее меню.

Ульяна-маленькая возвращалась из Старого лагеря. Не смотря на темперамент и детскую еще нетерпеливость, девочка умела и строить планы и выполнять их. Вот и сейчас, проведя полдня в Старом лагере и избавившись от украденной ватрушки, яблока и половины кулька конфет она шла домой и улыбалась, довольная собой.
Старый лагерь был обследован весь: от чердака, и даже от конька крыши и до бомбоубежища. Ульянка пошла бы и дальше, но не смогла открыть вторую дверь, просто не хватило сил. Но и так: на первом и втором этажах были найдены пригодные для обитания комнаты, с целыми окнами и без потеков на потолке и стенах, с матрацами свернутыми в рулон, одеялами, подушками и комплектами белья, с печью-буржуйкой в одной из комнат; в бомбоубежище обнаружен целый ящик с сигнальными ракетами, несколько картонных коробок с консервами и запаянными в полиэтилен сухарям, несколько противогазов и костюмов химзащиты.
Вырванные из Алисиной тетради с песнями несколько чистых страниц, сейчас все исчирканные записями, схемами и рисунками лежали в кармане, еще несколько страниц было оставлено в Старом лагере. А еще нужно было осмыслить все это найденное богатство.
Спрятав в домике за шкаф остатки конфет и положив под матрас свои записи, Ульяна побежала в столовую. Перспективы на вторую половину смены были увлекательнейшие. Настолько, что даже мысли – в очередной раз напугать Лену не возникло и девочка-ракета проскочила мимо Лены не останавливаясь.

Лена проводила взглядом пробежавшую мимо Ульянку, закрыла книжку, заложив страницу кленовым листом, поднялась с лавочки и пошла к себе.
Не стоило тащить книгу в столовую – Женя бы не перенесла следы от рассольника на переплете. И тогда – до свидания источник хороших книг.
По дороге поздоровалась с Ольгой Дмитриевной, кивнула гостям. Гости шли держась за руки и им пришлось замедлить шаг и потесниться, чтобы разойтись с Леной. А Лена, пока расходились, невольно подслушав фразу Ульяны-большой: «Сёмк, а кто тогда такие дубликаты?» Что такое дубликат Лена более или менее представляла, но вот местоимение «кто», примененное к дубликату ее озадачило. Самое интересное, Лена чувствовала, что она знает ответ на этот вопрос. Точнее, когда-то знала, но успешно забыла. Так, как забывают ненужные в повседневной жизни: алгоритм нахождения корней квадратного уравнения или доказательство теоремы Пифагора, или неправильные английские глаголы – почти сразу после сдачи экзаменов.
– Здравствуй, Леночка. Ты на обед сейчас или у тебя какие-то еще дела? Если на обед, то пойдем вместе?
«Микс, – мелькнуло в голове у Лены, – первый удачный микс. Стоп! О чем это я?» Потом, как не пыталась, так и не смогла вспомнить – каким словом она назвала Мику.
– Да, то есть нет, Мику. Нет никаких дел, зашла только книжку положить.
По дороге увернулись от трех октябрят, несшихся, не разбирая дороги, к умывальникам. «Хорошо, что маленькие, а то затоптали бы». – подумала Лена. Мику рассказывала о визите Семена, о том, что он попросил гитару, о том, что он играет, конечно, средне, но терпеть можно, потом Мику перескочила на больную, для нее, тему, что пионеры вообще никак и ни на чем не играют и не хотят учиться. Потом опять на Семена, что он…
– Мику, – мягко позвала Лена. И, дождавшись молчания подруги, продолжила – У меня такое впечатление, что Семен, как минимум, понравился всем девочкам в лагере. Начиная от Оксаны, – Лена оглянулась вслед пробежавшим октябрятам. – И заканчивая Ольгой Дмитриевной. И мы с тобой тоже в этом списке.
Мику рассмеялась негромким, но мелодичным колокольчиком.
– Жаль, что он так влюблен в свою рыжую. Все время ищет ее глазами. Не знаю, как у тебя, Леночка, а и у меня, и у Алисы, и у нашей Ульянки такое чувство, будто все мы его давно знаем, причем с хорошей стороны. – Потом вспомнила и добавила. – Знаешь, он, пока был у меня в кружке, все время посматривал на то место, где должна висеть пятая портьера, которой не хватает. Мне было так неудобно, будто это я виновата, что их только четыре.

Ольга Дмитриевна стояла на крыльце столовой. Кивнула Виоле с подопечным Толиком, улыбнулась гостям – Семену и Ульяне-большой.
– Ульяна, спасибо за помощь в спортзале.
– Радастартьсятоварщвожатая! – Вытянувшись во фрунт схохмила Ульяна. Потом, продолжая улыбаться, но уже нормальным голосом добавила. – Только ваши мальчики всю работу сделали, я только показывала: что и куда. Особенно, – Ульяна оглядела толпу у крыльца, увидела кого хотела, кивнула. – Особенно Артем. Отметьте его как-нибудь, пожалуйста. А то я только спасибо сказать могу.
Ольга Дмитриевна согласно кивнула, сделав зарубку в памяти. Дождалась, когда последний пионер зайдет в столовую и пошла к раздаче сама. Долг вожатой обязывал убедиться, что все население лагеря накормлено и уже потом обедать самой. Пятый день смены без происшествий был прожит до середины.

Продолжение

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2310619
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2336203
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2344710
4 глава, часть 1 http://vn.reactor.cc/post/2360187
4 глава, часть 2 http://vn.reactor.cc/post/2363608
4 глава, часть 3 http://vn.reactor.cc/post/2367158
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2381587
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2397063

