Голая сем

Королевская ночь (часть последняя)

Вожатая крепко отчитала его за расхристанную рубашку, обгоревшие шорты и неподобающий внешний вид.

«Я тебе выдала комплект новой одежды, а ты за неделю умудрился испортить её так, что теперь только выбрасывать! — ругалась она. — Настоящие пионеры так себя не ведут! Ходи теперь в своей, новую форму перед отъездом я тебе не дам!»

Из всей собственной одежды Семёна к ношению летом была пригодна только засаленная футболка.

«Да пофиг, что грязная — скоро всё равно уезжать».

В лагере вовсю устраняли последствия Королевской ночи: отмывали зубную пасту от дверей, подметали стеклянные осколки и окурки, чинили сломанные лавочки и выбитые окна. Славя активно помогала наводить порядок, так что возможности поговорить с ней наедине не представилось.Лазарет был переполнен пионерами: наверное, косили от работы, а может, не рассчитали силы прошлой ночью. Во всяком случае, Виола несколько раз посылала Толика в столовую за кефиром. ОД хотела и Семёна нагрузить, но он отсиживался в домике рыжих.

После обеда Славя куда-то подевалась.Семён обошёл весь лагерь, но нигде не встретил. Он уже собирался плыть на острова, когда заметил её сидящей на пристани. Рядом с ней были кошка и сова: пернатая сидела на руке, а мохнатая ласкалась и мурлыкала.

«Это что, вчерашние кошкодевочка и Сова?— ошалел Семён. — Нет, не может быть! Я, конечно, догадался, что отвар был не из простых грибочков, но не мог же я спутать их с девушками. Не мог же я путаться с животными!»

Славя смотрела, как обычно, благосклонно:

— Семён, ты искал меня?

Он начал нерешительно.

— Да, я хотел тебя увидеть (она улыбнулась от этих слов) и спросить кое-что про прошедшую ночь.

— Спрашивай, — в её голосе звучало участие.

— А кто играл всё время на дудке?

— Какой дудке? — в её глазах читалось непонимание.

— Ну там, ночью в лесу, когда мы танцевали у костра, у тебя был бубен, а кто-то играл на флейте или свирели, ноя не видел ни у кого никаких дудок.

— Семён, тебе это что, приснилось? —Славя заливисто засмеялась.

— В смысле, приснилось? Мы же всю ночь танцевали,прыгали через костёр, там ещё были две девочки не из лагеря, а потом цветок папортника взорвался!

Славя обеспокоенно посмотрела на него.

— По-моему, тебе стоит сходить в медпункт.

Он опешил.

— Разве ты не ходила со мной ночью в лес отмечать Купалу и смотреть на цветок папортника?

— Семён, я всю ночь была в лагере. —говорила она серьёзно. — Ты куда-то пропал после концерта, а утром во время пробежки я нашла тебя спящим в лесу. Ты ещё всю дорогу говорил о каких-то девочках с кошачьими ушками. Тогда я не придала этому значения, а сейчас думаю, что тебя нужно показать Виоле.

Семён сел от таких известий.

Славя смотрела на него и поглаживала киску.Сова улетела на дерево.

«Ничего не понимаю! Что же получается:это всё мне померещилось? Приснилось? Ничего не было: ни костра, ни голых танцев, ни Совы, ни неки?.. Не было никакого секса... А это значит, что мы со Славей — просто друзья! И сегодня она уедет на свой север, и я её никогда больше не увижу...»

Семён застонал от отчаянья. Сейчас он понимал, что чувствовали те русалки, когда он отказал им. Русалки, которых не было... А чувства остались.

— Славя, я не хочу уезжать! — вскричал Семён.

— Да, мне здесь тоже очень нравится, так что жаль покидать «Совёнок».

— Ты не понимаешь! — из глаз брызнули слёзы. — Я не хочу тебя терять!

— Семён, — она обняла его за плечи. — Ты мне тоже стал очень дорог. Мне не хочется расставаться, но нас же не будут держать здесь вечно. И дома меня ждут. Твои родители тоже, наверное,соскучились. Но это не значит, что мы потеряем друг друга! Мы оставим адреса,будем переписываться, в гости иногда приезжать, — говорила она совершенно искренне, чувствовалось, что она сама вот-вот заплачет. — А может, поступим в один институт, переедем друг к другу, кто знает...

Её слова звучали разумно и обнадёживающе. Они могли ободрить, если бы Семён был простым советским пионером, а не пришельцем из будущего. Если бы ему было, куда ехать из лагеря.Если бы он был уверен, что не вернётся в любой момент в свою пустую квартиру с унылой жизнью сыча. Если бы он был уверен, что однажды его не закинет на необитаемый остров к людоедам или вообще в ад.

«Если я расскажу Славе, что мы вряд ли когда-нибудь встретимся, потому что я — не из этого мира, она точно сочтёт меня психом!»

Посему Семёну оставалось только утереть слёзы и сделать вид, что будет писать и приедет в гости.

 

***

В автобусе Семён хотел сесть со Славей,но его опередила Мику. Места рядом с другими знакомыми девочками тоже были заняты. Пришлось ехать одному на заднем сиденье.

Не имея возможности занять себя, Семён размышлял. И чем больше он размышлял, тем больше несоответствий он находил в версии Слави со своими воспоминаниями.

«Так было что вчера или не было? Если это всё мне приснилось, почему воспоминания такие яркие? Почему я помню этот ритм, это „Эй, на-на-на, эй, на-на“? Почему во сне ничем не обусловленного восторга было больше, чем от любого радостного события в „реальной“ жизни? Почему я помню каждое ощущение внутри Слави? Почему я видел Сову вечером в лагере? Где я прожёг свои шорты? Что я вообще делал один ночью в лесу, вместо того, чтобы мазать ручки зубной пастой и бухать с рыжими? А самое главное, откуда у меня этот укус на ключице — свидетельство необузданной животной страсти кошкодевочки?!!»

Время от времени он замечал краем глаза,что Славя поглядывает в его сторону, но, когда он поворачивал голову, она переводила взгляд на Мику, которая трещала без умолку всю дорогу.

«Если все мои воспоминания — правда,почему тогда Славя притворяется, что всего этого не было?» — не понимал он.

И ответ вскоре нашёлся.

Всё, что произошло в Королевскую ночь,проходит вместе с Королевской ночью. Это не берут в обычную жизнь. Это остаётся в памяти юных пионеров, в душах счастливых любовников. Это пополняет легенды лагеря.

Это как курортный роман — вся его прелесть в мимолётности.

После такого осознания Семёну сразу стало легче.

Примерно через час пути Толик стал настойчиво проситься в туалет, и автобусу пришлось сделать остановку в поле возле кустов. Некоторые пионеры тоже решили проветриться и облегчиться.

Пока Мику выходила из автобуса, Семён воспользовался случаем и подсел к Славе.

— Мне бы хотелось ещё побывать в«Совёнке», — заговорил он, — и чтобы ты тоже была здесь. И чтобы в лагере было также хорошо.

Славя посмотрела на него голубыми,ставшими родными глазами.

— Мне бы тоже этого очень хотелось... —она взяла его за руку. — Но мы по возрасту уже не подходим. Да и некогда потом будет: институт, работа, взрослые заботы...

Славя вздохнула.

— Но нельзя унывать и опускать руки, —продолжила она, — и, возможно, у нас ещё появится такая возможность.

Помолчали.

— А что ты загадала у папортника? —спросил он как бы невзначай.

— Секрет! — она лукаво улыбнулась. —Нельзя рассказывать, пока не исполнится.

Семён хотел уже незаметно для окружающих обнять её, но вернулась Мику, обиженная тем, что он так и не вступил в музклуб,и согнала его. И Семён, испытывая неловкость перед японкой, пересел на задний ряд.

Автобус вёз его в неизвестном направлении, в неясное будущее. Но, независимо от того, что ждёт впереди, у него теперь есть прошлое, о коем приятно вспоминать. А если не сдаваться, то,возможно, ему удастся пережить ещё много хороших событий.

Семён с лёгким сердцем мчался навстречу будущему и счастливо улыбался, вспоминая прошлое.

Неизвестно, что там загадала Славя, но его собственное желание уже исполнилось. Три раза. 

Рассказ — мой, картинки — чужие

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2732304
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2740447
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2744500
4 глава http://vn.reactor.cc/post/2752906
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2755836
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2765088
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2771649
8 глава http://vn.reactor.cc/post/2783898
9 глава http://vn.reactor.cc/post/2790955
10 глава http://vn.reactor.cc/post/2799751
11 глава http://vn.reactor.cc/post/2807427
12 глава http://vn.reactor.cc/post/2813773
13 глава http://vn.reactor.cc/post/2818846
14 глава http://vn.reactor.cc/post/2825328
15 глава http://vn.reactor.cc/post/2828850
16 глава http://vn.reactor.cc/post/2836596

XVII
Чужая память

— Не повезло мне, Рыжик. Опять на гитарке петь заставляют.
Семен лениво ковырял вилкой в распотрошенном голубце, отделяя мясо от капустных листьев.
— Ничего, Сёмк. «Петь на гитарке» у тебя наследственное, оказывается. Я это сегодня от Виолы узнала. Только ты, главное, смотри там, на Мику не заглядывайся. Мне то сколопендру поймать не долго. — Ульяна улыбнулась.
Семен искоса глянул на Рыжика и поддержал игру.
— За что-ж ты так ее?
— Кого?
— Да Мику же. Сколопендрой вот обозвала.
— Ах ты! — Ульяна ткнула указательным пальцем Семена в бок. — Сёмк, иногда видно, что ты вовсе не такой зануда, каким хочешь казаться.
На этом разговор временно затих и гости «Совенка» занялись киселем и ватрушками.
— А я ведь так и не прочитала пьесу. — Пять минут спустя пожаловалась Ульяна-большая. Некогда было.
— Вот сразу и посмотришь. Свежим незамыленным взглядом. — Семен помолчал, а потом вздохнув продолжил. — Рыжик мой, я домой хочу. Не хочу я ни мировые проблемы решать, ни проблемы лагерного масштаба, ни чьи то личные. Здесь посмотрел на девочек, успокоился, и уже хочу домой.
Ульяна чуть прижалась к Семену плечом.
— Завтра дома будем, Сём. В восемь вечера надо на точке быть и идти не далеко. Так-что, к ужину, конечно, не успеем. Но к ночи будем.
— Я представляю, как там из-за нас волнуются. Уходили на сутки — почту передать, и застряли тут из-за моей спины.
— Сём. Прости меня. Это я тебе столько лишнего в рюкзак положила.
— Уля, не выдумывай. Пошли лучше прогуляемся, проводишь меня до кружка. А то ты как засела за свою писанину, так и не выходила. Я даже беспокоился — не заболела ли, не подменили ли.

Мику почувствовала, что говорят о ней, выглянула из-за тарелки на Семена с Ульяной, и опять опустила глаза. Она была сейчас слишком занята постановкой, чтобы тратить время на что-то еще. Даже сон вчерашний окончательно провалился куда-то в глубины памяти. Генеральная репетиция; прослушать, что там Семен споет; всех артистов распустить до вечера; договориться с кибернетиками о реквизите. Нет, сон этот вспоминать, ну его. И почему там — во сне, Семен назвал ее Микусей, хотя было приятно, а потом стало так горько, что Мику во сне убежала от Семена, это сейчас не так волновало, как будущая реакция зрителей, которая станет известна через шесть с половиной часов. Всё, всё, всё потом… А сейчас репетиция. Руководитель музыкального кружка торопясь покончила с обедом, отнесла грязную посуду на мойку и побежала на своё рабочее место. Кивнула Ульяне-большой, сидящей на веранде кружка, зашла вовнутрь, оглядела артистов и сочувствующих…
— Все пришли с обеда? Тогда — последний прогон!