VII
Зеркало

Спать совершенно не хочется, поэтому беру архивную папку с лабораторными журналами и сажусь их разбирать. Теперь, когда это непосредственно коснулось меня, необходимость перебраться через эту гору бумаги совершенно не напрягает. И я сижу и читаю все эти истории проснувшихся, осознавших себя и опять уснувших пионеров и пионерок. Цикл за циклом, с момента обнаружения и до момента отключения. Сперва обнаруживали по нетипичному поведению, потом, где-то в начале семидесятых поставили регистрирующую аппаратуру и начали вести таких, как я, с самого момента пробуждения. Потом, лет через пять, отказались от аппаратуры и опять начали выявлять методом наблюдений, в журналах не говорится – почему. Где-то, году в 1974 я, в первый раз, встречаю имя Славяна. Славя, Славя шла, как второстепенный персонаж в истории неизвестного мне пионера. Индуцированная активация, пять циклов, отключение. Имя, прямо скажем, редкое, поэтому с огромной вероятностью, это одна из Славь, живущих сейчас почти в каждом лагере. Потом все чаще и чаще мелькают знакомые имена, и если Алисы и Ульяны, скорее всего были те, то про Лен, Жень, Сергеев и Александров, и Александр, кстати, я ничего сказать не могу, хотя, конечно, хочется верить. Однажды, в конце 70-х, попалась Мику. Интересно, как она вообще в этом лагере оказалась? Чем и о чем думали тогдашние люди, когда создавали такого экзотического для Страны Советов персонажа?
Потом начинаю разбираться в системе. С начала 70-х годов-же, в начале каждой записи идет цифровой код. Расшифровка кода записана на внутренней стороне обложки пятого по счету журнала: номер записи, номер узла, номера предшествующей и следующей записей с участием этого пионера. Знать бы еще нумерацию узлов. Но, в любом случае, чем чаще пионер просыпался, тем больше была вероятность того, что он проснется в следующий раз. В 1984 году я встречаю себя. И потом уже целенаправленно ищу себя. Не важно которого себя, любого Семена. Биографии этих Семенов стандартные, как у всех прочих проснувшихся, но это есть доказательство моей реальности. Моей личной реальности, пусть она и не совпадает с тем, что хранится в моей памяти. Того, что вот он я – Семен, существую, мерцая, как переменная звезда, разгораясь и притухая, но не исчезая. Я ничего не помню из тех пробуждений, но это не важно, это совершенно не важно. Я, наверное, целый час сижу и думаю, что, даже если через пять дней я усну – жизнь не кончается. И даже не моя жизнь, хотя это тоже приятно, а просто – перекрученная и стоящая на голове жизнь здешнего мира.
Наконец, прихожу в себя, завариваю чай покрепче, и начинаю читать дальше. Все больше знакомых имен, все чаще и чаще после записи: «Конец активной фазы» идет отсылка к следующей записи, где, сначала чернилами, а потом – синей шариковой ручкой одним и тем же почерком выведено: «Начало активной фазы». Долго разглядываю этот почерк. Представляю себе улыбающуюся женщину лет тридцати – тридцати пяти, которая с видимым удовольствием пишет: «Начало активной фазы».
А в 1987 году первый раз, вместо «Конец активной фазы», встречаю «Применен выключатель», и сразу вспоминаю про ту железную коробочку, что сейчас лежит у меня на шифоньере. Даже на табуретку встал, чтоб заглянуть, нет – лежит, никуда не делась. Мельком гляжу на часы – половина первого, осталось прочитать три журнала и я, уже догадываясь, что там будет, открываю очередной журнал.
Вспоминаю рассказ бабы Глаши, как тут все в нас влюблялись, от несчастной любви стрелялись, а завлабораторией тихо спился от тоски. Похоже, в, смотрю еще раз в предыдущий журнал, да – в июне, как раз 1987 года, романтиков у руля сменили прагматики. Большинство судеб проснувшихся пионеров описывается одной фразой: «Отклонений в течении активной фазы не наблюдается, применен выключатель», – где-то, после пяти-десяти циклов. А потом еще проще: «Обнаружен организм в активной фазе, применен выключатель». Так и представляю себе диалог:
– Вась, там этот, как его, организм активировался в семнадцатом узле.
– Да дай по нему выключателем, делов-то. Как будто первый день работаешь!
Кстати и журналы с 1987 года-же заполняются явно другой рукой. На остатках спокойствия долистываю последний журнал. Где-то, в июле 1992 года последняя запись: «За последние тридцать циклов активированных организмов не обнаружено, наблюдение возложено на мониторов узлов». Мониторы узлов, это, кажется, отрядные вожатые? Вспоминаю Олин рассказ об ее функциях и не нахожу в нем противоречий с только-что прочитанным.
Так! Первое, что делаю – это встаю из-за стола и опять лезу за выключателем. Что-то пропала у меня вера и Оле/Ольге и бабе Глаше, внезапно взяла и пропала. Может он там лежит себе на шифоньере и медленно меня отравляет, и рыжих моих, вместе с Леной, кстати. Я же не знаю, как он работает. Достаю брезентовую сумку с прибором, достаю из нее прибор и вытряхиваю остальное содержимое на стол: инструкция, запаянная в полиэтилен батарейка и маленькая отвертка. Отворачиваю четыре винта – нет, батарейный отсек пустой, уже хорошо. Пролистываю инструкцию, собираю все обратно и убираю сумку с выключателем назад на шифоньер.
Второй вопрос, что мне делать со всем этим знанием? К Ольге вопросов нет, но боюсь, что бабу Глашу я придушу завтра, нет, то-есть уже сегодня. Глянул на часы – ой, мама! Время то уже четыре утра, а линейка в восемь. Лучше сейчас вообще спать не ложиться. Ладно, до линейки и завтрака доживу, а там посплю, хоть до обеда. Еще попрошу Ульянку меня выручить – поруководить футболистами, благо сегодня день уборки территории.
Хорошо, значит, к Глафире Денисовне мы сегодня не идем. И завтра не идем, и послезавтра. Убивать я ее явно не буду, а считать ее заей, белой и пушистой, у меня нет оснований, пусть она и сама нас не «выключала» и даже приказов об этом не отдавала, это скорее к Виоле, а Глафира Денисовна – она же физик. Но, как один из руководителей проекта, эта несчастная бабушка, безусловно, несет ответственность перед нами. Вот и буду решать, что мне с ней делать.
Есть еще две параллельные мысли по прочитанному: первая, это то, что год начала применения выключателя совпадает с годом, который сейчас постоянно установлен в лагере – 1987, а вторая – то, что количество проснувшихся пионеров опустилось до нуля, в течение пяти лет, с начала применения прибора, вывод – выключатель, на какое-то время, глушит эту способность.
А думать становится все труднее и труднее, а голова – все тяжелее и тяжелее и я провожу остаток времени до появления Саши с компанией и Ульяны в состоянии полусна.
А девчонки, те сразу понимают, что со мной что-то неладно. Ульяна, та пытается меня растормошить, а Саша – пожалеть и успокоить. По одиночке, может, у них бы и получилось, но алгоритмы «Соберись, тряпка!» и «Поплачь и будет легче» друг-друга компенсируют. Через две минуты девочки это понимают, и ставят ультиматум, или я иду с ними купаться, или речка придет сюда сама, в пожарном ведре.
Ну что-ж, приходится подчиняться. Речная вода облегчения не приносит, но, по крайней мере, прогоняет сон, на некоторое время. Надеюсь, что, хотя-бы, на линейке я не засну стоя – позора же не оберешься, хотя, репутацию пофигиста я заработал, так что, наверное, можно и заснуть. А девчонки по прежнему меня не отпускают, требуют рассказать им, что со мной такое случилось. Ответ: «Не выспался», – не принимается.
– Не выспался это следствие. А ты о причинах расскажи.
Нет, не расскажу. Смотрю на Ульяну – это сколько же раз, Рыжуха моя, тебя убивали? Может, сложись иначе, и сидела бы ты тут, передо мной сейчас выросшая, похожая на ту, из моего сна? Саше, той повезло, Саша человек новый и выключатель на себе не пробовала. Стоп, а кто сказал, что его больше не применяют? Бабуля, та, помнится, тоже грозилась. Да и лагерь наш не единственный, и та же Виола вполне сможет сюда добраться.
– Пойдемте со мной.
Идем в тренерскую, я опять лезу на шифоньер, в третий раз достаю с него сумку с выключателем. Девчонки смотрят во все глаза: пара синих глаз и пара голубых. Вы, конечно, это забудете, но рассказать я обязан. Открываю сумку и вытряхиваю на стол содержимое.
– Ой, что это?
И загребущая лапка, хвать за прибор. Обозначаю шлепок по этой лапке.
– Ульяна, не лапай, я сам-то его в руки взять боюсь.
А ведь так просто, вставь батарейку, переведи ползунок в положение «Вкл», открой объектив и направь прибор на пионера. После этого нажимаешь третью кнопку, набираешь на диске «два-три-восемь-пять» и еще раз нажимаешь третью кнопку. Ну, а потом, пользуясь таблицей кодов из инструкции, делай с пионером что хочешь. Или, если времени нет, то можно два раза одновременно нажать вторую и третью кнопки и тогда – полное стирание накопленной личности и возврат к базовой программе, или так же нажать первую и четвертую и дематериализовать пионера до конца цикла.
– Девочки, постарайтесь запомнить мои слова. Очень сильно постарайтесь.
Обращаюсь больше к еще не проснувшейся, Саше. Или к не активированной? Нет, все-таки, к не проснувшейся. Ульяна-то, надеюсь запомнит, хотя ее это больше касается.
– … если увидите кого в лагере с такой сумкой – будьте очень сильно настороже. Ну а если увидите у кого такой прибор в руках, то бегите со всех ног и прячьтесь так, чтобы вас не нашли.
– А что это?
– Это смерть. Смерть или сон, но, все равно – это как смерть.
Ульяна понимает, вижу по глазам, и смотрит на прибор уже с испугом. Саша-же переспрашивает.
– Это как, «сон, как смерть»?
Сашенька! Я не смогу тебе этого рассказать, ты, сейчас, либо примешь в штыки, либо слепо поверишь, как пророку, а это еще хуже, потому что это путь в тупик. Надеюсь, ты сама, со временем, дойдешь, ведь должна-же, иначе я тут зря свои последние пять дней доживаю. Но подсказку я тебе дам.
– Саша, мир, он ведь не только то, что ты из окна видишь. Вспомни хоть вашу записку, которую вы нашли на банке с вареньем.
Ульяна-же находит объяснение по понятнее.
– Загипнотизируют тебя, поняла? И, что захотят, то ты и будешь делать, и будешь думать, что так и надо.
Не знаю, о чем подумала Саша, но краснеет она от этих слов ярче своего галстука. А нам уже пора на линейку, Саша убегает к себе переодеться, а я ловлю Ульяну за руку.
– Ульян, сегодня же день уборки. Поруководишь моими на спортплощадке? Можешь и в футбол с ними поиграть. А я попробую все-таки поспать до обеда, а если повезет, то и до вечера.
– Тебе это дорого обойдется… – Ульяна хочет поторговаться, но потом, еще раз посмотрев на меня, только кивает.
– Хорошо, отсыпайся Сёмка. Только ты так и не сказал, почему не спал. Зубы нам прибором заговорил, а почему не спал – не сказал. А я чувствую – это что-то плохое.
– Уля, честно?
Я решиться не могу. Потому что сделать, все равно, ничего нельзя.
– … ты права, но я пока не могу. Когда соберусь, тогда расскажу.
Все, наверное, не расскажу, но, что тебя ждет, после моего ухода, Рыжуха моя, я расскажу обязательно. Не смотря на угрожающее обещание Алисы. Все должно быть честно.
– Смотри, буду ждать.
А линейка уже начинается. Ульяна, с моими проблемами, не успевает переодеться и получает втык от вожатой за футболку и шорты. Правда, втыки от вожатой на Ульяну действуют, как летний ветерок, ну, на то она и Ульяна. На линейке я, все-таки, сплю, сплю стоя и с открытыми глазами, кивая и вставляя реплики в нужных местах. За завтраком ограничиваюсь чаем, потом думаю – куда бы спрятаться, чтоб не нашли? Собственно, годных мест четыре: остров Ближний, чердак в старом лагере, поляна на берегу озера, где Лена прятала Второго в прошлые циклы, и моя поляна. Пока иду к себе за верным парусом (или за верной портьерой – это как считать), выбираю свою поляну. Ближний и поляна Второго отпадают из-за Лены – вдруг ей захочется там побывать? А там я – во сне слюни пускаю. В старый лагерь идти не хочется, просто не хочется. Так что остается только моя поляна. На спортплощадке нахожу Ульяну, раздающую задания футболистам, отвожу ее в сторонку и говорю.
– Помнишь, где нашла меня в прошлый цикл? Вот там я и буду. Но, до обеда, будить, только если Генда сойдет с пьедестала.
Это, чтоб не обижались на меня, что я скрылся в неизвестном направлении.
Забираю с собой подстилку, забираю с собой будильник и бочком, Ульянкиными-же тропами ухожу в лес. В лесу, ободрав бока, пока пробирался через кустарник, заползаю, буквально заползаю, там, в одном месте, только ползком, Ульянка проходит, а мне – только на четвереньках, на свою поляну, разуваюсь, выставляю будильник на 13-00 и засыпаю, завернувшись в парус. Перед сном еще думаю, что, не смотря на выключатель, что-то в голове все-же остается, на уровне подсознания. Не зря же я был таким скрытным пионером, и начал активничать только уже в самом конце.
Сон, да. Опять этот квартал двухэтажек, опять эта школа, опять этот сквер. Только, на этот раз, я без провожатого. Пересекаю трамвайную линию и обнаруживаю, что лесенка на обрыв разрушена. От лестницы осталась только часть каркаса. Металлические ступени срезаны и свалены в кучу недалеко от трамвайной остановки, а на рельсах стоит грузовая платформа и пара рабочих перекидывает на нее эти ступени. А мне нужно туда – наверх, и я лезу по обрыву, ломая ногти цепляясь за остатки каркаса и понимая, что безнадежно опаздываю. А, когда я уже почти добрался до верха, и мне остается преодолеть три метра скалы, и я стою, задрав голову, на какой то металлической площадке, сверху показывается Ульянка, опять повзрослевшей в моем сне Ульянка, она улыбается мне, что-то кричит, а потом бросает сверху веревку с альпинистским карабином на конце. Карабин раскачиваясь выбивает из обрыва мелкие камешки, камешки со звоном ударяют о металл площадки, этот звон переходит в звон будильника, от которого я и просыпаюсь.
– С добрым утром!
– Мерси.
Только этого мне еще не хватало. Выпутываюсь из паруса, сажусь, поднимаю глаза, так и есть – Пионер. Вот с кем мне общаться не хочется, так это с ним.
– Ты знаешь, у меня по вторникам не приемный день, – говорю ему, а сам аккуратно сворачиваю свою подстилку. Разве что ты захочешь в футбольную секцию записаться.
– А может, все-таки уделишь мне чуть внимания? Я минут сорок ждал, пока ты проснешься. Тем более, это и в твоих интересах тоже.
Не отвечаю, продолжаю сворачивать подстилку, поднимаю с земли будильник и прячу его в карман. Поворачиваюсь в сторону лагеря. А мне в спину летит.
– Ну и каково себя чувствовать в свой последний цикл? Я загляну дня через два-три, расскажешь? Или, может все-таки, не в последний?
Интересно. Я в его памяти копаться могу, ну, не во всей, правда, только в ранних циклах, а он, значит, мои циклы считает?
Оборачиваюсь, но Пионера уже нет. «Меня царицы искушали, но я не поддался!» Исходя из того, что он пришел ко мне, а не к Второму, да еще и с намеком на продолжение банкета, нужен ему именно я.
Пока выбираюсь к лагерю, понимаю, что, во-первых, на обед я безнадежно опаздываю, а, во-вторых, есть у меня два часа свободного времени, которое можно как-то потратить, потому-что к Глафире Денисовне я точно не пойду. Убивать я ее, все-равно, не буду, будь она помоложе, раза в три-четыре, я бы, не поглядев на разницу полов, влепил ей по физиономии, а словами… Я не хочу с ней разговаривать! Но есть хочется. Идти побираться в столовую – значит общаться с той же ГД, придется доедать остаток сухпайковых сухарей, и до ужина – это всё. Ладно, переживем.
С независимым видом прохожу мимо столовой, как-будто так и планировалось и иду прямо к себе, но на траверсе столовой меня перехватывают все те-же Ульяна с Сашей. Ага, дежурные. Вот не любят они друг-друга, недолюбливают, а, мало того, что в одной компании оказались, так их и жизнь постоянно вместе сталкивает. Поэтому занимают они места по обе стороны от меня, пользуясь мною, как перегородкой. Но друг-друга все-таки признают, и звучит это так: «А мы тебе обед сберегли!» С ударением на «мы».
– Правда первое не удалось из столовой вынести. Поэтому – только второе и термос с какао.
Ну не нравится мне здешнее какао.
– Какао вам – за труды, а второе мне. А я чаем обойдусь.
Интересно, как это, насквозь правильная, со слов Лены, Саша решила поучаствовать в краже продуктов?
Сижу в тренерской, ем пюре с котлетой, девушки допивают какао.
– Справилась без меня с уборкой, Ульяна?
– А что там справляться? Конечно справилась, раньше же без тебя обходились. Ой. То есть я не хотела сказать, что ты нам совсем не нужен.
И смущенно замолчала.
– А я и не успел об этом подумать, не переживай. Новенький как?
– Ну как. Ходит, слоняется, бормочет что-то про себя. От вожатой уклоняется. Не мешает никому, и то хорошо. Алиса его припахала площадь подмести – подмел и свалил.
Ну вылитый я в молодости. А сейчас он в библиотеке должен быть, по программе, но поскольку программа давно уже слетела ко всем чертям… Да пусть ходит где хочет, в конце концов, имеет право. Я тоже имею право послать некоторых персонажей далеко и надолго, и отправляюсь на пляж, чтобы подменить там вожатую, о чем тут же и сообщаю своим прокормительницам. Вот, честное слово, если бы баба Глаша сама мне все рассказала, в том числе и про свою роль и ответственность за применение выключателя по мне подобным, я, скорее всего, ее бы не отправлял сейчас в игнор, но нет. Так или иначе, но я на пляже. Девочки разбегаются по своим делам, вожатая, кивнув мне, тоже собирается и уходит, и, из старших, остаемся на пляже только мы с Алисой. Ну, у Алисы свои дела, а я тут, вроде как за мелкими приставлен следить, поэтому в воду не лезу, а сажусь на песок рядом с Алисой и собираюсь начать светскую беседу.
– На дискотеку-то идешь? Или за гитару спрячешься?
Ага, щасс, ответила она мне – ко мне является делегация, в лице Гришки и обоих зайцев, и просит поработать нырятельной вышкой. Совсем страх потеряли. Алиса только смеется.
– Иди-иди. Работай, физрук.
Разрешил со своих плеч в воду прыгать, так чуть мне глаз пяткой не выбили. Чешу лоб – больно, может шишка даже будет.
– Все, я свой прогул загладил, дальше без меня.
– Семен, а почему тебя утром не было?
– Отсыпался я. Не читай по ночам, а то потом днем отсыпаться придется.
– Семен, а ты продолжение сказки придумал?
– Нет еще. Все, хватит меня в воде держать, я на берег пошел.
Пока малявки прыгали с меня, пока выбрался на берег – Алиса уже ушла, теперь даже и поговорить не с кем. Перебираюсь, на свое место – повыше, чтобы обзор был, сижу, прикидываю планы на остаток цикла.
Что там нас ожидает? Сегодня дискотека, завтра, с огромной вероятностью, придется выковыривать Шурика из подземелий, послезавтра – поход, от которого не отвертеться, пятница – ничего и суббота – отъезд и мой последний сознательный день. Что нужно будет сделать? Сегодня – ничего, разве что, понаблюдать за Вторым и… Может посводничать? Электроник и Женя? Нет, пусть этим девочки занимаются.
Опять ко мне та же самая делегация мальков.
– Семен, а как порох поджигают?
– В смысле?
– Ну, когда взорвать, что-нибудь хотят, его же поджечь надо.
– А-а-а, понятно. В старину – фитилем, а сейчас все больше электричеством. Стоп-стоп-стоп, а что это вы взрывать собрались?
Не Генду ли?
– Нет, ничего мы взрывать не собрались. Мы поспорили просто.
– Честно – ничего?
– Честное пионерское!
Ну ладно тогда, хотя проследить стоит, за Гендой. Алиса-то его явно не тронет, а завтра, по программе, попытка подрыва памятника. С системы станется на это дело малолеток отправить.
Продолжаю планировать. Завтра – пусть Второй этого очкарика ищет, а я сбегаю, с утра, в шахту, под видом поиска и записку самому себе обновлю, чем черт не шутит, вдруг еще прочитаю. Значит нужно будет этой ночью автобиографию сочинить. Поход, послезавтрашний, будь он не ладен, я подумаю о нем завтра. Пятница… Меня прерывает Электроник.
– Привет, о чем задумался?
Смотрю на него и, как обычно, меня дергают за язык.
– Как у тебя с Женей дела?
Электроник только вздыхает и смотрит в сторону.
– Понятно. Опять послала. Ты, главное, не сдавайся, вода камень точит.
«Вредные советы», – дополнительная глава то меня.
Тут меня зовут играть, и мы прерываем наш диалог. Волейбол, с пяти, до половины седьмого, стал уже привычным и ожидаемым всей компанией. Правда, на этот раз в регламент мы внесли изменения, вся компания резвится не на спортплощадке, а на пляже. Отвлекают красивые девушки в купальниках, отвлекают. Так что я не играю, а только пялюсь, в попытках играть, не смотря на то, что знаком с этими девушками уже бесконечное время, и на ранее декларированное к девушкам братское отношение.
Наконец, время отведенное на игру заканчивается, заканчивается и «пытка» эротикой.
Алиса смеется.
– Ну слава богу – живой, а не робот. В каждой по дырке проглядел, а то мы уже беспокоились – что с нами не так?
– Так вы нарочно, что ли меня дразнили? Алиса, властью физрука, заставлю прыжки и стометровку сдавать.
– Ой, Семен Семенович, только не бросайте меня в терновый куст.
А, когда уже подошли к спортзалу, Алиса хлопает себя по лбу.
– Вспомнила! Дискотечный усилитель не работает, кибернетики его разбирали, починяли, а починить и собрать не успели. Помоги мне с эстрады второй принести.
– Хорошо. Сразу после ужина?
Идем к столовой. Тихо спрашиваю у Лены.
– Заметила? Второй стоял поодаль, смотрел, как ты играешь.
– Заметила. А подойти так и не решился. – Лена вздыхает, опускает глаза и, на мгновение, превращается в Лену повседневную.
– Леночка, мне нужно рассказать тебе, все, что я знаю. Выбери время до конца цикла.
– Хорошо.
Больше, сейчас, говорить не о чем, поэтому подходим к столовой молча.
– Семен, не забудь, сегодня дискотека!
Вы, только что, прослушали традиционное приветствие вожатой при входе в столовую.
– Ольга, я-то не забуду. А вот отдельные пионеры – те могут.
Баба Глаша поглядывает из глубины кухни, но молчит. Я делаю вид, что не замечаю ее.
Беру поднос с ужином, сам сажусь рядом с амазонками.
– Ульяна, рыбу возьмешь? А то я минтай не ем.
Та еще мясорубка, не глядите, что мелкая. От минтаины остается только скелет, а я довольствуюсь рисом и жареным луком. Ульяна смотрит на это безобразие в моей тарелке, потом исчезает на кухне и появляется с котлетой на блюдце.
– Ешь. А то скажешь, что тебя объедаю.
Гм. Есть хочется, но моральные принципы, как же они?
– Ульяна, котлету украла или повариха дала?
– Повариха, а что?
– Да ничего, поругался я с ней, правда она об этом не знает. А эта котлета, это вроде как косточка собачке, чтоб не обижалась.
– Я для себя просила, если тебя это беспокоит.
Спиной чувствую, как баба Глаша поглядывает на нас в окошко раздачи. Несчастная старуха, окруженная тоской и одиночеством. Представляю себе сцену.
Ульяна: «Баба Глаша, а дайте еще чего, не наелась.»
Повариха: «Вон котлеты на сковородке…» – И реплика, в сторону «Знаю, что он рыбу почти не ест.»
А пофигу. Убила меня выключателем, пусть не лично, но приказы соответствующие отдавала, пусть теперь котлетками надежду на прощение покупает. Так и запишем.
Пока размышлял – котлета закончилась.
– Давно хотела тебе сказать. Не делай так. – Это Ульяна.
– Как?
– Иногда, когда ты так задумываешься… Тебя, как будто нет. Тело – вот оно, сидит жует, а глаза пустые, как у тех пионеров у ворот.
– Уля, я не умею иначе. А заметно?
– Если не присматриваться, то не очень. А если присматриваться, то страшно – вдруг уйдешь в себя и обратно не вернешься. Корми тебя потом с ложечки, вытирай тебе попу.
– Да ну тебя, все бы тебе хиханьки. – Сам улыбаюсь, девки улыбаются.
– Ну что, – спрашиваю Алису, пошли?
Алиса кивает, мы относим тарелки на мойку, выходим из столовой и направляемся в сторону сцены.
Но когда проходим по площади и уже собираемся свернуть на аллею ведущую к сцене, я, краем глаза, замечаю непонятную вспышку в одном из домиков и слышу хлопок, а потом звон стекла. Обрываю какую-то маловажную беседу с Алисой и бегу туда. Одиннадцатый домик, рядом с Жениным, Васьки и Сереги-зайца. А вот и обитатели, оба жильца и плюс Оксана, а из окна и двери домика выползает густое облако белого дыма.
– Стоять, не двигаться!
Васька не слушает меня и забегает, обратно на крыльцо, примериваясь прыгнуть внутрь. Хватаю его за плечо.
– Сдурел?!! Этот домик сгорает за две минуты!
– Гришка там!
О госссподя, думаю с досадой, избавь меня от этих подвигов, ну почему, почему я? А сам отталкиваю Ваську, выдергиваю за ремень уже заныривающую в дверь Алису, юбка с нее, при этом, сползает, обнажая приятные глазу ягодицы, трещит материя – будет мне потом пендель от девочки, но мне не до этого. Набираю полные легкие воздуха и прыгаю в домик сам.