Ульяна-большая проводила Семена до музыкального кружка. Поздоровалась с Алисой, поздоровалась с Мику и осталась там же на веранде, чтобы подумать — чем ей заняться, если не до ужина, то, хотя бы, до конца репетиции. На пляж без Сёмки идти не хотелось, сестрёнка пропадала в Старом лагере, мелких не было видно, а другими близкими знакомыми, не смотря на всю свою контактность, Ульяна-большая не успела здесь обзавестись — сильно уж была занята. Не в медпункт же сейчас идти?
Из открытого окна кружка были слышны голоса Мику и Алисы, прерываемые смехом. «Веселая у них репетиция. Попроситься в гости?» Ульяна встала и уже собралась постучаться, когда ее окликнули.
— Ульяна!
Девушка оглянулась. На дорожке стояла Славя и, незаметно для самой себя, искала левой рукой отсутствующую косу.
— …мне очень нужно с вами поговорить!
От волнения помощница вожатой даже перешла на Вы. Было видно, что девушке ужасно неловко. Что она, пересилив себя, прибежала за поддержкой.
Ульяна вспомнила, как Семен, когда он с больной спиной только вернулся из поселка Шлюз и отлеживался в тренерской, выползая лишь в столовую, сказал ей, уже на равных: «Будь готова к тому, что пионеры, те, кто еще не проснулся, будут бегать к тебе со своими проблемами, как к подруге или как к психологу. Может чувствуют они, в таких как мы, что-то?» Но дома как-то так вышло, что если бегали, то бегали больше к Семену (Ну как больше? Далеко не каждый цикл бегали даже. Всего-то и было раз пять или шесть. Сёмка после всегда ворчал, но, никогда никого прогонял и никогда о чужих проблемах не рассказывал). А остальные три проснувшиеся девочки были избавлены от этого.
Один такой «пациент» сказал потом: «Ну, понимаешь, Семен, можно конечно и к вожатой, но это как наябедничать получается. Если она что узнала, она не будет разбираться, она будет меры принимать и наказывать кого попало. А еще будет кричать. А ты, хоть и начальник, а свой. И никогда не кричишь».
А тут Славя пришла с бедой к Ульяне.
— Если нужно, то, пожалуйста. И, Славя, мы же на ты, не забыла?
Разговаривать на веранде музыкального кружка Славя отказалась. Покосилась на дверь, покачала головой и сказала, что нет, лучше в другом месте. Где-нибудь, где не помешает никто. Поэтому домики отпадали, спортзал тоже отпал. Подходящее место нашлось за сценой. Чтобы не попасться на глаза вожатой, девушки пошли вокруг всего лагеря, по тропинке, проходящей вдоль забора. По дороге же, как только миновали умывальник, и начали разговор.
— Ульяна, ты прости, что к тебе обращаюсь, но мне просто не к кому. Тем более, что ты… — Тут Славя порозовела и замолчала.
— Тем более, что я завтра уйду, и никому ничего не разболтаю? Так?
— Да. Нет. Не только… — Славя порозовела еще больше. — Понимаешь…
Не пошли они ни к какой сцене. Где-то было слышно, как пионеры играют в футбол, где-то вожатая искала свою помощницу, где-то Виола сформулировала мысль и искала Ульяну, чтобы поделиться с той, до своего ухода. А девушки просто неторопливо гуляли по лагерному лесу, переходя с тропинки на тропинку.
Славя рассказывала, как ей постоянно вспоминается то, что происходило не с ней, но одновременно и, как бы, с ней. Вот, как гостей лагеря увидела впервые, так, на следующий день, и началось.
— Понимаешь, вот хоть прихожу я к умывальнику, а там твой Семен… — Славя смахнула паутину с лица, оглядевшись увидела небольшую россыпь лесной земляники, коснулась Ульяны и приглашающе кивнула.
— Там Сёмка, так.
Земляника была мелкая, было ее не много, но задержаться около нее стоило.
— … поздоровались, он ушел, а я осталась умываться. А пока умывалась вдруг вспомнила, как мы с Ольгой Дмитриевной делали пробежку утром и застали его около умывальника же, а он там, голый по пояс, обливался ледяной водой. Бр-р-р-р. И, главное, я точно знаю, что этого не было никогда, а Ольга Дмитриевна бегает только в исключительных случаях. Но я же помню. И какой спортивный костюм был на Ольге Дмитриевне, и то, что я поддразнивала Семена там, у умывальников.
Созревшая земляника на полянке закончилась, можно было двигаться дальше. Девушки дошли до дыры в заборе и Ульяна спросила, показывая на тропинку, что шла уже с той стороны.
— Пойдем?
— Пойдем. Ни разу еще не бывала за забором, все некогда. Только на остановке. И есть еще озеро, я туда купаться хожу.
— Ага, я знаю это озеро. Если хочешь, можно и туда завернуть. Но ты про воспоминания и про Сёмку рассказывала.
Ульяна-большая раздвинула висящие на одном гвозде доски, и девушки пролезли через дыру за территорию лагеря.
— Да там не только про Семена воспоминания. Бывают и просто про меня, про лагерные дела. Обычные воспоминания о том, что я могла делать, но точно знаю, что не делала. А бывает, что вспоминаю что-то, как давно прошедшее, а на следующий день это что-то происходит. Вот, вроде голубцов сегодня на обед.
Стоял обычный жаркий день бесконечного лета. Ветер в лесу не чувствовался, а вот духота давила. Поэтому девушки, после дыры в заборе, не сговариваясь свернули в сторону озера.
Разговаривали не только и не столько о Славином деле, разговаривали и просто о жизни. Славя рассказывала о себе, Ульяна о себе.
— Славя, а ты купальник взяла. — Смахнув с верхней губы каплю пота спросила Ульяна.
— А зачем? Здесь все равно никто не ходит.
Славя, постепенно привыкшая и к Ульяне, и к теме разговора улыбнулась, даже и чуть лукаво.
Местность уже ощутимо понижалась, и стало видно, в просветы между деревьями, кольцо камыша окружающее озеро.
«Ну да, кроме Сёмки здесь никто не ходил, — подумала Ульяна, — но надо же что-то ответить про воспоминания. Славя же ждет».
А Славя не ждала ответа пока. Славя опять вернулась к разговору, к главной его теме. Перед этим она долго молчала, посматривая на Ульяну, по дороге достала припрятанный сверток, оказавшийся покрывалом и полотенцем. «Извини, я сюда одна хожу, поэтому полотенце только одно, но я могу и покрывалом вытереться». Потом, наконец решившись, тихо-тихо, едва на грани шепота сказала: «А самое страшное воспоминание, как меня убивают. Не Семен, но кто-то очень на него похожий. Вот я и хочу тебя спросить, Ульяна. Ты меня раньше не знала и, действительно, уйдешь завтра. Может быть сможешь сказать как есть. Я понимаю, что я сошла с ума, но скажи, я похожа на нормальную?»
К счастью темп разговора не требовал быстрого ответа. Как, перед этим, Славя, собираясь с силами, болтала о пустяках. Так и сейчас девушки успели искупаться, вытереться, обсохнуть сами и высушить покрывало, прежде чем Ульяна собралась с мыслями. Семен когда-то делился с ней своим опытом общения с еще не проснувшимися пионерами, которые вот-вот проснутся. Но все вылетело из головы. Осталась только фраза: «Я, тогда подумал, что вот я тебе вечером совру, а твой разум возьмет и проснется утром. И что мне? На сто восемьдесят градусов разворачиваться? Так я слишком ленивый для этого. Лучше было правду сказать и наплевать, на то, что ты в нее не поверишь».
— Славя, тебе, наверное, повезло. — Осторожно начала Ульяна.
Славя, сворачивающая покрывало, замерла, повернулась и непонимающе посмотрела на Ульяну. И тут Ульяна поняла, о чем нужно говорить.
— …мне сейчас все равно, поверишь ты или нет, я, действительно, уйду завтра. Но ты не похожа на нормальную, ты и есть нормальная! А твои «лишние» воспоминания, это называется «чужая память». Не твоя, а чужая — твоих двойников. Просто кто-то может ей пользоваться, а кто-то нет. Я — нет, а Сёмка может. И ты, получается, можешь. Только, ты еще учишься ей пользоваться. Но повезло тебе не поэтому. — Ульяна перевела дыхание и продолжила. — В моем лагере нет твоего двойника, там живет другая девочка. Похожая на тебя, но другая. — Ульяна поморщилась вспомнив о Саше. — Так что ты единственная Славя, которую я знаю. Но то, что я вижу… В общем, я уверена, что никто из твоих двойников никогда и никому не причинил зла, и таких воспоминаний у тебя не будет. — И уже грустно продолжила. — А у моего Сёмки они есть.
Обратно шли молча, свернув на знакомую Славе тропинку, выводящую к остановке. Ульяна, чем-то расстроенная, молчала. Славя же не знала, как отнестись к словам гостьи. С одной стороны, Ульяне не было нужды ее обманывать, а с другой — все это звучало, как продолжение вчерашних фантазий ребятишек из младшего отряда.
Переждав, на опушке леса, гуляющий по остановке пыльный смерчик, девушки перепрыгнули через придорожную канаву и подошли к лагерным воротам. Приоткрыв раскалившуюся на солнце створку и пропуская вперед Ульяну, Славя осторожно начала.
— Ульяна, если я сейчас нечаянно коснулась какой-то тайны…
Но Ульяна не захотела продолжать беседу.
— Это не ты, Славя, тайны коснулась. Это мы тебя в нее нечаянно макнули. Скоро все сама поймешь. Дней через восемь-девять точно. Не бойся, теперь уж тебя одну не оставим. Главное — среды дождись.
И, извинившись перед Славей побежала догонять Семена, как раз вышедшего со стороны музыкального кружка и свернувшего к площади.

Версии

1. Из объяснительной вожатой.

…На утренней линейке заметила, что отсутствуют три человека: Двачевская А., Тихонова Е. и Сычёв С.. Как выяснилось, их не видели со вчерашнего вечера. Разослала пионеров на поиски, сама отправилась проверить два нежилых домика №37 и №38 на краю лагеря. В 38 домике обнаружила на кровати мёртвую Тихонову… [несколько помарок, почерк неровный, местами бумага немного покороблена, чернила размыты, как будто на них капала вода]

2. Из милицейского протокола осмотра.

…Труп лежит на спине. Голова откинута. Левая рука вытянута вдоль тела. Правая согнута в локтевом суставе, кисть находится на груди. На запястьях обеих рук ссадины и незначительные кровоподтёки…
…одна колотая рана. Края раны ровные, концы острые. Длина около 3 см…
…у кровати обнаружены 2 куска верёвки, каждый длиной около 40 см…
…при осмотре места преступления колюще-режущего оружия не обнаружено…


3. Последняя запись в блоге пользователя «СёмаСыч», дата 25.12.2011

Решил исповедаться здесь. Хотя следовало бы в милиции. Но туда не придёшь с заявлением, что вчера, где-то 25 лет назад, летом, в неизвестно где находящемся пионерлагере, я убил человека.
Чёрт бы побрал эту встречу, этот 410-ый автобус. Из тридцатилетнего анахорета в зимнем городе – в шестнадцатилетнего лопуха, в каком-то непонятном пионерском лагере. Испуг, растерянность, невозможность поверить в происходящее, а затем какая-то отстранённость от происходящего. Нереальная ситуация? Да, нереальная. Сюрреализм какой-то? А пофиг. Главное, в терновый куст не бросайте. Пока дышу – дышу, а там видно будет.
Даже не представлял себе, какая мразь живёт внутри меня. А всего-то понадобилось, две девушки да бутылка водки.
Лена. Ну, зачем я к ней тем вечером подошёл? Зачем заговорил? И что она себе нафантазировала за те несколько моих вопросов и своих односложных ответов? Видимо много чего... Но узнаю я об этом, видимо, только при встрече на том свете, если он существует.
И кто-то будто специально с Леной сводил. Да так «удачно», что про нас уже шушукаться стали, парочкой нарекли. Лена на меня посматривать стала как на что-то её собственное. Нет, чтобы сразу всё ей объяснить, что между нами ничего нет, и быть не может. Ведь мне Алиска сразу понравилась. Дерзкая, насмешливая, хулиганистая.
Как я умудрился всего за несколько дней так всё запутать? А решение придумал, знал бы, к чему это приведёт, лучше бы в первый день в библиотеке книгу перед Женей порвал, а она бы меня там, на месте, и забила бы какой-нибудь энциклопедией, лёгкая смерть. Жил по-дурацки, по-дурацки и умер. Зато никаких тебе душевных мук. Чёрт побери, я даже слов толком не могу сейчас найти, чтобы описать тот день, не говоря уже о том, чтобы рассказать то, что на душе творится. Хотя, какая там душа, так, нечто протухшее. Чёрт, лью, лью воду, пойду перекурю.
В общем, тот вечер. Не задался он с самого начала. Назначил встречу Лене в 38-ом домике, чтобы объясниться. В столовой Ульянка на меня вывернула свой поднос с ужином. Слави нигде не было, чтобы взять чистый комплект формы. Вожатая отчитала как сопляка какого-то. Пришлось идти к умывальникам, отмывать кашу и кисель с рубашки, шорт. И тут Алиса подошла ко мне такому красивому, предложила поговорить у неё в домике. Сбылась мечта идиота. Свидание с понравившейся тебе девушкой, ты весь в дерьме, а она вся в белом. И с бутылкой водки. Где Алиска её раздобыла? Да на голодный желудок. Развезло в момент. И, конечно же, я теперь самый красноречивый, самый смелый. Как доказать девушке, что ты её любишь? Только действием! Облапал всю, целоваться лез, какую-то ахинею нёс про любовь. А потом потащил её за собой, на встречу с Леной, мол, сейчас я вам всем всё объясню, покажу, докажу. Ввалились в домик, Лена спит. Пара кусков верёвки на глаза попалась. «Что, Алиска, не веришь?» - спрашиваю. И привязал Ленку за руки к кровати, а сам Алису в объятия и на соседнюю кровать.
Завелись основательно, целуемся, пыхтим, одежду друг с друга стягиваем. Короче, дошли до возвратно-поступательных. Тут и Лена проснулась. Дура сонная! Что ты, раньше не могла проснуться? Когда мы с Алисой по домику пьяные топали, когда я тебя привязывал? Тряслась бы сейчас в автобусе по дороге домой. Закричала, бьётся на кровати, а меня это ещё больше завело. Потом лежим, дух переводим, Ленка кричит, плачет. Тут всё до нас и дошло. Алиска вскочила, заплакала, мне пощёчину влепила, вещи в руки и бежать. Я поднялся, шорты натянул и поковылял Лену развязывать. Руки трясутся, бормочу что-то, извиняюсь. Наконец справился с узлами. Какой фурией на меня Лена налетела... Исхлестала всего руками, бросила подушкой, потянула одеяло и из него выпал нож, старый перочинный нож. Схватила его и на меня. Если до этого был в каком-то ступоре, то сейчас уже полностью пришёл в себя. А вот Лена наоборот. Вопит, орёт, и всё ножом пытается меня полоснуть. Попытался перехватить её руки, потерял равновесие и упал, вместе с ней. Как получилось, так и не понял, но нож по рукоятку в груди у Лены.
Побежал за помощью, переступил порог домика и вывалился из двери автобуса на своей остановке, как был, в одних шортах. Ночь, зима, никого на улице и только почти голый детина катается по снегу, воет и бьёт кулаками по земле. Сосед подобрал, в «ночник» шёл за пивом, затянул буквально на себе. Потом «Скорая», успокоительного шприц, сон на 20 часов. И вот теперь пишу всё это.


4. Из фонограммы допроса Двачевской А.