Продолжение
Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2062463
Глава 2 http://joyreactor.cc/post/2074551
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2121739
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/2146027
Глава 5 http://vn.reactor.cc/post/2165923
VI
Контрольная


Спали, во всяком случае я, совершенно без сновидений и, не испытывая угрызений совести, проспали и подъем, и линейку, едва успев к завтраку. Ульяна, как самая активная подскочила без десяти восемь: «Народ, а мы на линейку идем?» На что получила резонный ответ: «Ты что, мать, с дуба рухнула?», – после чего в домике все опять затихло, еще на минут на сорок. Господи, какое, оказывается, удовольствие — спать на кровати. Напроситься к девкам в постоянные квартиранты, что ль?
Пока шли к столовой Алиса коротко рассказала о своём приключении. Она провалилась в коридор еще позавчера утром, отойдя с тропинки по... ну, в общем, отойдя с тропинки. И, в результате просидела в этом бункере больше суток и уже совсем отчаялась. Чтобы как то занять себя начала читать литературу оставленную в шкафах, и наткнулась на «Справочник», ну а после прочтения, конкретно про меня она решила, что я один из создателей лагеря, прибывший для каких то своих нехороших целей.
– Страшно было?
– Очень. По коридору шла — зажигалкой светила, а потом, когда зажигалка кончилась и пришлось на ощупь идти, и потом, когда поняла, что дверь открыть не смогу, и обратно по коридору, тоже не смогу себя заставить пройти. Подумала, что так там в бункере и останусь. А когда справочник почитала, стало просто горько и тоскливо.
Хотелось еще по расспрашивать Алису, но на входе в столовую нас перехватила Ольга Дмитриевна.
– Явились, голубчики! Ну и что вы, все трое, скажете в свое оправдание?
Я только успел сжать локоть Алисы, и выдвинуться вперед. Не имело смысла провоцировать бесполезный скандал.
В принципе, реальных рычагов у вожатой нет, вся ее власть держится на традиции и программном обеспечении, поэтому мы стоим молча, я спокойно смотрю в лицо вожатой и жду, когда она выдохнется. Берегу цветы своей селезенки. Насколько я понимаю вожатую, ей давно уже все равно, чем занимаются подопечные, и сегодняшняя, например, предполагаемая, выволочка задумывалась более для приличия, соблюдения тех же традиций и, возможно, по требованию управляющей программы, хотя я сомневаюсь, что программе есть до этого дело. Наконец Ольга Дмитриевна выдыхается, и, пообещав, что подумает, что ей с нами делать, милостиво допускает нас к завтраку. Царица. Тут мы с девочками расстаемся, они идут за один столик, я за другой. По дороге к окошку раздачи меня вылавливают, ну, конечно же, октябрята.
– Все-все будет, не беспокойтесь. После завтрака на футбольном поле.
Баба Глаша посматривает на меня, как будто что-то ждет, но я, поздоровавшись с ней, делаю вид, что не понимаю намеков.
На футбольном поле хорошо. Разминка, проверка вчерашнего материала, у кого-то не получается, этих запускаю по вчерашней программе, кто-то хорош, тем начинаю показывать простейшие удары по мячу. Один малек отсеялся, зато пришли двое новых. Нас теперь десять человек. Ну нравится, оказывается, мне это! И мелюзга нравится, кажется, это единственные нормальные люди здесь, надо будет порасспросить их осторожно, что они знают, чего не знают. Командую стоп тренировке, разрешаю просто поиграть. А сам, вообще, задумываюсь о своей прошлой жизни. Может вот то, чем я должен был заниматься? Тренировать мелюзгу? Не знаю, но я давно не получал такого удовольствия. Просто стою и наблюдаю за игрой, иногда подсказывая.
Насладиться жизнью мне не дают, ко мне подходят Лена с Сашей.
– Семен. - Это Лена, и дальше долгая пауза, Лена краснеет, смотрит то под ноги, то на меня, в общем, делает все, как делала в остальных лагерях. Семен, нам нужно собрать ягоду.
Нет! Боже мой! Это уже становится похоже на какую то комедию. Торт, в честь чудесного спасения! Земляника на острове, сахар у кибернетиков, мука в библиотеке и бутылка пива в медпункте. Везти на тележке в столовую. Истерично хихикаю.
– Что? – Лена испуганно смотрит на меня. Испугалась ли она на самом деле я не знаю. У меня давно уже сложилось убеждение, что настоящая Лена ни черта не боится.
– Нет, ничего, все хорошо. Только скажи мне, о какой ягоде речь?
Лена, на мгновение, недовольно морщится.
– О землянике.
– А растет она на острове?
– Да. А откуда ты знаешь? – Лена поднимает глаза, и, кажется, я вижу в них легкое удивление. Но если ты не хочешь, то мы…
Почему бы и не сплавать на остров. Тем более, не только за земляникой. Я еще не решил, как я буду действовать дальше в этом лагере, и как уйду отсюда, но на мост, на заграждения поглядеть стоит. Заодно и лодки гляну.
– Да так говорят. Поплыли на остров, Лен. Саша, а ты с нами?
– Я? Да. - Саша от неожиданности вздрагивает и краснеет. Все это время она, видимо, до слез заинструктированная Леной, молча стояла чуть поодаль и только демонстрировала голубые глазищи и разные варианты улыбки. Господи, как она все таки похожа на Славю. Хотя, конечно, она и есть Славя, то есть будущая Славя. А Славя — будущая Славяна. Отличия только в имени. А я, будущий, и бывший тоже - кто?
– Ну что, через полчаса на пристани? - Лена отвлекла меня от размышлений.
– Да, давай через полчаса. Корзинки с вас.

Через полчаса мы отходим от пристани в направлении острова. Непонятно, почему я так уставал, когда в первый раз сел в лагере на весла. Физическая форма не изменилась, она сбрасывается в каждом цикле, значит дело только в технике. Сейчас эти пятьсот метров кажутся легкой прогулкой, только ладони, непривычные к веслам, уже начали гореть.
Корзинок только две.
– Саша, бери корзинку и начинай собирать ягоду с того конца острова. А мы с Семеном начнем отсюда. На средине встретимся. - Лена обращается к Саше мягко и настойчиво, как к воспитаннице специнтерната.
– Хорошо, - Саша, улыбнувшись, берет корзинку и исчезает между березами.
Питомник земляники «Остров «Ближний» функционирует на полную мощность. Даже с нашими способностями потомственных горожан, мы, в четыре руки, довольно быстро наполняем корзину. Подумалось еще, что в свете прочитанного в Справочнике, правильнее сказать генератор земляники. Незаметно мы выходим на противоположный берег острова, вот и береза с кривым стволом. Та или не та, что на фото у бабы Глаши, не знаю. Не знаю, сколько живут березы, а уж тем более здесь, но очень похожая. Вот и мост виден, а вон и бетонные блоки — якоря для тросов, на противоположных концах острова. На половине расстояния от блока до нас, похоже, мелькает красный галстук Саши.
– Надо бы помочь Саше, а то нас двое, а она одна.
– Что? Нет, не надо, она легко одна справится. Она очень… старательная и ответственная. К тому же, она знает, что нужно встретиться на середине, а если мы пойдем ей навстречу, она может растеряться.
– А ты не находишь, что ты совсем ее загоняла?
– Я? Нет… Она… Ей нужно давать работу, а то она без работы совсем глуп… в общем, так ей лучше.
– А в прошлые смены как?
– Еще хуже было, сейчас немножко получше. Видишь, ее уже одну можно отпускать что-то делать.
– Ей общаться с вами больше нужно, ты не находишь? А вы ее в патруле прячете.
Лена молчит, а я, слегка подпрыгнув, усаживаюсь на изгиб березового ствола. Лена поднимает глаза на меня, и сразу отводит взгляд на реку. Я, оказывается, совершенно невоспитанный тип, который не предложил девушке присесть, но еще не поздно исправиться. Это все, кажется, читается в ее взгляде. Кстати, спасибо Лене за молчаливый сигнал. Спрыгиваю, обратно: «Вполне удобно, оказывается, хочешь, подсажу?» Лена коротко кивает. Наконец устраиваемся вдвоем и некоторое время просто смотрим на воду.
– Спасибо. Всегда мечтала здесь посидеть, но не могла допрыгнуть.
– А ты часто здесь бываешь?
– Ну, не очень часто, но бываю.
Опять пауза, не то, чтобы неловкая. Манера Лены мне знакома, и уже не пугает, но сегодня, все-же, какая то не такая, как обычно.
– Семен?
– Что?
– Ты что-то хочешь мне сказать?
– Почему ты так думаешь?
– Ну, раз ты приплыл сюда с нами.
Вот тебе и раз. Это, оказывается, я сюда приплыл.
– А я думал, что это ты мне хочешь что-то сказать. Раз звала помочь с ягодой.
Какой то кризис с Леной назревает, вспоминаю тут, кстати, и зимнюю куртку вчерашнюю, думал ее мне сейчас предъявят, а что мне делать я не представляю. Не хочу я пожары тушить, я хочу отсидеться до послезавтра и тихо срулить отсюда. Я оставлю здесь бабу Глашу и еще двух совсем неплохих людей, о которых буду вспоминать, но самому мне здесь совершенно не нравится, тесно мне в лагере. А Лена, кажется, не может, не умеет, говорить прямо и откровенно, в нормальном своем состоянии, чтобы ее прорвало, она должна испытать какие то сверхсильные эмоции. Это я давно понял на практике, но уж больно болезненные для меня, для окружающих и для самой Лены выходят эти удары. Боюсь, я тут ничем ей помочь не смогу. Спрыгиваю со ствола, и встаю напротив Лены, максимально к ней приблизившись, и, понимая, что рискую. При невысоком росте Лены получается, практически, глаза в глаза. Ловлю взгляд и пробую, опять же, мягко и настойчиво, как сама Лена недавно обращалась к Саше, достучаться до нее.
– Ленушка, если тебе что-то нужно от меня, пожалуйста, попробуй попросить об этом прямо. Если ты хочешь что-то мне рассказать, то тоже попробуй сделать это, прямо, честно и откровенно. Я не знаю, смогу ли я тебе помочь, но можно же попробовать.
Лена, когда я оказываюсь напротив нее, вздрагивает, резко тянет руку куда-то к себе за пазуху, потом так же резко останавливается, хочет что-то сказать… Я отодвигаюсь на безопасную дистанцию, потом хмыкаю про себя, еще Лены бояться не хватало, и подсаживаюсь на прежнее место.
– Саша.
– Что Саша?
– Саша уже заканчивает. Поплыли назад?
– Да, конечно.
Разговора с Леной не получилось, и даже не знаю, радоваться этому или огорчаться. Вернулись к лодке, гребем назад.
– Лен, а ты не знаешь, зачем ягода? Не на торт ли?
– Конечно знаю, – Лена в первый раз засмеялась. Какой еще торт? Саша обещала варенье сварить.
У меня, честно сказать, отлегло от сердца. Не то, чтобы я очень боялся таскать мешки с мукой и сахаром, но вот предсказать последующее развитие событий, не получалось. Торт? В честь чего? Потом поход? Зачем? Куда? Как себя поведет Ульяна, на этот раз? Похоже, эта часть программы отменяется.
– Ну, тогда жду приглашения на дегустацию. Зря, что ли я гребу на этой галере?
– Конечно-конечно, обязательно приходи к нам вечером, после ужина. – Это уже Саша.
Удивленно переглядываемся с Леной. Этой реплики никак не ожидалось. Это просто какой-то качественный скачок.
– А вы что, вместе живете? Я думал ты с Женей живешь.
– Ой, Женя, она же такая бука, как бы я вместе с ней жила? А с Леной хорошо, вот мы на острове были, и в лес она меня с собой берет.
Все понятно, бедная Мику или же бедная Женя, хотя, я, конечно, не знаю, что из себя здешняя Мику представляет, видел ее один раз на линейке и не общался практически.
– Лена, ты как? Не против?
– Да. То есть нет, не против. Приходи после ужина. Часов в девять.
На том и расстались. Пока я привязывал лодку девчонки похватали корзинки и убежали. Я даже не успел спросить — в каком домике они обитают.
Осталось спланировать день до вечера и не попадаться на глаза вожатой.
Иду до провала в бомбоубежище, отвязываю веревку от дерева, мне ее дали, мне ее и возвращать, на обратном пути захожу в домик к амазонкам, забрать всю набранную в старом лагере и в бомбоубежище макулатуру. Амазонки обе в домике и о чем то спорят между собой, или усваивают вновь обретенное знание, или еще что, но на меня глянули не очень приветливо, мешаю я им. А я решил, останусь-ка я здесь, пожалуй еще на цикл, гляну, как у девок все пойдет. Вот так, окрыленный появившейся определенностью, я и отправляюсь со всем барахлом к себе в тренерскую. На этом, собственно, первая половина дня и завершилась.
Обед проходит ни шатко ни валко, тот самый гороховый суп, то самое пюре, тот самый жареный минтай, сдобренный зеленым горошком. В виде исключения вместо компота дали какао. По мне так слишком приторное, а аборигенам нравится. Баба Глаша снова строит мне глазки, а я снова играю в непонимание. В последний момент, уже на крыльце столовой, меня все-таки отлавливает Ольга Дмитриевна и просит подменить ее после обеда на пляже. Интересно, если кто, действительно, соберется тонуть, то как я его спасать буду. Плаваю то я, м-да… Соглашаюсь, в итоге.
В воду лезть я не планирую, поэтому забрал в спортзале вчерашнюю тетрадку, почитать отчет по практике, может хоть дату сумею определить, переоделся в плавки, взял полотенце и отправился на пляж.
Ну что можно сказать. Пляж, как пляж. Несколько грибков, буйки, металлическая горка, фанерный щит со спасательными кругами, одним словом, все, как везде, как во всех пройденных лагерях. Народу, кстати, не очень много, видимо жара всех придавила и в относительную прохладу домиков загнала, ну мне это и на руку. Знакомых нет никого кроме моих футболистов в полном составе. Крикнул им, что поменьше дурачились, не утерпел, окунулся сам в воду пару раз, и устроился на самой границе песка. Здесь чуть повыше, мне всех видно, а от деревьев, вроде как тень.
Лежу, одним глазом поглядываю за пионерами, другим — просматриваю тетрадку.
Некая студентка 2 курса непонятно чего, прибыла в пионерский лагерь «Совенок» с целью прохождения летней педагогической практики. Почти все пролистал, но наткнулся на доктора, по имени Виолетта, хм, интересно. Полез искать бабу Глашу — нету бабы Глаши, то есть Глафиры Денисовны, ну тогда будем считать Виолу совпадением. Итого, один документ обработал, стала известна дата, 1987 год. Больше 20 лет как… Еще раз на даты смотрю — июнь 1987 года. Это, пожалуй, все, что можно отсюда вытащить. Чистые листы выдерну из тетрадки, остальное — на выброс. Все равно, похоже Справочник у меня самый ценный документ, а остальное — слишком тяжело таскать с собой в рюкзаке.
Решительно нечем заняться. Раз уж подрядился присматривать за пляжниками, то приходится, а так бы поспал. Кажется, это состояние называется сонная одурь. Встряхнулся, залез в воду, покидался мячом с октябрятами, разрешил им понырять с меня, стало чуть полегче.
– Семен, а вы будете в лагере в следующую смену?