... поругались мы с ней, ещё в школе на линейке. Почему? Не помню. То ли я ей, что такого сказала, то ли она мне. Да что вы не знаете, почему девчонки ругаются между собой? Что? А-а, у вас сыновья. Повезло вам. В общем, разругались и всё. Как обычно, не впервой. Мы с ней в мире жить не можем... То есть не могли... [долгое молчание, вздох] Поездка эта дурацкая. Не малолетки же уже, какого х... А? Что? Хорошо. Так говорю, и с родителями ругалась, зачем мне эту путёвку взяли. Заладили, отдохнёшь, свежий воздух. Да на х.. он мне сдался, этот свежий воздух. А? Хорошо, не буду. Ну, так и говорю, лагерь этот дебильный. Вожатка, то есть вожатая, припыленная, она мне в прошлом году никакого житья не давала, это нельзя, то запрещено, в столовую постоянно отправляла дежурить. А Леночка вся из себя такая грустная и несчастная, что ты, и пальцем не тронь. Крылышками бяк-бяк, глазками хлоп-хлоп, чуть что – в слёзы. У-у-у, сука. Да поняла я, поняла, не буду. В общем, две недели прошли, осталось только неделю промучиться. И тут, этот мудак нарисовался. А? Да Семён, глаза б мои его не видели. И сразу возле Ленки принялся отираться. Что? Подрались с ним? Да не было у нас драки. Сыроежкин дал показания? Ну и пацаны пошли, мало, значит, он у меня отгрёб. Семён? Причём тут Семён? Я про Сыроежкина. Вот и спросите его про дваче и про два фингала за первую неделю. Кибернетик недоделанный. Что? Ближе к происшествию? В общем, смотрю, увивается он вокруг её. Уточняю, Семён, вокруг Тихоновой. И такая злость, ну как тут сказать, проснулась, поднялась? Поняли? Хорошо. Разозлилась я, и решила, что отомщу ей. Не знаю как, но отомщу. Что, за что мстить? ... [молчание, затем слышатся тихие всхлипы и звуки ударов кулаком по столу] Да, дура я потому что! Дура! Дура! Завистливая дура! [всхлипы становится громче, звякает стекло, булькает вода, женский голос «Прекращайте допрос, вызовите врача»] ...
... да спасибо со мной всё нормально... я могу говорить... это какие-то успокоительные... всё со мной нормально... я всё расскажу... что вам нужно?.. за что решила отомстить Тихоновой?.. не знаю... как решила отомстить?.. просто... она влюбилась в Семёна... Семён влюбился в неё... вот через Семёна и решила мстить... узнала что они хотели провести ночь вместе... в одном пустом домике... в медпункте украла снотворного... бутылку водки... в столовой взяла бутылку с компотом... в компоте размешала снотворное... подговорила Ульянку... чтобы она... вечером задержала Семёна... сама пошла к Тихоновой... мол хочу помириться... подсунула ей компот... она выпила... проследила за ней до 38-го домика... там она заснула... тогда я привязала её... за руки к кровати... прикрыла одеялами... тряпьём... потом искала Семёна... нашла его... у умывальников... он форму чистил умывался... сказала... что хочу поговорить с ним... о Лене... позвала к себе... начали разговаривать... достала водку... стали её пить... точнее пил Семён... я делала вид... прижималась к нему... трогала... поцеловала... села к нему на колени... он стал целовать меня... полез руками мне под юбку... я сказала... что скоро придёт Ульяна... лучше отсюда уйти... мы вышли на улицу... потянула его в 38-й домик... Семёна развезло... он плохо соображал... запинался ... про Лену и не вспоминал... всё лез ко мне целоваться... а в домике сел на кровать... заснул... я стала его трясти... чтобы проснулся... а он всё спал... спал... спал... [голос становится всё тише и, наконец, стихает. Мужской голос «Она что, заснула?». Женский «Да.» Звук звонка, скрип двери. «Сержант, возьми ещё кого-нибудь и унесите её в медчасть.» ]
... да, всё так и было. Почему Семёна вместо снотворного напоила водкой? Не знаю, подумала, что компот он, может, не станет пить, а от водки не откажется. Да не помню я! Но ведь выпил! Ну и вот, стою в домике, на одной кровати Ленка всё ещё спит, на другой Семён. Стала стягивать всё, чем Ленку укрыла, а оттуда вдруг ножик перочинный выпал, я его открыла, посмотрела и на стол положила. Стою и думаю «Что же я делаю?» Уйти хотела, а осталась. Подумала, хорошо, что Семён отрубился, а Ленке урок будет. Стянула с него рубашку, шорты с трусами. Стала ждать. Минут через 30-40 Ленка стала ворочаться, что-то мычать. Тогда я быстро разделась и села на Семёна. Смотрю, у неё веки дрожат, сейчас глаза откроет. И стала на Семёне прыгать, будто трахаемся. Упёрлась ему руками в грудь, стону, кровать скрипит. Тут Ленка и проснулась. Увидела нас, дёрнулась, попыталась встать, а руки-то привязаны, что-то крикнула. Я повернула в её сторону голову, улыбаюсь, а сама всё на Семёне скачу. И стонать громче стала. А она лежит, на нас смотрит, не мигая, и плачет... Смотрит и плачет. Ну, думаю, хватит. Застонала, будто кончила. На Семёна упала, полежала немного, потом поцеловала его и встала. Подошла к Ленке, потянулась, посмотрела на неё ухмыляясь, щёлкнула по носу, говорю «Вот так-то, Леночка». И пошла одеваться. Оделась, взяла нож и разрезала верёвки. Она села на край кровати и всё плачет. Плачет и плачет. Потом на меня посмотрела и говорит «Как ты жить после этого будешь?» Ей меня, б...., стало жалко! Меня! Дальше не помню, как переклинило. Стала на неё орать. Что-то кричала, материлась... А она молчит, смотрит на меня и молчит!.. Я уже и охрипла, закашлялась, и тут она говорит «Бедная Алиса»... И я её ударила, нож ей в грудь засадила... Она упала, а я побежала из домика... Оказалась в лесу... Запнулась за какую-то корягу... Упала и ударилась головой... Когда пришла в себя, был день... Пошла назад в лагерь, а там милиция... Я к первому попавшемуся милиционеру подошла и сказала, что убила Лену... Что? Куда делся нож и Семён? Я не знаю...


5. Лена

... Больно, больно... Болят руки от верёвок... Болит горло от крика... Болят глаза от слёз... Я же тебя так любила... А вы... С Алисой... Этим... Как вы только это придумали... Зачем смеялись, когда разрезали верёвки... Не могу... Не хочу... Не хочу так жить... Не хочу жить... Не хочу... Не могу... БОЛЬНО... БОЛЬНО... больно... темно... боль...

Скрипнула дверь, послышались осторожные шаги, человек подошёл к Лене, немного постоял и посмотрел на неё, а потом выдернул нож из груди. Снова шаги. Вышел. Дверь закрылась.

Продолжение
Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2062463
Глава 2 http://joyreactor.cc/post/2074551
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2121739
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/2146027
V
Введение в специальность