– Не знаю еще, а что?
– А хорошо бы, чтобы были, а то совсем скучно и все время одно и то же. Пока вы не приехали все было одинаковое.
– Так, ребятки, давайте ка ко мне на вы, только на тренировках, а здесь можно на ты, я не настолько старый. А теперь расскажите мне, какое все было одинаковое.
– Ну, мы приезжали, нам говорили, что нужно шпионов ловить, что «Зарница» у нас идет. Мы две недели шпионов караулили, мы у главного входа, другие у задних ворот, третьи у прохода в старый лагерь… А ни одного шпиона никогда не видели. А потом уезжали, возвращались назад, и все снова.
– А что же вы мне тогда рассказали, в первый день, про двух шпионов, которых поймали и расстреляли?
– Мы просто играли так! Мы придумывали их.
Хорошие фантазии у ребятишек. Светлые, добрые… Интересная эпоха была двадцать лет назад. Или я ошибаюсь? Вспоминаю, как сам крушил врагов на мониторе. Эпоха, как эпоха...
– Хорошо, ну вот, я приехал и все стало по другому?
– Конечно. Раньше вы приезжали… ты приезжал, заходил в ворота, мы бежали и говорили о тебе Лене. Лена всегда тебя уводила в лес, тебе носила еду всю неделю, а потом смена заканчивалась, все уезжали на автобусе, а вы вдвоем оставались.
Оставались, и, при хорошем раскладе, очевидно, уезжали вечером на 410-м, вдвоем. Или двойник уезжал один, это при плохом. Это я занял место своего здешнего двойника, очевидно же. Интересно, тот двойник и Лена, потом проживали свои двадцать лет? Мне так хватило одного раза, чтобы в дальнейшем всячески уклоняться. Все хорошо, но просыпаться потом в автобусе у ворот лагеря... и прочие воспоминания, всплывающие в ходе цикла, а это чудо с фиолетовыми хвостиками таращит свои зеленые глазищи, краснеет и ведет себя так, будто не было двадцати лет и двух детей. Хотя, и я то о той истории почти ничего не помню, только сам факт и смутные ощущения, практически на уровне сна, а для Лены, действительно, считай, что ничего и не было. И с другой историей, кстати, та же картина.
Ну и в сегодняшних действиях Лены какая то ясность появилась, она то считает, что я, это мой двойник. Вспоминаю слова бабы Глаши про проекции, которые могут материализоваться только в мое отсутствие. Похоже я, своим появлением здесь, Ленину личную жизнь разрушил. Интересно, что было бы, если бы мы с двойником, тогда, вместе вышли из автобуса и вместе бы вошли в лагерь. Бедная Лена, жалею ее с легкой иронией. Кстати, хочешь-не хочешь, но придется с Леной поговорить, наверное, сегодня же вечером.
– А сейчас лучше что ли?
– Конечно лучше! С тобой интересно, и вообще..!
Вот спасибо за признание. Похоже, мелких тут бросили, просто на самих себя, если даже моё общество их так радует. И в самом деле, старшие ребята заняты своей паранойей, вожатая, та тоже за старшими больше следит, а до этих нет дела никому. Ни аборигенам, ни, похоже, в силу малолетства моих октябрят, управляющей программе. Даже стыдно перед октябрятами, они то думают, что я тут ради них, а я просто свои проблемы решаю.
– … и вообще, когда ты в лагерь приехал тут интересно стало и все ведут себя по другому, не так как всегда.
Честное пионерское, я не виноват. Я всего лишь хотел проехать сквозь этот лагерь, а меня втянули. Ну и естественно, я же в общий сценарий явно не вписался, всем и пришлось приспосабливаться. Потерпите еще цикл, а может и не один, может теперь всегда так будет. Если амазонки проснулись окончательно, тут весело будет. Интересно, возвращаюсь мысленно к своему местному двойнику, этот то куда делся? Перекинуло его в другой лагерь, или деактивированный лежит, где-нибудь в хранилище, ждет, когда я его место освобожу. Ну давай-давай, жди, приедешь в следующий раз — будет тебе сюрприз. Интересно, у него с памятью как? А то будет нестыковка с Леной.
– Завтра на тренировке попробуем сыграть пять на пять, делитесь на команды пока. Это вам для размышления.
Мелюзга устала купаться, собралась и пошла по своим важным делам. Кстати, футболисты мои выгодно отличаются от прочих пионеров, где-то вторая команда получилась, после старшего отряда, а уйдет старший отряд — займут его место. Но, не уйдет, все так навсегда и останется. Смотрю им вслед и грустно становится, Питеры Пены поневоле. Дети, которые никогда не повзрослеют.
Народ с пляжа разошелся, дежурить тут смысла больше не вижу, до ужина еще больше получаса, что там у меня еще по плану? Зашел в спортзал, благо он от пляжа — рукой подать, переоделся и пошел к столовой, посидеть на крылечке. Когда уже подходил к столовой, откуда то справа выскочил Электроник, встрепанный и взъерошенный.
– Привет, тебя что, опять Женя из библиотеки выгнала?
Садимся на лавочку.
– Привет. А ты уже знаешь?
Да все, и во всех лагерях, всё давно знают. В этом мире есть две неизменные вещи, это памятник Генде и чувства Электроника к Жене. Надеюсь, однажды он всё же добьется взаимности. Может, тогда хоть Женя подобрее к окружающим станет.
– Да все знают. Молчат только и за тебя переживают.
– Ох… - Электроник прячет лицо в ладони на несколько секунд.
– Да, не переживай ты так, всё будет нормально. Мы в тебя верим.
Вспоминаю про веревку.
– Кстати, веревка у меня, занесу завтра, если не срочно.
– Репшнур то? Да, занесешь, когда удобно будет.
Долго грустить Электроник не умеет.
– Слушай, а вы действительно всю ночь Алису искали? Весь лагерь об этом говорит, вы прямо герои теперь.
Меча и магии, угу, бутербродов и фомки. Я ж говорю «Слабоумие и отвага»
– Ну, не бросать же ее в яме в лесу?
– Да, непонятно только, почему вожатая на вас взъелась? На линейке ругала, и сейчас, похоже, еще не отошла.
– Ольга то? Не обращай внимания. Судьба у нее такая, следить за порядком. Алиса, с ее точки зрения, девочка самостоятельная и потеряться не может, по определению, а вот если бы Шурик потерялся, то тут весь лагерь цепью бы лес прочесывал. А еще, порядок в ее понимании, это, чтоб без ее приказа ни-ни, а мы самостоятельно пошли. Вот и злится. Хотя, конечно, в известность поставить стоило бы, но, кто же знал, что мы всю ночь проходим.
– Это да. Но она вас даже не похвалила.
Ага, а кто-то вообще вспомнил?
Опять пауза.
– Как думаешь, она про ваш поход и спасение Алисы что-то скажет хорошее?
– Ну, про Алису, может и скажет, а про нас вряд ли. Ты скажи, вы почему вашего кошкоробота забросили?
– Знаешь, не до него сейчас.
«Не до грибов мне нынче, Петька, не до грибов...» Наконец, дверь в столовую открывается и мы заходим.
– Семен...
– Еще раз здравствуйте, Глафира Денисовна. Что-то случилось?
– Вы могли бы уделить мне пару минут?
– Что-то срочное, или можно сперва поужинать?
– Семен, вы зачем людей пробуждаете? Одного-двух, еще нормально, но вот вы двух девочек разбудили, может даже навсегда, одна девочка на подходе, одной толчок дали, а уж что вы с младшими делаете, это просто ни в какие ворота…
Ну, во-первых, не хочу я никого будить, это само происходит. А, во-вторых, по идее, я сейчас должен начать закипать, ведь баба Глаша явно приложила руку, к здешнему безобразию. А я тих и кроток.
– Глафира Денисовна, знаете, я, как обитатель объекта «Убежище», сам позволю себе решать, что есть для этого мира хорошо, а что – плохо.
Вот так. Слово вылетело, теперь не поймаешь. Баба Глаша опускает взгляд, стоит некоторое время, потом опять смотрит на меня и говорит одними губами, но я, почему то, слышу каждое слово.
– Знаете, может вы и правы, Семен. В любом случае, это уже больше ваша, чем моя ответственность. Но подумайте о последствиях...
– Это вы о чем сейчас говорили?
Электроник, оказывается все это время стоял и подслушивал.
– Да так, о своем, знакомые у нас общие нашлись.
Беру свою порцию, какая-то тушеная капуста с каким-то непонятным мясом и неизменный компот. В углу одиноко сидит Лена, ковыряет вилкой в капусте и поглядывает в мою сторону.
– Можно?
– Да.
– Приглашение не отменили?
– Нет.
Ну вот как с ней разговаривать? Вроде и поглядывала с интересом, а сама молчит, как партизан на допросе.
– Варенье то сварили уже?
– Да.
– Вкусное?
– Я не знаю еще, остывает. - Лена впервые слабо улыбается.
– Ладно, что-нибудь нужно?
– Нет, ничего не нужно. Сам приходи.
– Обязательно. Вы в каком домике?
– В последнем у леса.
– Это в тринадцатом, получается?
– Да, наверное.
– Хорошо, я тогда пойду. До вечера.
– Пока.
Пришел к себе, завалился на маты, еще раз с тоской вспомнил кровать у амазонок. Лежу, пытаюсь понять: что с Леной, и что мне с этим делать.
Я так представляю ситуацию, что Лена и в этот раз встретила двойника, спрятала его в лесу, чтобы он не пострадал, и тут появился я, а двойник возьми, из-за этого, и дематериализуйся. А бедная Лена теперь недоумевает, что же произошло? Придется через пару часов разубеждать девушку, что я не тот, за кого она меня принимает. Или не придется? Предоставлю, наверное, ей инициативу, захочет спросить — спросит, не захочет — ограничимся чаем с вареньем. В голову лезет сценарий ужастика «Домик №13», с зашедшим на чай к девочкам пионером, последующей разделкой пионерками трупа пионера, и выносом составных частей пионера в лес через окно. Благо, домик номер тринадцать ближайший к лесу, Саша полностью послушна Лене, а программа Лены такие варианты, кажется, вполне допускает. Не смотря на эти страшненькие фантазии умудряюсь даже подремать минут тридцать.
В домике у Лены и Саши, в отличие от бардака амазонок очень все аккуратно и уютно. И сама Лена беспорядка не любит, и Саше скоро пора будет готовится войти в образ помощницы вожатой всея лагеря.
Стол выдвинут на середину комнаты, девчонки сидят на кроватях, а единственный стул предоставлен мне и стоит строго посередине прохода между кроватями. На столе вазочка с «Юбилейным», розетки с вареньем, электрочайник, близнец Алисиного, фарфоровые(!) чашки. И где только нашли фарфор? Или, на объекте есть всё, надо только знать, что и где лежит? Я уж сколько по этому объекту потоптался, а знаю, наверное, исчезающе малую его часть. Мой букет, а я, таки, вспомнил, как где-то читал, что в гости к девушкам полагается приходить с цветами и пришлось обрывать сирень у домика вожатой, удачно вписывается в этот интерьер.
Варенье неожиданно вкусное, кроме ягоды и сахара Саша добавила туда, при готовке, какие то травы, и теперь на языке явственно чувствуется вкус лета, закрываешь глаза и кажется, что ты стоишь на лугу, пахнет травой, полевыми цветами, немножко свежей хвоей. Это должно быть очень здорово, попробовать такое варенье, где-нибудь в феврале.
Господи, как же я хочу в зиму. Даже то ощущение, когда стоя на остановке промерз до костей совсем не пугает. Насморк, обмороженная мочка уха, потерявшие чувствительность пальцы на ногах сейчас не вспоминаются. А вспоминается тихо падающий крупными хлопьями снег в новогоднюю ночь, где-то на даче, елка, отец, пытающийся открыть бутылку шампанского, или заснеженное поле, от которого отражается ослепительно яркое солнце. Самое главное, что ты знаешь, что через несколько месяцев зима уйдет, и ты будешь собирать ягоду на острове, чтобы съесть ее следующей зимой.
Саша болтает не переставая. Или кровать Мику так действует на своих полежальцев, или она стесняться меня перестала, хотя, вроде и раньше не стеснялась, или же это закономерная стадия развития аборигенов, и скорее последнее. Лена, тоже весела, для Лены, оживлена и общительна, и поддерживает беседу, болтая о всякой чепухе. Мне остается только наслаждаться обществом двух милых барышень. Только одна мысль скребет изнутри мою затылочную кость: обычно Лена так меняет свое поведение, когда принимает какое то важное, с ее точки зрения, решение. Но время идет, чай выпит, варенье съедено, сигнал к отбою по радио прозвучал, пора и прощаться.
– Лена, Саша, а что вы будете делать с вареньем? Послезавтра отъезд, съесть не успеете, с собой везти — глупо, на всех разделить — не хватит.
Саша вопросительно смотрит на Лену, Лена, на секунду задумавшись, отвечает: «А здесь оставим, в домике, для следующей смены. Мы всегда так делаем, а нам тоже оставляют.» И весело улыбается, каким то своим воспоминаниям.
– Записку им напишите. А то подкармливаете друг-друга, а не общались ни разу.
– Ой, правда! – Саша бросается искать карандаш и бумагу, а Лена провожает меня к выходу.
У самых дверей оглядываемся, Саша сидит за столом, спиной ко входу, вся в активном творческом процессе. Лена открывает шкаф, там висит «моя» куртка.
– Заберешь?
– Зачем? Ты же знаешь, что это не моя.
Выходим на крыльцо, Саша подскакивает проводить меня, но я успокаиваю ее словами, что я еще не ухожу. Закрываем дверь и присаживаемся рядом на лавочку.
– Ничего я не знаю!
– А я думал, ты заметила разницу. Я его видел всего дважды, и один раз разговаривал, и то заметил, что я — не он. Что там ты решила, я не знаю. Ты же, как обычно, отмалчиваешься.
– А что я должна была решить? Когда ты вот он, ходишь по лагерю, каждый день на глаза попадаешься, а сам меня игнорируешь, а дружишь с этими…
– Лен, меня то ревновать не надо.
– Да понимаю я, уже понимаю. Я тоже разницу видела, но не верила. Вы же похожи, больше, чем два брата-близнеца, вас даже зовут одинаково.
– Ну да, мы и есть братья-близнецы, нас разлучили в детстве. Он воспитывался в семье первого секретаря обкома, а я в цыганском таборе. Когда мы снова встретимся, я покажу ему соску-пустышку, а он мне кусок пеленки со штампом роддома. После этого ты увидишь, как все пионеры поют и танцуют. А он вернется через смену, должен, по крайней мере я на эту надеюсь… Двойники мы, бывает такое.
Лена улыбается моей шутке.
– Ты обещаешь? Про танцы пионеров?
– Про пионеров? Нет, про них не обещаю, а про то, что вернется, есть очень большая вероятность. Лена, я здесь не бог и не начальник. Я такой же пионер, как и ты, просто, по ошибке, попавший в ваш лагерь. Помнишь, пару смен назад приезжала девочка, а Саши не было? А потом она уехала, а Саша вернулась. Так и тут, я надеюсь, будет. Вряд ли я задержусь больше, чем еще на одну смену.
Неуместно сейчас рассказывать об устройстве здешней вселенной, поэтому Лена слышит версию, согласующуюся с ее картиной мира.
– Успокоил я тебя?
– Да… Наверное... Нет, но я тебе верю.
Подымаемся с лавочки, стукаюсь в дверь.
– Саша, я пошел!
Саша выходит, расстроенная.
– Уже уходишь? А я хотела, чтобы ты сочинить записку мне помог. А то ничего в голову не приходит.
– А ты напиши: «Вы здесь не просто так!» подпись: «Лена и Саша» и положи сверху на банку, они тогда сразу поймут, что им с этой банкой варенья делать. И пошутите, и назоветесь. А если они вам ответят, то хоть знать будете, как зовут друг-друга.
Не смог удержаться от такой шутки, интересно будет посмотреть на следующем цикле на эту парочку. Особенно когда записку прочтут. Кстати, если варенье у них в домике от цикла к циклу переходит, хотя и не должно, то в этом лагере вообще все наперекосяк получается.
Саша наскоро прощается и скрывается в домике, писать послание. А Лена неожиданно вызывается меня проводить.
– Может возьмешь куртку, все-таки? Он, все равно, каждый раз в новой куртке приезжает.
Всерьез думаю над этим, но решаю не брать. Ночами в поездах прохладно, но не настолько, чтобы тащить с собой зимнюю куртку.
Какое-то время идем молча, а потом Лена начинает скупо и коротко рассказывать. Рассказывать о том, как она прятала этого двойника, как таскала ему еду, как она, каждый раз уговаривает Мику поселиться с Женей, потому что Мику обязательно все разболтает, как она каждый раз записывается в патруль, чтобы уходить в лес не возбуждая подозрений.
– И что, так необходимо было его в лесу прятать?
– Я не знаю, но ведь реально его могли убить.
– Хоть раз кого-нибудь здесь убили?
Кроме меня, естественно.
– Ты знаешь, я не помню такого. Но говорят был однажды случай, что пришел один человек под видом пионера, и убивал всех в лагере, а потом в другом лагере, а потом в третьем, пока в последнем лагере пионеры не собрались и его самого не убили. И вот с тех пор лагерь и охраняем. Легенда такая, а может и правда. Нам об этом Ольга Дмитриевна на первой линейке всегда рассказывает.
Ах, Ленушка, знала бы ты правду…
– Ну, я тебе обещаю, что больше никто никого убивать не будет, и прятать моего брата-близнеца тебе не придется.
– Семен, а я ведь тебя хотела убить. На острове, или в домике. Я думала это ты его.
Как мило.
– Как мило. А еще убей Алису с Ульяной, за то, что они в засаде сидят, кибернетиков, за то, что оружие делают, вожатую, за то, что всё это придумала, Сашу, за то, что мешает тебе с ним встречаться, Мику и Женю, не знаю за что, хоть из ревности. И всех остальных, просто за компанию…
– Я делала так.
Оп-па. О сколько нам открытий чудных…
– Когда успела?
– Не бойся, – Лена смеется, грустно и несколько нервно. В первую ночь здесь мне всегда снится такой сон. Все, слово в слово, как ты сказал. А заканчивается все плохо. Он пытается меня остановить, потом убегает от меня, потом я догоняю его и убиваю. А потом я понимаю, что я наделала, собираюсь убить себя и просыпаюсь.
– Лен, сдается мне, что из всех обитателей лагеря, ты — самая большая для них опасность.
– Я знаю, – Лена кивает несколько раз.
– Ты держись. Все только от тебя и зависит.
– Я держусь, пока.
– Мы сильно отличаемся?
– Да сильно. Теперь вижу, что сильно. Ты тоже хороший, но он лучше, не обижайся.
– Я должен обижаться? - Улыбаюсь. Не впутывай меня в ваши отношения, я и так в них впутан оказался.
Давно уже стоим на крыльце спортзала, а я держусь за дверную ручку.
– Мы еще поговорим об этом?
– Да, конечно-же. Почему то с тобой у меня получается.
– Так, сама же сказала, что я хороший.
– Сказала, и повторю. Ну, до завтра.
– Пока.
Неожиданно Лена встает на цыпочки и неловко чмокает меня в щеку. «Это тебе за то, что заставил меня выговориться». И убегает.
Лежу в тренерской, смотрю в потолок и строю мысленную беседу:
– Доктор, я только что убила всех октябрят, пионеров и комсомольцев!
– Превосходно, желаете поговорить об этом?
«Психоаналитик хренов». С этой мыслью и засыпаю.