Вчера отправил Ульянку спать в тренерскую на свое место, а сам устроился в кладовой почитать найденную в библиотеке тетрадку. Вертелся на стуле так и эдак — и неудобно, и планки спину режут, и сидеть жестко. Наконец, отодвинул стол и стул подальше, а сам подтащил мат под лампочку, и лег. Понял что решение прилечь было ловушкой, но уже ничего не мог сделать, тетрадь выпадала из рук, а глаза закрылись без моего участия. Показалось даже, что мат подо мной слегка покачивался и я заснул.
Снился мне бункер под старым лагерем, стол, а скорее пульт с наклонной столешницей, какие то старомодные приборы. Я сидел на таком же жестком и неудобном стуле, как у меня в кладовой, позади меня и чуть справа, я не вижу, но знаю точно, еще один стул и стол. За тем столом сидела девушка с которой я там, во сне, хорошо знаком. Наверное она мне даже нравилась. Может быть и я ей тоже. Но вот как ее зовут, я не помню сейчас и не помнил во сне, сон такой, ничего не поделаешь. Перед девушкой тетрадь, такая же, как та, что я забрал из библиотеки. Девушка ее старательно заполняла. А потом я понял, что сейчас произойдет несчастье, и я знаю, как этому несчастью помешать. Но решил сперва спасти девушку. А для этого надо было встать и вытолкнуть ее из бункера в коридор. Именно вытолкнуть, а не попросить уйти, а все потому, что я не помню ее имени. Но я не смог, по законам сна, ни встать, ни заговорить. И тут загремел звонок аварийной сигнализации. Бункер как то незаметно превратился в погреб под библиотекой, а звонок сигнализации сменился звонком будильника.
Это не звонок, а будильник. Поискал рукой вокруг себя, но не смог его найти. Постепенно просыпаясь сообразил, что звук идет откуда-то сверху, и то нарастает, то ослабевает. Сел. Бабах! Мам-ма! Что-то прилетело мне в лоб и будильник замолчал. Вместо будильника теперь стал слышен исключительно жизнерадостный смех, а я проснулся окончательно.
Эта рыжая, проснулась раньше меня, взяла мой будильник, привязала его к лампочке над моей головой, запустила звонок и отправила будильник качаться, как маятник. А когда я, полупроснувшийся, подскочил, голова моя пересеклась с траекторией будильника. Было больно.
- Ах ты...!! - Запускаю в Ульянку тетрадью. Даже попал. Злость прошла, а Ульянка перестала хохотать, подошла и села рядом со мной на мат.
- Семен, ну прости, я не хотела, чтоб ты ударился, я только хотела чтоб ты проснулся.
- Сколько время?
- Шесть утра.
- Зачем? До подъема еще час, до линейки еще два часа, а до завтрака еще три!
- Ну, ты же не хотел, чтобы нас вместе в спортзале поймали, а вожатая раньше встает, может придти. И Алиса скоро вернется, а меня нет в домике — она волноваться будет.
- А зачем для этого меня то будить?
- Ты же запираешься всегда, когда спишь, на ключ, вот я и подумала.
- Подожди, а откуда ты знаешь, что я запираюсь? Так это ты в первый день приходила?
Молчит, покраснела, глаза опустила, сейчас заревет.
- Имей ввиду, я уже видел, как ты ревешь, ничего нового я уже не увижу. Можешь, конечно, пореветь, но лучше рассказывай спокойно.
Ульяна делает несколько вдохов и прерываясь, но все же удержавшись от рыданий продолжила.
- Ну да, это я приходила. Мы решили… Я хотела тебя ...
Длинная пауза. Пришел Ульяне на помощь, и, вопросительно глядя на нее, провел пальцем поперек своего горла. Ульяна только молча кивает несколько раз.
- А смогла бы?
- Я, я не знаю.
Все таки разревелась, сидит, уткнувшись мне носом в бок и всхлипывает, а я размышляю. Если Ульянка действовала от себя, как личность, то не факт, что смогла бы, а вот если была под программным принуждением, то вполне. Кстати, не факт же, что и Алиса случайно в меня попала из арбалета, может Алиса и не хотела, а наверняка и не хотела, но управляющая программа заставила, а уж потом их мозги интерпретировали эти действия, как несчастный случай. И еще, повторяется старая история, Ульянка, в моем обществе, стремительно очеловечивается. Надо как то прекратить этот процесс, если смогу, чтобы потом не было мучительно больно. Вот тут я и сплоховал, не хватило сил оборвать отношения.
- Семен, ты не сердишься на нас?
- Ты знаешь, кое-что зная о вас, я не сержусь. Но я еще не решил, что мне с вами делать.
- А что ты знаешь о нас?
Ляпнул не подумав, пришлось выкручиваться.
- Вот, когда решу, как с вами быть, тогда и узнаете. Ну давай, поднимайся, и дуй домой к себе, а то, действительно, сейчас Алиса придет. Только умойся, вон, хоть в душевой.
Наконец выпроводил Ульянку, посмотрел, как она бежит к себе в домик, на ходу махнув мне рукой, прежде чем свернуть на главную аллею и скрыться, вернулся обратно в спортзал и, действительно, заперся. Бережёного - бог бережет, что бы там не говорила баба Глаша. До линейки еще полтора часа, лезу под душ, под холодный душ, вода льется сверху из бака установленного на крыше, который нагревается на солнце, а в полседьмого утра душ, конечно-же, холодный. После душа сажусь, наконец то, за тетрадку. Вчера то я сонный был, а в погребе просто ее бегло проглядывал. А сегодня утром мне отчего-то страшно тетрадку открывать. Сижу несколько минут, тупо верчу манускрипт в руках, наконец, решительно открываю на первой странице. Пф-ф-ф... Вся моя решительность сморщивается, как старый воздушный шарик. Какая то, неизвестная мне девушка, писала в этой тетрадке черновик отчета о практике в пионерском лагере «Совенок». Позвольте, но как же формулы и графики? Перевернул тетрадку и открыл с другой стороны - конспект лекций по физике, не более. Закрываю тетрадку и прячу ее в рюкзаке, надо будет потом выбросить незаметно. Однако, пора на линейку.
Уже запирая спортзал сообразил, что неплохо бы прикинуть — что делать сегодня. Собственно, нужно покопаться в старом лагере и в бомбоубежище, а еще тренировать октябрят, сам напросился и сам же пообещал — деваться некуда. Исходя из этих двух дел буду импровизировать остальное
Еще на подходе к площади меня перехватывает Ульяна. Опять Ульяна! Исключительное зрелище — встревоженная Ульяна.
- Что стряслось у тебя?
- Семен, Алиса потерялась.
- То есть как потерялась? Из старого корпуса не пришла что ли?
- Да. Должна была прийти к линейке, а ее нету, до сих пор.
- Ну, «До сих пор», это полчаса всего. Может задержало что-нибудь. Может к завтраку подойдет. Вожатой сказала? Она что?
Нас прерывает начало линейки, поэтому приходится слушать ежедневную порцию чуши от Ольги Дмитриевны. Я задремываю под ее бубнение, и едва не просыпаю вопрос обращенный ко мне.
- Семен, какой у вас на сегодня план работы?
- Ну, э-э-э, до обеда планировалась тренировка с младшим отрядом, а после обеда — могу подменить вас на пляже, и вы позавчера про секцию для старших говорили, хочу лодки проверить. Но Ольга Дмитриевна... мне Ульяна сказала, что Алиса до-сих пор не вернулась. Маловероятно, конечно, но, вдруг случилось, что. Может поискать ее?
Вожатая, подумав несколько секунд.
- Двачевская просто заснула на посту! Я хочу, когда она, наконец, проспится и появится, лишить ее звания своей помощницы и попросить вас взяться за эти обязанности. Вы можете ее поискать, но, конечно, не в ущерб работе по вашему плану.
Линейка закончилась, а меня сразу же берут в оборот мои зайцы.
- Семен. А тренировка сегодня будет?
- Будет-будет, после завтрака жду вас на поле.
На завтраке присел рядом с Ульяной. Ульяна кислая, вяло ковыряет вилкой в каше. Похоже, кроме нее, исчезновение Алисы никого не волновала.
- Так и не появилась?
- Нет.
- А раньше бывало такое? А в прошлые ц... смены? - Чуть не проговорился.
- Нет, никогда.
- Ладно давай подумаем, где она может быть.
- Да что думать то? В старый лагерь идти надо!
Я тогда вот и поддался Ульянкиной панике, по крайней мере, даже не сообразил, что, в сущности, Алисе ничего не грозило. Ну воскресла бы, самое позднее, в следующем цикле, это в самом худшем случае. А тут начинаю прикидывать варианты, вдруг она где-то со сломанной ногой ползет в лагерь истекая кровью и обливаясь слезами, и прочую чушь. Если бы не это, то отделался бы от Ульянки, отправил бы на поиски ее одну в конце концов, спокойно дотянул бы до конца смены и свалил на поезд. Но, правда, и свой интерес у меня тоже есть.
- Давай сделаем так, я сейчас проведу тренировку. Обещал, деваться некуда, а ты, пока принеси альпинистскую веревку, метров двадцать, мощный фонарь, бутербродов, воды, спички, упаковку бинта и рюкзак, все это тащить. - Не знаю, зачем я столько всего перечислил, наверное, подсознательно хотел чтобы Ульянка подольше побегала.
- Фонарь, веревку, рюкзак... ага, я побежала!
Надо же, как мало надо, чтобы человека успокоить, ребенок вернулся в привычное состояние прямо на глазах.
А я пошел на стадион вспоминая все, что знал о тренировках футболистов. Октябрята не подвели, явились все, кто вчера записался. Чертыхнулся про себя, что не взял никакой бумажки, хоть бы так имена запомнить. Ну, двоих я знаю, а остальных, пока, только в лицо. Запустил разминку, потом раздал мячи из кладовой, начал объяснять и показывать, как правильно вести и отбирать мяч. Неожиданно увлекся, удивительно, но и октябрятам понравилось, поэтому приход Ульяны встретил с сожалением. Скомандовал конец тренировки, разрешил остаться на поле и поиграть.
Ульянка принесла все заказанное, кроме веревки. Веревка есть в клубе, но кибернетики упираются, и согласны отдать только мне лично. Пошли в клуб.
- Вы пошто боярыню обижаете, старцы? Пошто шпагату пожалели? Ведь не корысти ради.
- Не корысти, говоришь? Верно, не корысти ради, а пакости для.
- Вот видишь Ульяна, какая у тебя здесь репутация? И, признайся, что не на пустом месте.
Веревку мне все же дают, предварительно поглумившись, а потом Шурик спрашивает
- Вы и правда собрались Алису искать?
- А что? Остальные то не шевелятся.
- Ну, у нас, как бы свои дела.
Шурику, похоже, стыдно. Он переглянулся с Электроником, перемигнулся с ним о чем то, потом идет к верстаку и сдергивает с него одеяло.
- Вот, возьми, испытаешь в полевых условиях.
Мама моя дорогая! Арбалет. Арбалетище! Средневековье, мракобесие и джаз. Здоровенная дура весом, осторожно поднимаю, уж никак не меньше десяти килограмм. Материала пошедшего на приклад хватит на пару Буратин. Дуга, похоже, из рессоры той несчастной Волги, что стоит у столовой. Рядом полено, насквозь пробитое цельнометаллической стрелой.
- Только стрелы береги, их всего пять штук.
- А как вы его натягиваете?
- Вот!- Предъявляется механизм переделанный из автомобильного домкрата.
Представляю себя в шахте с этим чудовищем. Мало того, что он здесь нафиг не нужен, так и таскать на себе его приятного мало. Но свой отказ объясняю другой причиной.
- Ребята, пока я его заряжу, меня десять раз голыми руками убьют, лучше ножик какой дайте.
Вот так, укомплектовавшись, спасательная экспедиция, в лице пионера и пионерки, в полдень четвертого дня, наконец, выходит из базового лагеря.
Два идиота топают в старый лагерь. Был бы я мудрецом, я бы еще вчера догадался, что этим все закончится, ведь даже к мысли этой подходил, но увы. Мы - спасательная экспедиция, неофициальная, просто Чип и Дейл. Ульяна, хоть и девочка, но явно не Гайка, а я не Вжик и не Рокфор, так что только Чип и Дейл, ну а спасаем мы тогда кого? Малдуна? Наверное да, его, рыжий, худой, и вляпывается куда-нибудь. Только этот Малдун женского пола, Малдун-тян. Нет, не поймут - дикие люди. На обратном пути расскажу им какую-нибудь историю про Чипа и Дейла, выдав за собственное сочинение. Кстати, идиот здесь один, и тот я, Ульянка то вполне искренне действует.
Нас никто не провожает. Мелюзга живет своей жизнью, вожатая убеждена, что Малдун-тян проспала и сейчас просто прячется, а я бы еще, на ее месте, проверил сохранность единственной в лагере бутылки водки, остальные пионеры заняты своими делами. И где же тот отрядный коллектив, в который мне предлагалось влиться? Сейчас разбудим Малдун-тян, отправлю амазонок в лагерь, а сам пошарю по кладовым и шкафам, наверху и в бункере.
- Семен, а ты почему арбалет не взял?
- А вам он хоть раз понадобился? Кроме единственного случая?
- Ну вот, ты нас так и не простил. А мне что теперь самой застрелиться?
- Не поможет.
- Семен, расскажи про ту девочку, которую ты искал?
- Зачем?
- Ну интересно же. Ты ее любишь, да? Как вы с ней познакомились?
Ага, сейчас расскажу, особенно последний пункт, ты же задумываться начнешь, вспоминать всё, а потом еще и вспомнишь, и в себя придешь. И что с тобой делать после этого? Не за собой же по лагерям таскать. Молчу, не отвечаю.
- Семен, Семен...
- Что?
- Мы пришли.
И правда, сквозь просвет между кустами уже видно здание старого лагеря, а вооон там я шнурок завязывал, когда первый раз амазонок увидел. До здания метров пятьдесят по открытому пространству, а я стою, и не решаюсь шагнуть. Так и представляю себе, как арбалетный болт прилетает в меня с чердака. Со страху, чего только не сделаешь. Объясняю Ульянке, почему мы встали, та пренебрежительно фыркает, потом выходит на поляну, свистит в два пальца, мне аж завидно стало, что я так не умею и с криком «Алиса, это мы!» бежит к зданию. А я опять представляю себе картину со стрелой с чердака, на этот раз по Ульянке. Ульянка, однако, добежала спокойно, сейчас стоит на крыльце, приплясывает, меня ждет. Мне рюкзак бежать мешает, поэтому иду спокойно, но подлое ожидание выстрела осложняет жизнь. Иду не сводя глаз с чердака.
- Ты почему так медленно шел? Меня пауты всю съели уже!
Заходим внутрь. Днем старый лагерь являет собой печальное зрелище мерзости запустения. Никакой мистики. Ульяна несется на чердак перепрыгивая через три ступеньки, я, внимательно оглядываясь, поднимаюсь следом. На чердаке девочки устроились совсем не плохо. Тропинка просматривается из окна почти до самого «Совенка», из противоположного окна видна река, кусок берега с замусоренным пляжем и тот самый железнодорожный мост на горизонте. Умилительно выглядит веночек лежащий на подоконнике. Вчерашний, или позавчерашний, судя по цветам. Все на месте, но Алисы нет. Я даже поискал глазами пустую бутылку, Алисе такое вполне могло придти в голову, но нет.
- И где она по твоему может быть?
0 Я не знаю, Семен... Я думала она здесь
Ну, я тоже на это надеялся, что девушка просто проспала линейку и завтрак, а сейчас отсиживается, пока вожатая не остынет. А проспать есть на чем, вон, в углу матрас с одеялом, кстати, одеяло аккуратно сложено, либо им этой ночью вообще не пользовались, либо уже встали, собрались, и ушли.
- Ну и что дальше будем делать? Где искать?
Возвращаемся назад, заглядывая в каждую дверь. Я, наконец-то, уяснил для себя планировку здания. На втором этаже две спальни, видимо, мальчиков и девочек, холл, и комната вожатого. На первом этаже еще две спальни, столовая, с каморкой поварихи, и пара комнат помельче, или кружки там какие были или медпункт. По дороге поднимаю все бумаги, какие попадаются на глаза. Старые детские книги, без конца и без начала, обрывки газет, накладные на постельное белье. Похоже, что тридцать — сорок лет назад здесь был самый обычный пионерский лагерь. Это если забыть о бомбоубежище, конечно. Какие то заинтересовавшие меня бумаги сую в рюкзак, вечером буду разбираться. Ульяна косится в мою сторону, зло сопит, но помалкивает.
- Теперь мы с чистой совестью можем сказать, что Алисы здесь нет. Давай думать, где еще она может быть.
- Может, в бомбоубежище?- Ульяна показывает на люк в полу. Люк, кстати, расчищенный, его явно открывали недавно.
Алиса, одна, в бомбоубежище, без фонаря, в полной темноте. Сомнительно.
- Вы там были? Далеко заходили?
- Нет, не далеко, пока люк было видно, дальше не ходили. Алиса не захотела.
- Как ты думаешь, почему не захотела с тобой, а одна вдруг, захочет. Ты вот тоже боишься в домике одна ночевать. Давай дальше думать. Тропинка в лагерь одна, разминуться мы не могли, в ваших шпионов, прости меня, но я просто не верю, потому и арбалет не взял. Вам мозги дурят, а вы и ведетесь.
Открыли люк, покричали, позвали Алису, закрыли люк. Сидим молча, размышляем. Я вспоминаю про своих двойников, как их баба Глаша назвала, «проекции», про анонимные проекции и, дальше, вплоть до самого Пионера. Копаюсь в его памяти, но никакого намека на здешний лагерь не нахожу. В любом случае, озеро, кажется, стоит проверить. Сама Алиса туда вряд ли сунется, а вот с посторонней помощью — вполне. Озеро, кстати, на плане лагеря не обозначено, так что аборигены о нем могут и не знать. Предлагаю Ульянке подождать здесь, а сам собираюсь к выходу.
- Я здесь одна не останусь! Я с тобой!
- Ну пошли. Страшно, что ли? Ты ж не боишься одна ночью по лесу шастать, я знаю.
- По лесу не боюсь, а тут — жутко. Кажется, что те пионеры никуда отсюда не уехали.
До озера днем пятнадцать минут хода. Осторожно выглядываю на памятную поляну — никого. Вот кострище позавчерашнее, вот пустая консервная банка, вот зимняя куртка висит. Ульяна притихла и жмется позади. Пока оглядываюсь на противоположной стороне зашевелились кусты и на поляну вышла Лена. Господи! Лена то как здесь? Потом вспоминаю слова Ульянки, что Лена тут, вроде как, в патруле. Потом вспоминаю привычку Лены незаметно подбираться. Лена оглядывается вокруг, и, не заметив нас, неслышно ступая подходит к дереву, снимает с него зимнюю куртку и удаляется в ту же сторону, откуда пришла.
Алисы на поляне явно нет и никогда не было. Других укромных мест в округе я не припомню. Есть еще одно озеро, где любила купаться Славя, но до него довольно далеко. Возвращаемся к старому лагерю.
- Давай пройдем еще раз вдоль тропы и посмотрим внимательно, может следы какие увидим.
- Давай.
Возвращаемся к «Совенку» по тропе, я по правой стороне, Ульянка по левой, отвлекаясь на все, что вызывает подозрения. Наконец Ульяна что- то находит, и зовет меня.
Подбегаю. Ульяна стоит перед дырой в земле, из дыры тянет сыростью. Сразу вспоминаю поиски Шурика в прошлой жизни. Падение Алисы в обрушившийся туннель, это тоже часть сценария?
- Стой, отойди от края!
Достаю веревку, надо же, пригодилась. Привязываю к дереву и так, держась за веревку, подхожу к краю дыры. Осторожно заглядываю вниз, потом уступаю место Ульяне. Похоже, мы нашли то, что нужно. На полу куча свежей земли, и на этой куче ясно видны отпечатки. Кто то свалился сверху, потом встал, опираясь на руки, потом сошел с на твердый пол, оставив следы от сандалий.
Зовем Алису по одиночке и дуэтом. Реакция нулевая. Хочешь, не хочешь, но придется лезть. Проверяю еще раз, как держится веревка и спускаюсь через провал в туннель. Следом Ульянка спускает на веревке рюкзак, а за рюкзаком спускается сама. До поверхности метра четыре, без веревки явно не выбраться.
- Куда пойдем искать? В какую сторону?
Расходиться сейчас явно не стоит, даже в шутку этого не предлагаю. Рассуждаю вслух: «Назад — выход к бункеру, и, через бункер, к старому лагерю, вперед — к провалу в шахту и по лабиринту под Генду, или, если в шахту не спускаться — под пионера у ворот лагеря. Вряд ли Алиса с ее фобиями ломанулась вперед, по неизвестному туннелю, уж скорее пошла назад, в надежде выбраться в старый лагерь. Хорошо если так, потому что в панике могла и ломануться, а потом ищи ее по всей шахте». И, уже обращаясь к Ульяне: «Ну что, пойдем, для начала назад? Алиса, конечно, люк не открывала, но может где в туннеле сидит, или разминулись мы с ней».
Подергал еще раз веревку, нацарапал на стене туннеля стрелку, и пошли. Через 50 метров натыкаемся на брошенный разряженный арбалет, похоже, мы на верном пути.
- Ульян, как вы арбалеты заряжаете, они же тугие?
- Вдвоем. Одна держит, вторая тянет.
- Семен, а ты все таки шпион. Откуда ты все тут знаешь?
- Я не шпион, просто я тут уже был (мысленно дополняю, что десятки раз был), а память у меня хорошая.
- Семен.
- Что?
- А когда ты тут был, если позавчера только приехал?
- В прошлой жизни. Мы уже пришли, видишь свет, видишь дверь?
Над входом в бункер тускло светит дежурная лампочка, берусь за штурвал и начинаю крутить. Механизм туго, но идет, наконец замок щелкает и дверь слегка отходит. Бункер ярко освещен, во всяком случае, после туннеля, на стеллажах все те же приборы, все то же барахло в шкафах, двухэтажные кровати вдоль одной из стен, и, на одной из кроватей, уткнувшись лицом в стену, лежит Алиса.
Ульяна сразу же бросается к ней, а я осматриваюсь еще раз и подхожу к шкафу с книгами. Да, похоже, здесь есть чем поживиться. Оборачиваюсь назад, Алиса зло смотрит на меня.
- Ты это ищешь? - В меня летит какая то книжка.
Ловлю, кидаю ее, не глядя на стол, а сам скидываю со спины рюкзак.
- Ты долго тут сидеть собираешься? Имей ввиду, на этот бункер я сам глаз положил, и... я здесь был раньше тебя.
- Давай-давай, командуй, я же робот, а «робот должен исполнять приказы человека, если это не противоречит первому закону».
- Ты что, сюда забралась Азимова читать? Так у него еще и нулевой закон есть. Хотя эту часть, кажется, еще у вас не перевели. А уж как ты три дня назад по первому закону потопталась, я просто молчу.
Надоело мне прятаться, умалчивать и уклоняться, гори оно все огнем. Захотелось залезть на памятник и начать раскрывать глаза пионерам и персоналу.
- Во первых, психиатров здесь нет, и лечить тебя я не собираюсь! Хочешь быть роботом — будь им! Во-вторых, - кидаю в Алису пакет с бутербродами, ешь! Зря, что ли тащил. Как поешь, пойдем в лагерь, по дороге расскажешь, что там тебе в голову взбрело, а от вожатой я тебя прикрою. А я пока почитаю, чем ты там в меня запустила. Мне твои истерики за все циклы уже вот где! То орет, то ластится, щас узнаю, какая муха тебя укусила. Робот она! Вы не роботы, вы просто болванчики какие то. Знала бы ты, как мне надоела ваша еженедельная амнезия! Ваше идиотское поведение! В моем телефоне интеллекта больше! «Где мы находимся? - Где то на юге» «А когда автобус придет? - Тебе что здесь не нравится?» «Какое сегодня число? - А тебе зачем?» «А откуда ты приехала? - С холодного севера.» «Синюю линию на карте видишь? - Какую линию?». И на каждый, на каждый простой вопрос следует идиотский ответ ни о чем. В каждом цикле каждого лагеря! Только встретишь живого человека, сразу же раскидывает и не найти! Только приведешь в чувство кого то из вас, кучу сил, нервов, душу свою тратишь на это, и бац! Через неделю она опять как робот ходит, ничего не помнит, ничего не знает, и весь сценарий повторяется! А двойники эти: один минигитлер - свою империю строит, второй — маньяк, садист и убийца, и то, что это на почве несчастной любви, я, что - его пожалеть должен? Слезы ему вытереть? А то, что вами управляет, почему то просто стерло ему память и отправило в ссылку со всеми удобствами. И ведь притом вы же люди, я же вижу! Я сам в вашей шкуре не знаю сколько времени пробыл. Знаешь, как это обидно, когда понимаешь наконец КАК ты существуешь? Нашел бы автора всей этой комедии, голову в задницу бы ему засунул, перегнув через спину!
Ору на девчонок, еще долго ору. Наболело за столько времени. Алиса, что-то сказать пытается, Ульянка просто испуганно смотрит. Алиса мне, по большом счету, безразлична, а вот Ульянку я зря напугал. Думаю об этом, пока набираю воздуха, и мне становится стыдно. Истерика, конечно, вышла шикарнейшая, но мне все равно стыдно, нельзя так.
- Простите меня! - говорю девушкам, ставлю рядом с пакетом с бутербродами термос с чаем, надо же, как Ульянка расстаралась, а я на нее орал.
Сам беру стул, беру со стола ту книжку, которой Алиса в меня запустила, и ухожу в предбанник, прикрыв за собой дверь. В предбаннике прижимаюсь лбом к влажной бетонной стене и, некоторое время, просто стою. Наконец сердце успокаивается, я устраиваюсь на стуле под лампочкой и начинаю читать, сперва просто, чтобы остыть, потом, постепенно, вчитываюсь.