Продолжение

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2310619
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2336203
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2344710
4 глава, часть 1 http://vn.reactor.cc/post/2360187
4 глава, часть 2 http://vn.reactor.cc/post/2363608


IV

Очень приятно, Царь. (часть 3)

– Семен, утомили вы старуху с этим праздником. Давайте сегодня сделаем перерыв, а беседу на завтра перенесем.
– Баб Глаш, а я хотел на завтрашний день отпроситься. Завтра же автобус со вторым мной приезжает. Я его встретить собирался, чтобы глупостей не случилось, неспокойно мне что-то. И, как вы думаете, я для него не опасен?
Баба Глаша отвечает, подумав минуту.
– Хорошо, так и сделаем. Сегодня я беру больничный, а завтра в лагере выходной. И, думаю, ничего с вашим собратом не случится – встречайте. А, чтобы вы не расслаблялись, задание на чтение я с вас не снимала. Все, свободны, не надоедайте старухе, ей все-таки голову напекло на вашем пляже.
Прощаемся, я встаю, берусь за дверную ручку, каморка бабы Глаши настолько маленькая, что до входной двери совершенно не надо никуда идти, и, когда я уже собираюсь открыть дверь, баба Глаша чуть насмешливо говорит мне в спину.
– Ваше Величество, вам не кажется, что сегодня вы изменили этот маленький мирок? Ну и я, вместе с вами? Идите-идите, не отвечайте.
Ехидная бабка. Непонятно, шутит он так или всерьез сказала. Выкидываю эту ее фразу из головы и отправляюсь на пляж. Хоть раз честно подменю там вожатую.
На пляже устраиваюсь сначала в тень от грибка, а потом перебираюсь на свое, уже привычное, место – под дерево, на самой границе пляжа. Народа почти нет, народ накупался утром на празднике, а сейчас воздух настолько прогрелся, что народ предпочитает прятаться от жары в тени домиков. Даже просто, дойти до воды пятьдесят метров, когда солнце жарит сверху, а раскаленный песок – снизу, это уже подвиг. Но один раз я такой подвиг могу совершить. Вода в бухте, огражденной от фарватера островами, прогрелась как бульон. И если бы не двухнедельный цикл, и ураган в конце каждого цикла – цвела бы она сейчас зелеными водорослями. Окунаюсь в этот бульон, но легче мне не становится, хотя нет, если обмотать голову футболкой, а самому лечь на мелководье, то так – чуть полегче и даже приятно. Да, так в полудреме можно провести часок, представляя самого себя аллигатором, высматривающим добычу на берегу. Нет, встряхиваю головой, оглядываюсь – ну нет никого на пляже, пойду и я. Добегаю по песчаной сковородке до одежды, быстренько накидываю на плечи рубашку и, не одевая шорты, бегу в спортзал.
Спортзал каменный, и, до сих пор еще, кажется, хранит ночную прохладу, а если тут так хорошо, если желающих заняться физкультурой сейчас нет, то почему бы мне не порадовать, наконец, Глафиру Денисовну? Быстренько переодеваюсь, беру папку с журналами и черновиком доклада, будь он неладен, достаю оттуда «Журнал №1», начатый еще 22 августа 1967 года. Нет, лежа читать, наверное, будет удобнее. Оставляю папку на столе, а сам с журналом заваливаюсь на кровать.
Впервые в поле зрения науки такие как я попали совершенно случайно и в журнале этот случай описывают задним числом. Солдат привез на машине обед для караула… Стоп! Солдат! Привез на машине! Обед для караула! Правильно ли я понял, что в 1967 году, в лагерь можно было вот так, запросто, приехать на машине и привезти продукты из внешнего мира? А в лагере находился караул? Интересно то как. И куда все делось? Так вот, привез обед для караула и для ученых, и, пока машину разгружали, пошел погулять, в нарушение запрета. Пошел погулять и встретил прекрасную пионерку, кстати, оказывается, тогда это назывался не пионерлагерь, а школа вожатых и это правильно, а то семнадцатилетние пионеры, гм, удивляют даже меня и даже сейчас. Я прямо представил себе, как солдатик идет по тропинке... а ведь к старому лагерю он шел, а караул, наверное, был, где-то на месте нынешнего «Совенка». Так вот, идет по тропинке, а навстречу ему тогдашняя Славя.
– Привет, ты, наверное, только что приехал?
Или тогдашняя Лена, испуганно глядит с крыльца. Хотя, вряд-ли тогдашние девочки были копиями нынешних, изменения какие-то в них, то есть в нас, все-же происходят.
В общем, случился у них роман. Да не роман, а нормально влюбились друг в друга. А парень не зная того активировал девчонку. Видимо способностями обладал, потому-что, что природные люди, что такие, как я – репликанты, они далеко не все могут других репликантов активировать. Ездил он каждый день, обед возил и с девушкой встречался. Никто не знает, о чем они говорили, какие планы строили, что между ними вообще было и было ли. А потом парень ногу сломал и приехал снова только через месяц. А месяц это два цикла, да еще с хвостиком. На пять дней бы пораньше приехал… А так, приехал, а девушка его просто не узнает, он к ней целоваться, а она его по морде, крик подняла. Его от доставки продуктов отстранили и с машины сняли, думали, что просто режим нарушил, а он... В общем, повесился тот парень. Трагедия. Рассуждаю об этом с иронией, но трагедия ведь, никуда не деться, жалко их. Потом переворачиваю страницу, чтобы читать дальше и понимаю, что сейчас засну, сказывается то, что три дня до этого спал часа по четыре. Кладу раскрытый журнал корешком вверх себе на грудь, закрываю глаза и засыпаю, если организм просит, значит ему надо.
Снится мне, что это я – тот солдат, что иду я по тропинке и выхожу к старому лагерю, а мне навстречу, с крыльца бежит Ульянка. Старый лагерь еще совсем не старый, в нем еще вовсю бурлит жизнь, еще бегают по площадке дети, еще следит за ними орлиным взором вожатая, и само здание сверкает свежей побелкой на стенах и новым шифером на крыше. Ульянка подбегает ко мне, хватает меня за руку и говорит.
– Ну наконец-то, я уже ждать устала! Пойдем!
Мы идем, точнее Ульянка ведет меня, мимо старого корпуса по тропинке, и, как-то незаметно, тропинка раздается вширь и покрывается асфальтом, и вот мы уже, взявшись за руки, идем по улице, прямо по проезжей части. Сама проезжая часть не очень широкая, только-только разъехаться двум машинам, но от тротуаров, с каждой стороны ее отделяет ряд высоких тополей, а между тротуарами и домами есть еще и палисадники. Ни во время «Совенка», ни в «моё» время так не строили, да и застроена улица двухэтажками, какие строились после войны. Одно- двухподъездные двухэтажки, какие-то из дерева, какие-то оштукатуренные и покрашенные. Сквозь просветы между домами видны огромные, по современным меркам, дворы. Лавочки, горки, перекладины для сушки белья, кое где, даже фонтаны или гипсовые пионеры, наподобие тех, что охраняют ворота «Совенка», сараи в самой глубине дворов. Вспоминаю Алису, как она описала свой дом.
– Мы к Алисе идем?
Почему-то говорить трудно, а Ульянка молчит, только ведет меня дальше. А я замечаю, что это место давно заброшено. Сломанные руки и отбитые носы у пионеров, треснувшие чаши фонтанов, ржавые детские горки, лавочки без сидений. Штукатурка на домах давно уже осыпается, кое-где даже проваленные крыши и разбитые стекла и слой опавшей листвы на крышах, на дороге и тротуарах. Осень, приблизительно сентябрь, по моим меркам. Люди не совсем покинули этот город, кое где замечаю белье на веревках, иногда слышу, как хлопает дверь, или, как где-то за спиной проезжает машина, но ни одного человека нам не попадается.
Постепенно начинает накрапывать дождик, мелкий холодный осенний дождик, а я обнаруживаю, что на мне брезентовый плащ, фасона «почтальон Печкин», плащ велик для меня одного, но если одной полой укрыть Ульянку, то получается в самый раз.
И вот мы идем, вдвоем под одним плащом, я чувствую, как она прижимается ко мне, чувствую тепло ее тела, чувствую ее острый локоть. А улица полого, но довольно заметно поднимается, и заканчивается школьными воротами. Мы проходим сквозь эти ворота во двор, обходим справа школьное здание, оно той же эпохи, что и двухэтажки и столь же заброшено, пересекаем, забирая влево, по диагонали спортплощадку и небольшой садик и попадаем через калитку в сквер. Ну, хотя бы в сквере уже появляются признаки жизни в виде подметенных дорожек и бронзового памятника неизвестно кому. Сквер резко обрывается, ограниченный трамвайной линией, я вижу вполне современного вида остановку с ларьком и впервые вижу людей, лиц вот разглядеть не могу, какие-то серые пятна, над серыми плащами, но это люди. А Ульянка ведет меня дальше, через рельсы, за которыми начинается очень крутой и высокий каменистый обрыв, на обрыв зигзагом забирается металлическая лестница, с решетчатыми ступенями, и нам нужно туда, и я уже догадываюсь, что там увижу.
Как только мы поднимаемся наверх дождь заканчивается. Позади нас он еще идет, надо нами просто пасмурно, а впереди – солнце и лето, да лето. За обрывом местность начинает полого снижаться, и в самом низу котловины я вижу пионерлагерь. Пионерлагерь «Совенок». И я понимаю, что мне нужно назад, под дождь, на трамвай, шум которого уже слышен, а Ульяне – вперед, в лето, в лагерь, но мы оба еще можем выбрать и перерешить, и выбирать за нас двоих должен я.
– Ну же, решайся, – торопит Ульяна.
Она, каким-то образом, выросла под моим плащом и сейчас стоит напротив меня, внезапно повзрослевшая, ей сейчас , где-то лет восемнадцать. Подросла, сейчас она, наверное, даже повыше Лены, появилась грудь, и смотреть там теперь есть на что. Детские черты лица уже, практически исчезли: исчезла припухлость губ; обрисовались высокие скулы и небольшой, но четких очертаний носик; в разрезе глаз едва заметно что-то азиатское, нет не азиатское – азиатское у Мику, а угро-финское. И Ульянка, слегка прищурив эти синие глаза глядит на меня ласково и чуть насмешливо.
Я хочу ответить и не могу сказать ни слова, хочу пошевелиться, чтобы показать рукой и не могу, наконец рука медленно-медленно начинает подниматься, но Ульяна этого еще не замечает.
– Семен, пора.
И, неожиданно, новый взгляд, который я не могу расшифровать, хотя обычно читаю Ульянку, как книгу.
– Семен!
Я просыпаюсь и понимаю, что в тренерской я не один. Поворачиваю голову – за столом, на моем месте, сидит Ульянка и, кажется, смотрит на меня, так-же, как в этом сне.
– Семен, ужин проспишь.
– Уже нет. Давно ты тут?
– Минут двадцать уже, а сигнал три минуты назад был. Прибраться пришла, а тут ужин.
– Ну, пошли тогда.
Надо идти, а я сижу и смотрю на нее, и прикидываю к ней нынешней, виденный мною во сне ее облик.
– И что сидишь?
Нет, ничего. Не говорить же, что мне открылось будущее, которое не настанет.
– Нет, ничего. Не проснулся еще. Идем.
Ульяна какая-то тихая и серьезная, идет и думает о чем-то своем, иногда коротко бросая взгляд в мою сторону. Хочет о чем-то спросить и не решается, я собираюсь ей помочь, но мы уже дошли до столовой, до толпы вечно голодных пионеров, которая разделяет нас. Минуту спустя я уже слышу голос Ульяны из противоположного угла зала, а сам оказываюсь за одним столиком с кибернетиками.
– Спасибо парни, за участие в празднике. За декорации и за актерство.
– Это за то, что нас водой облили?
– Вам обидно? Меня вон, вообще два раза в реку макнули. Один раз Ольга, а один раз свои же.
– Нет, не обидно, но мог бы предупредить, а то вели себя, как идиоты.
– Если бы предупредил – сюрприза бы не было, был бы скучный праздник для галочки. У Ольги полный блокнот таких праздников.
– Ты арбалеты то забери, мы дуги переделали, и спусковые механизмы запасные, тоже забери. А то – вытащил он их для безопасности. Мы бы и сами их вытащили, не дураки все-же.
Вот за это я перед кибернетиками искренне извиняюсь, как-то не ожидал я от них такой ответственности. Беседуем еще минуты две, обсуждаем, где лучше стрельбище устроить, и приходим к выводу, что в небольшом овражке, на полдороги в старый лагерь. Когда прощаемся, не могу удержаться и говорю.
– Шурик, пойдешь в старый лагерь за деталями – меня зови.
И ухожу, оставляя их в недоумении. Похоже, мысль о походе туда Шурика еще не посещала.
На сегодня несделанным осталось еще одно дело, и я отправляюсь искать вожатую. Ну, то есть как, искать. Иду на площадь, сажусь на лавочку и жду. Все равно она здесь окажется.
Мимо пробегают пионеры, одни подсаживаются и перебрасываются со мной парой фраз, другие просто здороваются, наконец подходит и садится рядом Ольга.
– Ничего, что я тебя в воду столкнула?
– А ничего, что тебя облить хотели и пришлось, спасаясь, самой в воду прыгать?
– Ну я тогда уже догадалась, что этим закончится, раз ты остальных начал обливать.
– А я все думал, кто тебе разболтал. Ведь никому же не говорил, своим сказал про тебя, только уже в лодке.
– Невозможно удержаться, чтобы начальника в воду не окунуть. Я просто себя на твое место поставила и сразу это поняла.
– Ольга, во сколько завтра автобус придет?
– А тебе зачем?
– Если я скажу, что сбежать решил – поверишь? Встретить я хочу опоздавшего, если он там будет, конечно.
– В три часа, ну, плюс-минус, сам понимаешь. А почему ты, это же Алисина обязанность?
Спасибо, меня Алиса однажды встретила. В этот раз будет, конечно, мягче, но фингал под глазом моё второе я может и получить.
– Ну ты же знаешь Алису. Еще глаз ему подобьет, а тут я предупрежу сразу, чтоб не звал ее «ДваЧе».
Ольга фыркает.
– Хорошо, как встретишь – направляй ко мне, а я уж разберусь. Ох он у меня и побегает остаток смены, чтобы не опаздывал в следующий раз.
– Оль, ну я то знаю, что ты не такая, но почему ты с подчиненными такой образ выбрала?
Ольга не отвечает, только улыбается, качает головой, встает, прощается и уходит.
Лагерь постепенно затихает, начинает темнеть, на площади и на аллеях зажигаются фонари, как только это происходит, откуда-то сбоку подходит Лена.
– Привет еще раз.
– Привет, а я знала, что ты меня тут ждать будешь. Вот, возьми. От меня и от остальных.
И Лена протягивает мне две акварели. На одной, карандашный набросок которой я уже видел – я, рот до ушей, и повисшие на моей шее рыжие девки, а на другой – тоже я, в костюме морского царя, стою, опираясь на трезубец, на фоне ладьи. И, на обратной стороне текст, совсем детским почерком: «Для самого лучшего царя!» и имена. Вся компания расписалась, от Гришки до бабули.
Разглядываю первую, потом вторую.
– Вы слишком хорошего мнения обо мне, – и, неожиданно для себя, добавляю. Дочка.
Потом спохватываюсь.
– Извини за «дочку», я не хотел тебя обидеть.
– А я и не обиделась, я поняла, что это-же ты от лица Морского царя сейчас говорил. Даже приятно.
А после небольшой паузы, Лена спрашивает.
– Ну как решил свою задачу?
– Нет Лен, во-первых, некогда было, а во-вторых, боюсь эта задача не имеет решения. Верчу вот ее в голове и никак.
– И все равно, у тебя все получится, я знаю. Не может не получиться.
– Может ты знаешь и почему я тебя тут жду?
Лена молчит и смотрит на меня. Глаз не опускает – очень большая степень доверия с ее стороны, я ценю. На мгновение становится так тихо, что я слышу, как мотылек бьется о стекло уличного фонаря.
– Тот, твой двойник, который завтра должен приехать, о котором мы в прошлую смену говорили? Страшно, вдруг он не вспомнит меня? Или все закрутится и закончится не начавшись.
Надо же, помнит, все помнит. Киваю Лене.
– Я его завтра встречу, и к Дмитриевне отправлю, а ты сама ориентируйся, по обстановке.
А Лена, не слыша меня.
– Ты знаешь, иногда мне кажется, что я смотрю один и тот же сон. Все, как в твоей сказке. Про то, что я никуда не уезжаю, а остаюсь в лагере и дом мне только снится. А потом просыпаюсь и смена начинается снова, и настоящая жизнь – здесь.
Отворачиваюсь к памятнику, чтобы не смущать Лену. Леночка-то, вот-вот спросит саму себя: «Где я, кто я и что со мной происходит?». И начнется у ней тогда совсем другая жизнь. Но как же интересно ждать этого момента! Практически, на моих глазах, – как рождение человека. Гм, психоаналитик-акушер-физрук, просто мастер на все руки. Еще цикл? Два? Или уже в этом? Рискнуть и подтолкнуть? Нет, не сейчас – боюсь.
И вот на этом диалоге мой самый длинный день в цикле заканчивается. Я прощаюсь с Леной и иду к себе, а Лена еще остается на лавочке. Сидит и смотрит куда-то в себя. Я дохожу до начала аллеи, потом оборачиваюсь, вижу замершую Лену и оттуда обращаюсь к ней.
– Запамятовал. Помнишь, я тебе говорил, что когда мы встретимся с моим близнецом, мы предъявим друг-другу обрывок пеленки и соску-пустышку, узнаем по ним друг-друга и все вокруг запоют и начнут танцевать? Так вот, я наврал тебе – не все.
Я, таки, заставил Лену улыбнуться. Вот теперь, на сегодня, действительно, все.