«Объект «Убежище», Справочник для руководства страны» Введение на пол книжки и дальше все подробно по алфавиту и по разделам. Что я понял и как я понял.
Вся эта красота начала создаваться сразу после войны и предназначалась для спасения высшего руководства в условиях ядерной зимы. Были созданы вот такие лагеря, то есть изначально лагерь был один, но, во первых, академики научились сворачивать пространство в пузырь, потом научились создавать устойчивые системы из таких пузырей, а потом научились размещать в каждом пузыре по копии лагеря, вместе с копиями обитателей. Так и представил себе пионеров подвергающихся углубленному медосмотру, а параметры самых здоровых из них записываются на большие катушки с магнитной лентой. Отличие копий от прототипов на уровне биологии или там физики справочник толком не объяснял, да я и не понял бы, а отличия на уровне сознания были следующими, каждая копия обладала несколькими уровнями самосознания и свободы воли, от абсолютного выполнения программы, до самостоятельного принятия решений, однако все они могли управляться с центральных ЭВМ лагерей, и главной ЭВМ, да, так и написано ЭВМ, а не компьютеров. Копии могли быть восстановленными в случае разрушения, да и сами по себе обладали высокой способностью к регенерации. Назначение обитателей лагерей было одно, носить записанное на незадействованных нейронах сознание какого-нибудь члена Политбюро, пока его тело хранится где-то в ванне с жидким гелием. Чтобы собственная личность копии не вытеснила и не повредила случайно драгоценную личность вождя, раз в две недели происходило обновление организма копии и обнуление приобретенной ею памяти. Дальше шло описания функционирования «Совенка» в критической ситуации, порядок эвакуации членов Политбюро, и порядок их реэвакуации и прочая, и прочая. Лагеря многократно дублировались для надежности, число программ по которым могли действовать искусственные существа, было огромным, это не считая самостоятельных их поступков. Существовала и система связи между отдельными лагерями, в общем, целый замкнутый, в справочнике написано «квазизамкнутый», и, по своему, бесконечный мир.

Задумываюсь, похоже, что с развалом СССР лагеря начали жить собственной автономной жизнью. Найти бы этих академиков и засунуть их в здешние циклы, так чтобы они все понимали, все знали, но не могли отсюда выбраться.
А еще есть вопрос: «Я то кто?», - циклам не подвержен, внешнему программному управлению вроде тоже, но то, что я не член Политбюро, я больше чем уверен. И еще вопросы: откуда я знаю бабу Глашу, кто она такая, и какую ответственность несет за происходящее?
Девушки сидят за дверью, о чем то тихо разговаривают, слов отсюда не разобрать, да и не надо. Оставляю все вопросы на потом, поднимаюсь со стула и захожу обратно в бункер. Девушки, поели, что уже радует, сидят рядышком, на меня поглядывают. Глаза красные, по понятным причинам.
- Пошли, до «Совенка» я вас доведу, вещи свои заберу, а потом разбежимся, живите, как знаете.
Подбираю свой рюкзак, кидаю туда «Справочник» и направляюсь ко второму выходу. Однако проникнуть в старый лагерь не удалось, выход из бункера оказался заблокированным. Алиса хмыкает и говорит в полголоса: «Вот потому я здесь и оказалась». «Это карма твоя такая», - отвечаю ей. Смотрю на девушек внимательно: «Лучше, идемте со мной, все равно вас на веревку подсадить кто-то должен». Этот аргумент убеждает, девчонки, наконец, встают с кровати и всем своим видом показывают полную готовность двигаться. Возвращаемся, наконец, к провалу, я же прихватил с собой еще и фомку, сейчас отправлю девушек наверх, а сам пройдусь по шахте и выберусь через Генду.
Однако, за все время наших похождений наверху уже стемнело, сквозь провал одиноким глазом светит какая-то звезда. Интересно, здесь те же звезды, что дома, или тоже искусственные, и, где именно, кстати, мой дом? Может он здесь?
- А ты помнишь свой дом? - Алиса подала голос.
Разговаривает, это хорошо, значит не насмерть обидел. А ведь два часа назад еще думал - какая мне разница, но вот успокоился, и оказалось, что есть она - эта разница. И еще, я, выходит, вслух про звезды сказал, совсем плохой стал, однако.
- Помню Алис, очень хорошо помню.
- Завидую. А я вот свой почти нет. Пыльный южный город с населением в сто тысяч, квартира в двухэтажке, двор огороженный сараями. Турник, веревки для белья, сосед с мотоциклом возится. А Ульяна, вон, свой вообще не помнит.
- Ну, так я и постарше вас буду, хотя, если я помолодел лет на десять, то, может и вы. Ладно, хватит лирики. - Дергаю веревку. Ну, кого первую подсадить?
- А тебя кто подсадит? Мы то тебя не вытащим.
- А я уж сам, как нибудь, ножками по коридорам.
- Э, нет, так не пойдет. Мы с тобой!
- Ага, мне то надо, а вам то зачем? Ваших шпионов там нет, прошу поверить мне на слово.
- Да что ты, с этими шпионами! Они не наши, и, спасибо тебе...
- Не за что, если соскочите, вы, может, еще проклянете меня за все, так что, считайте, что мы в расчете, за... вы поняли за что.
- А расскажи еще.
- О чем?
- Ну, о себе, о других лагерях, о нас в тех, других лагерях
- Ага, о девочке той расскажи, наконец, - Ульяна тоже включается в диалог.
- Тебе еще рано об этом слушать, отвечаю строгим голосом, да еще и от педагога, - сам не выдерживаю, сам же и фыркаю. Ну, хотите слушать — слушайте.
Пока идем до провала из коридора в шахту, и там, до первой развилки рассказываю о себе, о своей жизни до «Совенка», о попадании сюда.
Алиса все так же боится коридоров и туннелей. Когда спускались в провал категорически отказалась спускаться первой или последней, чтоб не оказаться одной.
- Слушай, что за фобия у тебя глупая. Сама то понимаешь, что страх на пустом месте?
- Нету у меня никакого страха!
А сама жмется поближе, все норовит между мной и Ульянкой спрятаться. Переглядываюсь молча с рыжухой.
- Ну да, боюсь я темных коридоров! И, сколько помню, всегда боялась.
- Все нормально. Все мы чего то боимся.
Когда дошли до первой развилки я задумался. К Генде — налево, в забой, куда мне надо — направо, выход под пионеров у ворот — назад через провал и дальше по коридору. Неохота все тайники вот так вот взять и выдать, но, наверное, придется. Я только что решил этот лагерь на девчонок оставить, целиком, и, надеюсь, что они его к нормальной жизни вернут. Плюс, двойники мои про свойства бункера ничего не знают, надеюсь, девчонки смогут этим воспользоваться.
- Запоминайте дорогу. Вообще, выход — налево, но сейчас нам — два раза направо.
В забое все так же сыро и темно, и белеет придавленная камнем записка.
Славяна гораздо суровее, но, где-то в ней спит Славя. Вот и записка оказалась очень теплая и ламповая, совершенно в Славином стиле. Представляю себе ее улыбку, улыбаюсь сам, прячу записку в карман, достаю из другого кармана заранее заготовленную свою «семен, 35 цикл от выхода» Дописываю ниже: «Славяна, мы встретимся», пририсовываю сердечко, и прижимаю тем же камнем. Имя мое так и написано, с маленькой буквы. Все же у меня Семен ассоциируется с тем, кто ушел, а я, же непонятно кто, как там баба Глаша назвала, «проекция»? Ну, тоже неплохо, не хуже «репликанта».
- Это мы сейчас в почтовом ящике и камере хранения побывали. От цикла к циклу здесь можно сохранить небольшие вещи.
Двинулись обратно до первой развилки, и дальше к Генде. По дороге рассказываю девушкам о Семене, кстати и о его гареме, и о том, как он уехал на автобусе. От Семена перехожу к двойникам, рассказываю про Пионера, рассказываю про еще одного пионера и про его историю, не так жестко, как, когда приводил Славяну в чувство, но рассказываю.
- И не вздумайте вздыхать, что, мол, романтика! Этот романтик вырезал десятка три лагерей. Есть у меня подозрения, что они, сейчас, восстанавливаются заново, и это, как раз те лагеря, по которым я проехал перед вашим. Лагеря в порядке, но обитатели их, двойники ваши... Сашу вашу вспомните, так вот с ними все еще хуже.
Лекция прерывается небольшим расширением в коридоре. Садимся передохнуть. Сразу же понимаю, что хочу есть и спать. Прошлую ночь толком не поспал, да еще и Ульяна разбудила и не ел ничего кроме завтрака, надо было хоть сухой паек в бомбоубежище взять, все равно запас походный пополнять надо.
- Семен, а расскажи про девочку то, это от нее записка?
- От нее. Я вам про пионера-романтика только что рассказывал. Так вот, она уцелевшая обитательница лагеря с другой стороны ареала этого романтика. Если еще раз к вам попадет, уж отнеситесь к ней хорошо. Славяна ее зовут, если забыли, и она двойник вашей Саши.
Дальше идем молча, еще несколько поворотов налево, и вот она старая дверь. Перед тем, как открыть дверь на мгновение замираю, вдруг Шурик там.
- Долго еще?
- Нет, почти пришли. Мы сейчас где-то под кочегаркой. Нам вон в ту дверь, и дальше по коридрору.
Пройти по коридору до конца, подняться по скобам, взломать решетку — с фомкой и дурак сломает решетку, и, здравствуй газон, здравствуй площадь! Воздух, небо, звезды... Падаем все втроем на траву и некоторое время просто смотрим на небо. Сейчас к себе и спать, надо будет сказать завтра вожатой, что Алиса в дыру в земле провалилась, а веревка послужит доказательством. А еще поужинать было бы совершенно неплохо, можно у Алисы ключи от столовой попросить, но вдруг баба Глаша не спит, а общаться мне с ней совершенно не хочется. Поэтому будем доедать сухой паек. Нехотя поднимаюсь на ноги, собираюсь попрощаться, но урчащий живот меня опережает. Неловкая пауза с моей стороны, а Алиса реагирует первой.
- Ты же не ел с утра! Идем к нам, мы тебя покормим!
Хватает меня за одну руку, тут же Ульянка хватает меня за другую, и обе синхронно тянут меня к домику.
- Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь... ведите, кормите. Рюкзак только подберу.
Ульяна оглядывается на Генду: «Надо же, никогда бы не подумала, что там люк». Лагерь давно спит. Будильник в спортзале, телефон я уже и не помню, где оставил и когда оставил, но, по ощущениям, первый час ночи. Лечь бы спать до двух, хоть просплю часов пять тогда. Жара отпустила, всяческие ночные насекомые и птицы летают над головами. Наши три пары ног слышно, наверное, даже на спортплощадке. Сейчас еще Ольга Дмитриевна придет на огонек.
Внутри домик амазонок в точности такой, как и в прочих лагерях. Ульяна лезет в шкафчик и достает батон колбасы и полбуханки хлеба, Алиса лезет в свою тумбочку и достает, нет, не бутылку «Столичной», а электрочайник.
- Садись, кормить тебя будем, спаситель ты наш, а ты, пока рассказывай дальше.
- Ты знаешь, что вы двое, не считая Славяны, первые здесь, кто мне поверил. Правда, Лена еще, вроде бы, поверила Семену, но это только предположение.
- Ты нам зубы не заговаривай, лучше еще что по делу расскажи.
А по делу — утомили они меня, голова не соображает уже вовсе, только бы добраться до подушки, даже та мысль, что милитаризм здешних обитателей и отстрел семенов связан с реакцией общелагерного центра управления на Палача. Просто потом, когда тревогу отменили это забыли довести до здешних обитателей.
Оглушительно зеваю. Однако сегодня доброта здешних амазонок не знает границ. Меня приглашают остаться. На тех условиях, что девушки спят на одной кровати, а я на другой. Сил никаких нет, даже на пошлые шутки. Выключаем свет и засыпаем.

Продолжение
1 глава http://vn.reactor.cc/post/2310619
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2336203
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2344710
4 глава, часть 1 http://vn.reactor.cc/post/2360187
4 глава, часть 2 http://vn.reactor.cc/post/2363608
4 глава, часть 3 http://vn.reactor.cc/post/2367158
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2381587
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2397063
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2425682
8 глава http://vn.reactor.cc/post/2452127
9 глава http://vn.reactor.cc/post/2482636
10 глава http://vn.reactor.cc/post/2507756
11 глава http://vn.reactor.cc/post/2531986
12 глава http://vn.reactor.cc/post/2544376

XIII
Прилив

– … меня Яна зовут.

Мне нужно время, чтобы придти в себя, поэтому я лежу с закрытыми глазами и считаю в уме до ста. Странно, но никто не пытается меня спасать, делать искусственное дыхание, бегать вокруг в панике и кричать: «Вызовите скорую!». Вместо этого меня окружает тишина летней ночи: шелест листьев, стрекот кузнечиков, звон комара, пиликанье какой-то ночной птицы. И запахи: пахнет травой, слегка пылью, сиренью и чуть-чуть грибной сыростью, как от близкого леса. Я лежу на животе, лицом в ладонях, что-то не тяжелое давит мне на спину, и, судя по ощущениям, моя зимняя куртка куда-то исчезла. Я уже все понимаю, но боюсь, не верю и боюсь. Но счет до ста завершен и нужно приоткрыть один глаз.
Осторожно поворачиваю голову влево и открываю, действительно, сперва один глаз, потом второй. Ночь и искусственный свет, много света. Галогенные прожектора отражаются на полированном корпусе кошкоробота Яны.
– Ты хотел со мной познакомиться, меня Яна зовут.
Воистину, только механические, по происхождению, существа способны столь терпеливо повторять одно и тоже.
Я не нахожу ничего умнее, чем сказать.
– Очень приятно, а я Семен.
– Я знаю, – отвечает Яна. Ты познакомился?
– Ну, э-э-э-э… Да.
Учитывая обстоятельства, это, похоже, единственно возможный ответ.
– До свиданья.
Какой хорошо воспитанный робот.
– Яна, подожди!
Яна замирает в неустойчивой позе сделав на носках пол-оборота от меня в сторону… Бараков? Складов? Не понятно, в общем, какие-то достаточно приземистые и длинные красно-кирпичные строения на границе освещенного пространства. Но равновесие так держать, это дополнительные затраты энергии, поэтому неведома зверушка опять разворачивается ко мне лицом, опускается на всю ступню и терпеливо ждет, а я, за это время, успеваю сесть, подтянуть ноги, отряхнуть лицо и грудь от мусора и обнаружить, что я одет все в ту же пионерскую форму без галстука, только вместо шортов – длинные брюки, как я и ходил половину времени в лагере, как я и сел в автобус. Еще – рюкзак и сумка на плече.
– Где мы?
– В лагере.
Ответ в стиле анекдота, но роботу можно. Этому роботу пока ещё нужны конкретные вопросы, а я пока ещё не готов к ним.
– В нашем лагере?
Хотя, откуда в нашем лагере взяться прожекторам на стадионе?
– Нет.
– Ладно, спасибо за ответы. Тебя можно будет потом еще поспрашивать?
– Да.
И убежала куда-то к … Вспомнил слово, к пакгаузам.
А я, наконец-то, встаю на ноги и оглядываюсь. То, что я на спортплощадке «Совенка» я понял уже давно, я достаточно по ней потоптался, чтобы узнать в любом ракурсе и в любое время суток, даже если ее изуродуют прожекторными вышками и отгородят от леса с севера тремя пакгаузами, а с востока трехэтажным зданием из силикатного кирпича, в котором, даже я, никогда не служивший, безошибочно определяю казарму. А вот с посетителями спортплощадки все гораздо интересней – вся площадь футбольного поля, и беговая дорожка вокруг заняты построившимися в прямоугольные формации пионерами. Человеческие прямоугольники: шесть человек по фронту и десять человек в глубину, где-то больше, где-то меньше, чем десять, но, в среднем, по шестьдесят человек. Собственно, я сам стоял в одной из этих коробочек и выпал со своего места, когда меня разбудила Яна.
Пионеры, спящие стоя пионеры и персонал, построенные по лагерям, ну или по узлам, как хотите. Вспоминаю Олин рассказ про работу здешней системы. Видимо, как раз сейчас и происходит очистка памяти пионеров, а взамен им показывают яркие и красочные сны, о том, как им хорошо дома. По рядам периодически проносятся какие-то движения, пионеры начинают что-то бормотать, шевелить глазами – в общем, ведут себя именно как люди видящие сон. И в этот двенадцатичасовой сон нужно вместить целый год жизни, бедные пионерские мозги. А мне, две недели назад, в это время, показывали кино под вспышки молний, не знаю, может быть система хотела донести до меня какую-то информацию, а может я стал случайным зрителем. Не зря же: «Между сменами циклов, в узлах остаются только мониторы», – вспоминаю. И вспоминаю еще одну вещь – марш зомби-Ульянок. Был такой эпизод в моей пионерской биографии, был еще до пробуждения, но вот запал в память. Не знаю: мой личный это кошмар, к реальности не имеющий отношения, или сбой программы лагеря, но бегал я, однажды, от такой же коробочки по всему «Совенку». А может, увидел вот такое, как сейчас, не осознал, но запомнил и во сне уже интерпретировал как колонну зомби.
Черт, я поддаюсь гневу, но честное слово, то, что вытворял Палач, это невинная детская шалость против вот таких издевательств над людьми! Никогда и никому не расскажу, что я сейчас вижу, хотя сам не забуду. Не знаю, насколько это было оправдано, когда все создавалось, но это зрелище нескольких тысяч отключенных и находящихся под внешним управлением людей отвратительно. И еще, я понимаю тех, кто увидев вот это, увидел только тела, молодые здоровые тела приспособленные к пересадке сознания.
Пытаюсь их будить, мечусь от амазонок к Сашке, от Сашки к футболистам, от футболистов к кибернетикам, от кибернетиков ко Второму. Бужу сперва нежно, осторожно и ласково, потом все жестче и жестче. Максимум, что мне удается, это вывести Ульяну из коробочки, она послушно идет за мной, но едва я отпускаю ее руку – возвращается на свое место. Наконец устаю бегать от пионера к пионеру, иду к трибунам, снимаю рюкзак с плеч и сажусь на скамью, вытянув ноги. Постепенно успокаиваюсь, гнев и паника прячутся назад, туда, где они хранятся, на случай необходимости, а я пытаюсь проанализировать увиденное. Ну, правда, только пытаюсь. И единственный вывод, к которому я прихожу, это то, что до утра больше ничего происходить не будет, а без ответа остаются вопросы: почему я не потерял память, и почему я сейчас бегаю, как ошпаренный, а не сплю в общем строю, как порядочный пионер, ну, или как порядочный физрук, подозрения имеются, а ответа нет.
Кстати, хочется есть, я же ничего не ел, с самого обеда, но, не гоже, правда, бросать своих, вдруг их без меня, скажем, э-э-э, утащат на опыты. Они сами или их образы, хранящиеся в моей памяти, выдернули меня назад из такого-же сна, это, кстати, и есть моя гипотеза, а я, за это, буду их охранять. Нет, действительно, страшно «отойти на минуточку» и вернуться к пустому месту, поэтому стараюсь не обращать внимания на голод, сутки я уж, как-нибудь без еды проживу. Поэтому я сижу на трибуне, стараюсь не думать об еде, пялюсь на своих, боясь отвернуться, хотя и понимаю, что здесь нет никого, кроме сомнамбулированных пионеров. Раза два происходят какие-то перемещения – пары одинаковых пионеров из разных лагерей меняются между собой местами, иногда, на границе освещенного пространства мелькает алюминиевый панцирь Яны, и всё, больше ничего не происходит, только постепенно начинает сереть небо.

Главные ворота поселка, площадка перед воротами, на площадке пятеро: я, Шурик, Толик, Виола и баба Глаша, которая значительно моложе, чем та, которую я знаю. Мы стоим на краю площадки, а по шоссе к нам приближается колонна Икарусов. Вот подходит первый, останавливается напротив нас и открывает двери. Толик достает откуда-то выключатель, направляет на Шурика, потом опускает. Шурик что-то говорит, тогда Толик еще раз поднимает выключатель, набирает код и стреляет. Шурик вздрагивает, отворачивается от нас и делает шаг к автобусу, потом с трудом поворачивается, с трудом делает прощальный взмах рукой, хочет что-то сказать но не может, снова отворачивается от нас и садится в Икарус, двигаясь деревянной, ковыляющей походкой. Баба Глаша терпеливо ждет, потом садится следом. Автобус рычит, разворачивается на площадке и уезжает, а его место занимает следующий, следующий, следующий… Наконец, доходит очередь и до нашего автобуса. Толик вопросительно смотрит на меня, я киваю, тогда он стреляет в меня из выключателя. Последнее, что я успеваю запомнить, это то, что левый глаз Виолы, оказывается, поменял цвет с карего на синий.

Воскресенье, узел номер ноль, он же… Чуть не сказал «пионерлагерь «Совенок», но нет, это называется поселок «Шлюз» или в/ч, номер которой я не стал запоминать, он же, очевидно, мифический райцентр. Пионеры неделю назад уехали по лагерям, а я позорно проспал этот момент и остался здесь.
В прошлое воскресенье, когда проснулся – долго потягивался, долго открывал глаза, я оказывается успел завернуться в свою верную портьеру-парус, улечся между скамьями трибун и мне было тепло и удобно, а проснулся я от голода. И, пока выпутывался из портьеры и соображал, что и как – не сразу понял, что пионеры уехали и стадион опустел. Я подскочил, да. Я побежал к воротам, да. Я еще застал не осевшую пыль, но что толку? Я даже пытался догнать автобусы, бегом, потом трусцой, потом шагом, пока не выдохся. Потом вернулся. Пока возвращался – утешал себя тем, что дождусь следующего цикла. Две недели то я на консервах, грибах и ягодах проживу. Поэтому, сразу от ворот, пошел в столовую, благо, где лежат ключи я знаю, но открывать столовую не пришлось, столовая была открыта и полна пионеров.
Двойники, кажется, что все они, со всех лагерей, были там. Скажу честно – я испугался. Представьте себе шесть десятков одинаковых людей, которые сидят за столами и механически поглощают обед. Перловку, кажется. Ложки синхронно совершали плавные движения от тарелок к ртам, челюсти равномерно и однообразно, и синхронно же двигались, взгляды направленные прямо вперед и ни одного постороннего звука: ни слова, ни вздоха. Я сейчас понимаю, что меня они даже не замечали, в этом своем странном трансе, но зайти в столовую я так и не решился. На кухне тоже, кстати, хозяйничали двойники, я и туда попытался сунуться, но, открыв дверь и увидев эту картину, так и остался на улице. Вернее, зашел, когда обед уже закончился и все мои вторые, третьи, тридцать третьи Я, включая кухонный наряд, разошлись.

Я на борту катера. Вокруг крашенное в зеленый и серый цвета железо с острыми краями, где-то под ногами вибрирует дизель, пахнет соляркой, дизельным выхлопом и рекой: гниющими водорослями и рыбой. Из рубки в кокпит выходя две женщины – две Виолы. Одна постарше, лет тридцати пяти, с синими глазами; другая лет на восемь помладше с глазами карими. Та, что постарше: в деловом костюме, с плащом перекинутым через руку, и с дипломатом в другой руке.
Старшая подходит ко мне, мы обнимаемся, и я замечаю мелькнувшую слезинку. Уходящая Виола что-то говорит, потом подает, в пришвартованную к корме катера лодку, плащ и дипломат, потом я помогаю ей перелезть самой. Принимающий Виолу подмигивает мне и на прощание машет рукой. Я распускаю швартовый конец и лодка отходит от катера на длину буксира. Теперь видно, что там не одна лодка, а целая связка – пять или шесть.
Виола остающаяся уходит в рубку, а в кокпите появляется Толик. Он не спал несколько ночей: глаза красные и опухшие, под глазами мешки, движения несколько замедленные. Толик встает рядом со мной и смотрит на лодки, а там Виолы уже не видно, Виола уже сделала инъекцию себе и компаньону и теперь спит. Солнце и дизельный выхлоп режут глаза, а мы все пытаемся что-то разглядеть в лодках. Наконец Толик машет мне рукой: «Руби!»
Нагибаюсь над водой и ножом полосую по натянутому буксиру. Какое-то время лодки еще висят на не перерезанных прядях, потом буксир лопается окончательно и связка лодок начинает удаляться от нас. Когда связка оказывается напротив оконечности острова Дальний она начинает мерцать, постепенно становится все более прозрачной и, наконец, исчезает. Толик достает из кармана черного комбинезона секундомер, отсчитывает минуту, кивает головой, и уходит назад, в рубку.
И я понимаю, что теперь всё. Возвращаемся.

Так и жил первые дни цикла: ночевал в тренерской на матах, спорткомплекс в здешних палестинах не пользуется популярностью, и, наверное, заполняется только между циклами; по вечерам совершал набеги на столовую и питался тем, что было в холодильнике, так и не приучив себя к посещению столовой вместе со всеми; а днем ходил по лагерю, наблюдая за пионерами и обходя окрестности.

Очень короткий сон. На складской тележке, привязанные, лежат три человека. Я закрепляю веревку на поручне тележки и, разогнав, отправляю тележку в туман. Тут же присутствуют две Виолы: одна постарше, другая помоложе, одна с синими глазами, другая с карими.

Планировка поселка, в общем-то, повторяет привычный «Совенок», даже Генда присутствует, но там, где в лагере стоят двухместные домики, здесь поставлено несколько трехэтажных корпусов. Вот, если бы не пакгаузы с железнодорожными путями, если бы не казарма; не трехэтажный же куб-модуль, то ли административного, то ли лабораторного назначения, я не стал сразу разбираться, он был заперт и окна первого этажа высоко – не допрыгнуть, вместо одноэтажного здания администрации лагеря; не химлаборатория в здании кружков слева и не механические мастерские в здании кружков справа; то я бы решил, что это дом отдыха, какого-то богатого предприятия советских времен, куда работники приезжали, заплатив доступную цену, на выходные или на весь отпуск.

Хозяйственные ворота, у ворот четверо: я, дневальный и еще один человек. И еще Виола. Тут же, багажником к воротам, стоит Волга, с заведенным мотором. Виола возится со страховочным поясом, пытаясь застегнуть его на себе, но он рассчитан на здоровых мужиков, а с ее талии просто сваливается, тогда она бросает пояс на землю, обматывается вокруг пояса веревкой и что-то говорит мне, показывая пять пальцев, я киваю, третий человек тоже кивает и достает из кармана секундомер. Мы с дневальным приоткрываем створки ворот и оказывается, что в десяти метрах от забора начинается туман. Виола пожимает плечами и шагает в стену тумана, а я подбираю конец веревки и начинаю его медленно пропускать через руки, поддерживая в натянутом состоянии. Некоторое время силуэт Виолы еще виден в тумане, а потом перед нами остается только молочная стена с уходящей в нее веревкой. Минута, две, три...Человек с секундомером отмеряет пять минут, встает рядом со мной и подхватывает веревку, вдвоем мы начинаем ее тянуть, медленно и настойчиво, пока на чистом пространстве не показывается Виола. Она отцепляет веревку и мы втроем садимся в Волгу, оставляя дневального закрывать ворота, а сами несемся к главным воротам. Там тоже туман, только не молочный, а розовый. Виола, оставив нас ждать у машины, подходит к самой границе тумана, потом отступает на четыре шага и чего-то ждет. В стене тумана намечается выпуклость, постепенно приобретающая контуры человеческой фигуры. Через несколько минут фигура отделяется от тумана и делает неуверенный шаг по направлению к Виоле, теперь с туманной стеной ее связывает только два жгута выходящие откуда-то из лопаток и исчезающие в тумане-родителе. Теперь уже видно, что это девочка, лет восьми, тело ее полупрозрачно и состоит из того-же тумана, а в теле угадываются чуть менее прозрачные внутренние органы. Девочка пытается сделать еще шаг, но Виола опережает ее, подбегает к ней и они обнимают друг-друга. Некоторое время больше ничего не происходит, потом девочка начинает расти и взрослеть: вот ей уже лет двенадцать, пятнадцать, восемнадцать, двадцать пять, черты лица и фигура становятся все более и более похожими на Виолины. Человек с секундомером не выдерживает, отворачивается и прячется за воротами. Где-то на заднем плане звучит чей-то голос: «Роды часто выглядят пугающе». Я продолжаю смотреть, когда девушка из тумана достигает возраста двадцати семи — тридцати лет, Виола, продолжая обнимать девушку, делает вместе с ней несколько шагов назад, туманные пуповины при этом обрываются, а девушка начинает обретать материальность: она теряет прозрачность, кожа приобретает розоватый оттенок, губы краснеют, наконец, девушка размыкает объятия, открывает глаза и смотрит в мою сторону карими глазами, в которых отсутствует всякая мысль. Ноги у Виолы подкашиваются, я бросаюсь к ней на помощь, но Виоле удается устоять на ногах, она только тяжело опирается о моё плечо. Наконец Виола справляется со слабостью, снимает с себя халат и накидывает его на девушку, от прикосновения Виолы девушка вздрагивает и еще раз оглядывается, только уже совершенно осмысленно. А Виола берет девушку за руку и выдыхает мне в ухо: «В машину!». Я довожу обеих до машины и Волга, под управлением человека с секундомером улетает к медпункту, а я остаюсь и смотрю на туман.
– Ну здравствуй, мама!
Но туман не ответит, он вообще не материален, в обычном смысле, и разума в нем не больше, чем в кирпиче.

Детальный осмотр начал с жилых корпусов: все пыльно, заброшено и со следами поспешного ухода: не собранные постели в спальнях, брошенные вещи, не помытые чашки на столах. Магнитофон в одной из комнат – серебристая «Вега» на полу, рядом с кроватью и полочка с кассетами над прикроватной тумбочкой. Сорок кассет, по двадцать в два ряда, точнее тридцать девять кассет – одной, из середины, не хватает, из-за этого полочка, чем-то напоминает щербатый рот. Долго стоял, решался, потом все-таки включил магнитофон, что удивительно – работает. Повертел в руках кассеты, несколько даже послушал – коллекция поздне-советского рока: все эти «Круизы», «Альфы», «Черный кофе» и прочая, и прочая, и прочая… И репертуар не мой, и чужое брать не хотелось – оставил все, как есть. А вот еще одна чья-то спальня пополнила мою библиотеку еще одной книгой местного издания: «Развитие, внедренных в кору головного мозга высших приматов, устойчивых нейтринных структур» за авторством некоей В. Ц. Коллайдер. Тоже «для служебного пользования», тоже тираж двести экземпляров. Когда-нибудь я ее даже прочитаю, я просто обязан это сделать, как высший примат, с внедренной в кору головного мозга устойчивой нейтринной структурой.

Еще короткий сон. Я несу Толяныча на носилках к медпункту, а он шипит и ругается. Впереди несут еще двое носилок, но люди на них лежат молча. Мы бежим, впереди нас бежит Виола и распахивает перед нами двери медпункта.

На месте музыкального кружка оказалась бильярдная, в смысле, здание то же самое, но вместо рояля – бильярдный стол, на глухой стене – стойка с киями и треугольником, на столе – россыпь шаров. Поскольку меня никто не видел – не удержался от искушения и пару раз ударил. Тут же, у одной из стен три стола с инкрустацией в виде шахматных досок, на одном – неоконченная партия, судя по расположению фигур, белые слишком энергично поперли вперед, зарвались, и сейчас хорошо, если сведут в ничью. По идее, где-то здесь же должны быть и костяшки домино.
Эстрада на месте, библиотека на месте, медпункт на месте. Медпункт, правда, побогаче лагерного: каменное здание, две двухместных палаты, одна одноместная, процедурная, физиотерапия, операционная и еще, отдельно, стоматологический кабинет.
Пляж, как пляж, ничего особенного. На лодочной лодки все вытащены на песок и перевернуты кверху килем, около пристани из воды торчит рубка утонувшего катера. Спустил лодку на воду, сплавал на остров – земляника на месте.
После пристани прогулялся к старому лагерю, он здесь тоже присутствует и в куда более приличном состоянии, чем во всех «Совятах», жилым он, правда, не выглядит, но хоть подниматься по лестницам и ходить по второму этажу можно без риска. Вот, в бомбоубежище попасть не смог, двадцать метров от люка и я уперся в кирпичную кладку.
Наконец, вернулся к трехэтажному зданию, тому, что на месте административного корпуса. Притащил стол и, со стола, разбив окно, смог проникнуть внутрь. Второй этаж, вход на который по центральной лестнице, судя по обстановке кабинетов, весь был отдан местному начальству и канцелярии. Первый и третий этажи заняты рабочими кабинетами и лабораториями, на третьем этаже был когда-то пожар, последствия которого так толком и не ликвидировали: разбитые и заколоченные фанерой окна, закопченный потолок на всем этаже, раскуроченные стойки с электронным оборудованием и раскрытые железные ящики с запасными платами, тут же паяльник, тут же какие-то, провода, протянутые на живую нитку, от стойки к стойке. Похоже, что, уже после пожара, пытались запустить какую-то установку и так все и бросили.
Иногда встречал Яну, она мелькала и пропадала, на контакт механоид сама не шла, а я не звал, только махал рукой издалека и получал такой же взмах в ответ.

Ранее-ранее утро, площадь, на площади собралась небольшая толпа – персонал готовый к эвакуации. Чемоданы, сумки, тюки, какие-то, люди напряжены и волнуются, какая-то женщина всхлипывает, только детям все равно, несколько детей бегают друг за другом вокруг чемоданов, наконец, самый маленький спотыкается, падает, и начинает громко реветь. Тут нервы у родителей не выдерживают и родители начинают отлавливать своих чад и требовать от них поведения, соответствующего моменту. Но меня все это не касается – я остаюсь. Собственно, моего желания никто и не спрашивает, но оно, в данном случае совпадает с направлением мысли начальства. Чтобы не раздражать эвакуируемых, я отошел подальше и развлекаюсь тем, что смотрю на памятник боковым зрением, если удачно подобрать ракурс, то вместо памятника, какое то время видно черный цилиндр, поглощающий свет, потом памятник принимает свой привычный облик неизвестного мне мужика поправляющего очки. Наконец, прямо на площадь, со стороны хозяйственных ворот подъезжает транспорт: автобус и два армейских Урала. Эвакуируемые грузятся, толпа редеет, остаются только провожающие, наконец машины отъезжают, я слышу, как сигналит головной Урал перед воротами, черный цилиндр на месте Генды, на мгновение становится виден всем желающим, по поселку проносится порыв ледяного ветра, двигатели Уралов взревывают в последний раз, и наступает тишина. Я пересекаю площадь и подхожу к памятнику, от Генды распространяется тепло, слабая вибрация и гул, как от трансформаторной будки. Меня кто-то зовет, я оглядываюсь – на крыльце модуля стоит замдиректора и машет мне рукой.

Двойники вели себя тихо и пристойно. Просто какое-то царство не кровожадных зомби: на меня никак не реагируют, между собой не общаются, или общаются так, что я этого не воспринимаю, не торопясь бродят по лагерю, выполняя хозработы. Нашел Второго, попытался его расшевелить – бесполезно. Кстати, живут двойники в той самой трехэтажной казарме, да и вообще, их жизнь напоминает какой-то трудовой лагерь. Идеальные работники: едят перловку, работают двенадцать часов в день, полный орднунг унд дисципляйн, зарплаты не требуют, а то, что несколько заторможенные, так это можно простить. Я даже восхитился создателями всей этой системы: вот есть свободные пионеры, есть куча одежды, которую попортили дети за предыдущий цикл, эти вещи нужно постирать, починить и погладить, есть поселок, который нужно содержать в порядке. Осталось только заставить первых исполнять второе и третье. Правда, все это довольно бестолково получается, ну, я надеюсь, за неделю они управятся.
Дважды приходили вагоны, тогда двойники, кроме кухонного наряда, всё бросали и шли их разгружать. В те самые пакгаузы. Продовольствие и немного одежды, в том числе, двенадцать комплектов футбольной формы, каковая форма меня даже порадовала – не зря команду организовал. Не знаю, как потом продукты попадают в лагеря и как они попали сюда, но одно звено в этой цепочке я увидел.
А еще я скучал: по тренировкам, по девочкам, по волейболу нашему вечернему, по бабуле, по футболистам моим, по Рыжику. Вчера же праздник, этого, как его, Нептуна, вот, как там справились?
В среду посетила меня светлая мысль: можно же не ждать две недели, а приехать в лагерь вместе со Вторым, главное – дождаться автобуса и не потерять Второго из виду.
И сны. Очень реалистичные сны, каждую ночь, правда, как правило, без звука. То есть звуки есть, но нет человеческой речи, даже если я с кем-то разговариваю. Что-то происходит в моих мозгах.
В четверг встретил Пионера. Нет, все прошло без эксцессов, он был в том же сонном состоянии, что и все остальные и точно также занимался хозработами: стирал и гладил пионерскую одежонку, сходил однажды в наряд по кухне, пока мозг его пребывал в грезах, но до четверга я Пионера здесь не встречал. Не встречал и позволил себе расслабиться. Не знаю откуда он появился, видимо, где-то есть место, откуда появляются вот такие – дематериализованные до конца цикла, где воскресают пионеры, получившие серьезные повреждения, где появляются новые персонажи, вроде Александры, или такие, которыми нужно заполнить лагеря, уничтоженные Палачом. Видимо, на это нужно время, поэтому эти люди не успевают к началу цикла. Не знаю, но, когда мне навстречу из-за угла шагнул Пионер, я, совершенно автоматически, отшатнулся назад. А Пионер прошел мимо, неловкой, чуть косолапой походкой здешних зомби, не обращая ни на что внимания, как и все здесь, неся ведро кухонных отбросов. Я даже забыл о Втором, я ходил за Пионером все эти оставшиеся дни. Чтобы убедиться, что это действительно он, я даже частично снял с него рубашку, не знаю, что ему грезилось в этот момент, но он не сопротивлялся, а маленький ромбический шрам на плече я увидел. И еще, я по прежнему не вижу его глаз, у всех прочих двойников я глаза, пусть и не живые, но вижу, а у Пионера – нет. Я, наплевав на страх, нет на ужас, даже побывал несколько раз в казарме и порылся в его вещах, а ведь я испытывал настоящий ужас перед массовым скоплением своих двойников и брезгливость от таких своих действий, от копания в чужих вещах, я имею в виду. Но копался я не зря, смартфон в тумбочке у Пионера я нашел. Точно такой же, как лежит у меня в сумке, рядом с выключателем. Это еще одно отличие Пионера от всех нас прочих – таскающих старые кнопочные модели. Я, кстати, так и не рискнул включить ни тот, ни этот смарт – страшно. Если рассуждать логически, там должно быть что-то, что напоминает Пионеру о том, кем он был там, снаружи, не в своих грезах, в этом поселке «Шлюз», а дальше. Ведь что делает каждый из нас, приехав в «Совенок»? Смотрит на экран телефона, пытаясь дозвониться.

Я опять на площади, сижу на лавочке прислонившись спиной к стене административного модуля. Очень удобно, в этой стене модуля окна глухие и открыть их нельзя и с крыльца меня тоже не видно, а от площади меня отгораживает ряд кустов и, дополнительно, маскирует тень от модуля. Эту лавочку явно вкопали с умыслом – не попадаться на глаза начальству. Меня можно заметить из окон жилого корпуса, в «Совенке» на его месте стоят с первого по четвертый домики, но корпус пустой – позавчера эвакуировались почти все обитатели поселка, остались: дежурный персонал техников, два отделения охраны, чуть-чуть начальства и несколько научных групп, заканчивающих свои программы. Ну и мы – копии. Ко мне подсаживается человек, черт, как его назвать то? Человек-прототип? Крестный отец? Не знаю, в общем, я чуть похож на него лицом и, говорят, что-то должно быть у меня в голове от его знаний и памяти – не знаю, сколько не копался, ничего не находил. Новым начальством контакты между прототипами и копиями, почему-то не поощряются, поэтому мы ограничиваемся кивками и парой фраз. Подошедший достает пачку сигарет, вытягивает губами одну, предлагает мне, я отказываюсь. Он хлопает себя по карманам, потом вопросительно смотрит на меня, я протягиваю подошедшему зажигалку, он закуривает, делает несколько затяжек, потом выбрасывает сигарету в трехлитровую консервную банку из-под томат-пасты, стоящую здесь же, возле лавочки, специально для этой цели и уходит. А там, где он только что сидел, остается лежать кассета. Обычная МК-60 белого цвета, на боку написано печатными буквами: «Выслушай меня». Я куда-то прячу кассету и бегу в столовую.

А вчера, под вечер, я, все-таки, нашел эту недостающую кассету, обычную МК-60, с надписью карандашом на наклеенной бумажке: «Прослушай меня». Нашел под металлическим отливом окна административного модуля. Там, под этим окном, когда-то стояла лавочка и, приспособленная в качестве пепельницы, большая консервная банка из-под томат-пасты, лавочки давно нет, а вот банка осталась. И вот, этой ночью, я, наконец, прослушал запись, с дефектами, с шумами, на пределе громкости, но прослушал.
«Привет Семен, надеюсь, ты слушаешь это, когда я уже уехал, и не побежишь будить меня, в поисках истины.
Сначала о грустном. Во-первых, все проекты остановили из-за недостатка финансирования, а наш институт закрыли и продали в виде «имущественного комплекса». Не спрашивай, что это и как это, здесь у вас коммунизм и светлое будущее, а наверху – смена режима, дикий капитализм, первоначальное накопление капитала и продажа Родины оптом и в розницу. Во-вторых, через два дня, лично собирается прибыть новый хозяин, посмотреть на свое приобретение. В третьих, на руинах института будет функционировать коммерческое предприятие, какое-нибудь ТОО «Новая жизнь». Собственно, новый директор института и назначен для передачи имущества.
Рассказал о грустном, расскажу о плохом. Это ТОО может продавать только одну вещь – разработки института, то есть вас. Вы, конечно, никакие не разработки, вы, вообще, появились не запланировано и неожиданно, но ценность вы представляете огромную. Дело в том, что в ваши тела можно записать любую личность, и запись изменит это тело, в соответствии с тем, кто там будет записан. Представь себе, что тебя, в пассивной фазе, подводят к какому-нибудь старику, или не старику, не важно, подключают вас к аппаратуре, тело донора умирает, а его память и сознание оказываются в твоем молодом и красивом теле, которое, в течение пары месяцев полностью, вплоть до отпечатков пальцев и расположения родинок, превращается в тело того старика, каким был он в семнадцать-девятнадцать лет и этого счастливчика, оказывается, ждет целая еще одна жизнь впереди. Долгая счастливая жизнь.
Золотой телец и инстинкт самосохранения, они заменяют, кому мозг, кому совесть, поэтому процесс, как говорится, пошел. Дело для вас осложняется еще тем, что вас юридически, в составе проданного имущественного комплекса не существует, ни как личностей, ни как, прости меня, имущества. Вы юридически равны персонажам «Вольфенштейна», в который играет Толяныч на директорском компьютере, и прав у вас примерно столько-же.
Технически, вы к приему чужой личности способны в первый цикл после окончания активной фазы, когда ваша накопленная личность уже исчезла, а развившийся мозг активно ищет, чем заполнить пустоту, и в панике хватается за предложенную замену. Вот такой метод лечения и омоложения организма.
Сейчас еще пришло в голову то, что планы на вас появились где-то в восемьдесят седьмом. Не зря же Денисовна пять лет назад, под надуманным предлогом, продавила решение о применении по вам выключателя, может это, конечно и совпадение, но тот предлог, об опасности исходящей от вас, не выдерживает никакой критики, а вот вас в активной фазе мы извели всех, чтобы не было соблазна. Я говорю «мы», это, потому что не отказываюсь от ответственности.
О моих мотивах. Не могу сказать, что я это делаю исключительно из-за вас, я не настолько принципиален в этом вопросе, я бы пожалел вас, но я бы пережил, наверное. Хотя, многие, особенно старшее поколение, искренне относится к вам, как к своим детям. А мне главное, надо было бы почаще напоминать себе, что мне на вас наплевать. Но вот я, к своему удивлению, оказался больным на голову патриотом, который не хочет, чтобы моя страна выпустила в мир эту мерзость – практически ритуальный каннибализм. А еще я, как выяснилось, люблю человечество, и не хочу, чтобы оно этой мерзостью воспользовалось, а оно ведь с радостью воспользуется. Так-что, напрасно мы дали вам появиться на свет, одни расстройства от вас.
Что вам делать – решайте вы сами, ты, кстати, сейчас единственный в активной фазе, так что решать за всех тебе. Поговорить можешь с Виолой и, не удивляйся, с Толянычем. На счет Денисовны, все же, не знаю, все-таки бабка при номенклатурной должности и себе на уме.
И еще, мы саботировали этот процесс сколько могли, но миром, как в песне, правят собаки. Мы не смогли вас защитить, прости меня. Не хочется, но придется действовать неформально, и можете пострадать и вы, но я утешаю себя тем, опять же, что на вас мне наплевать. Главное не забыть бы об этом.
Еще раз прости. Удачи. Надеюсь, предоставленные самим себе, вы выкарабкаетесь.
Да, вы все-таки принимаете наши личности в себя, когда только-только появляетесь и сами, как гусята к мамке, бежите к нам, и если успеваете добежать, в течение первых трех часов, то, теоретически, получается точная копия. Врут, посмотри на нас с тобой.
Вроде все сказал. Прослушивать этот сумбур не буду, а то начну передиктовывать.
Пока! Встретимся на Луне, на параде в честь Дня Победы.»

Дубликат, часть 6

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2956175
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2967240
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2986030
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/3004497
Глава 5 http://vn.reactor.cc/post/3021621

VI
d7-d5

Семен ворочался, все никак не мог уснуть, пока Ульяне не надоело и она не шикнула на Семена.
— Сёмк, вообще, ты должен сейчас сопеть носом в угол, а ты дыру в матрасе протираешь. С тобой все в порядке?
— Не спится, Рыжик. Пойду подышу.
— А который час, Сём?
Семен посветил фонариком на циферблат будильника.
— Час быка. Два часа ночи.
Ночь была в самой глухой своей фазе, спали даже самые отъявленные нарушители режима.
Алисе опять снился сон про шары. И она, там во сне, почти решилась шагнуть на ближайший.
Лене снилась женщина, тянущая к ней руки. Глядящая ей в глаза — кто первый сдастся и отведет взгляд. И близкие, держащие свои руки у Лены на плечах.
Мику снилась музыка, и, почему-то, незнакомый автобус, в котором она и какой-то мальчик едут в пионерский лагерь. На улице зима, а они едут в пионерский лагерь. Мальчик дремлет у нее на плече, а Мику хочет повернуть голову, чтобы посмотреть на него и понимает, что этого нельзя делать, что тогда случится что-то непоправимое.
Шурику опять снились сны Александра, опять он видел во сне живых Яну и Яну.
Луна, выросшая в три четверти, висела где-то за лесом, но света звезд хватало, ближайший дежурный фонарь освещал хозяйственные ворота, да вход в столовую был ярко освещен своими фонарями. Семен и Ульяна, укрывшись одной курткой на двоих, сидели на крыльце спортзала и смотрели, поверх главной аллеи, на пустой пляж и слабо мерцающую реку за ним. Кто-то мелкий шуршал в траве, неясные тени летучих мышей проносились над головами. Свежий воздух прогнал последние остатки сна.
— Сём, помнишь, в наш первый цикл, когда мы ходили за Алисой в бомбоубежище. Ты еще спросил о звездах, что-то вроде: "Интересно, здесь те же звезды, что и дома?" Вот и я себе сейчас этот вопрос задаю.
— Помню.
— Знаешь, я думаю, что звезды для всех общие. И если мы отсюда сможем улететь к ним, то вернувшись назад окажемся где угодно. Здесь, в соседнем узле, в… В материнском мире. Я название придумала, а то мы все "снаружи", да "снаружи".
— В мирах, Рыжик. Я так подозреваю, что материнский мир не один. Тот Пионер, который приходил ко мне. И Семен, который сюда приедет через два дня, которого все ждет Лена. И сама Лена тоже под подозрением. А раз Лена, то и Алиса, раз у них общие воспоминания из детства. И я опять подозреваю, что они, их оригиналы, пришли сюда из других миров, не того, откуда мы с тобой и баба Глаша.
Семен замолчал, не желая продолжать, вспомнив еще, мельком оброненные бабулей слова о том, что когда удалось пробиться сюда, оказалось, что здесь уже бывали люди: «Попадешь в двести первый узел, увидишь там развалины домов. Десяток старых срубов, примерно там, где домик твоих рыжих подружек. Кто и когда там жил мы не знаем. На всякий случай просто не стали тот узел заселять, так он и стоит пустой».
Громко хрустнула ветка за кустами, на противоположной стороне главной аллеи. Через минуту в просвете мелькнуло что-то металлическое.
— А вот и Яна, — шепнул Семен и махнул рукой кошкороботу.

А Шурику, действительно, снова снился сон Александра. Опять ему снились обе Яны стоящие на остановке. И опять старшая Яна ругала его во сне.
— Ты снова пришел сюда. Неужели ты не понимаешь, что только разрушаешь себя самого? Что ты просто отдаешь кусочек себя каждый раз, когда приходишь? Что мы даже не фантомы? Ты же знаешь, чем все кончается.
«А может я и хочу, чтобы все так и кончилось», — думает во сне Шурик. Нет, не Шурик, а тот человек, чей сон он видит. Все уже много раз повторялось, в том числе и этот сон и этот человек молча смотрит на Яну. Кирпичная остановка; бетонный забор с одной стороны улицы и глинобитная стена, которую офицеры с полигона называют «дувал» — с другой; пыльные пирамидальные тополя, растущие в два ряда между проезжей частью и забором; железные ворота в заборе, сейчас приоткрытые; — это все воспринимается попутно. Главное сейчас — не отрываясь смотреть по очереди на одну и вторую Яну.
— А я не хочу, слышишь! Я слишком тебя любила, чтобы позволить тебе исчезнуть! — Словно прочитав мысли продолжает Яна-старшая.
А Яна-младшая, та просто прижимается к Шурику и обещает, что позвонит сразу же, как только они окажутся у бабушки.
— Я телефон в трех местах записала и еще выучила, вот!
Нарастающий шум мотора, который мешал разговору в течение всего сна, становится уже совершенно невыносимым, и вот из-за угла, осторожно высунув сперва свою щучью морду, выворачивает БТР и, следом за ним, совершенно бесшумный, в сравнении с БТР, Икарус. С брони спрыгивает незнакомый майор, отдает честь: «Все готово? Хорошо. — Поворачивается к женщинам. — Садитесь пожалуйста в автобус. — А потом, когда женщины в сопровождении бойца, помогающего с сумками, уходят к Икарусу, добавляет. — Экстремисты захватили и разграбили полигон и движутся на город. Получен приказ эвакуировать весь гражданский персонал. Автобус не успеет обернуться, поэтому через час за вами подойдет Урал, будьте дома. Вот, распишитесь здесь». Шурик расписывается в разграфленном листе: «С приказом об эвакуации ознакомлен. Дата. Подпись. Фамилия». Майор еще раз отдает честь, забирается на броню, БТР выпускает в небо облако сизого дыма, взревывает мотором и маленький конвой уезжает. Яна-младшая машет рукой из окна автобуса, Шурик, преодолевая чудовищную слабость, пытается поднять руку, чтобы помахать в ответ и от этого усилия просыпается.
Проснувшись, некоторое время Шурик просто лежал, кажется, что слабость, не давшая ему помахать рукой во сне, проснулась вместе с ним. На соседней кровати сопел во сне Сыроежкин. «Вот кому кошмары, наверное, никогда не снятся». Луна, наконец, сумела подняться выше деревьев и светила прямо в окно, так что можно было разобрать даже надпись на спортивной сумке Сыроежкина, закинутой тем на шкаф.
«Что же происходит? Что пытается донести до меня подсознание? Почему от имени "Яна" у меня начинает болеть в груди? Нет, не зря мы отложили робота и занялись человеческим мозгом. Завтра настраиваем схему и излучатели, послезавтра проводим эксперимент и в воскресенье обрабатываем результаты». Надо бы было записать только что увиденный сон, он явно был необычным, но не было сил даже пошевелить рукой. «Может быть я еще сплю? И мне только снится, что я проснулся?» — подумал Шурик, чтобы снова уснуть, проспать до самого утра уже совершенно без сновидений и проснуться, не помня ночной сон.

У Мику со вчерашнего вечера было прекрасное настроение, и даже серьезный сон, приснившийся под утро, этого настроения не нарушил. В кои то веки у нее попросили помощи, пусть даже и нужно было всего лишь играть на фортепиано, для Саши и Максима. А параллельно можно было разговаривать и общаться, и никто от нее не отмахивался. Вот и сегодня утром, можно было встать, открыть форточку, не обращая внимания на бурчащую соседку, пожелать той доброго, наидобрейшего, утра и побежать к умывальникам. А на полдороги до двери вдруг остановиться на зов соседки.
— Мику, ты должна знать. Что это значит?
«Надо же, она имя моё запомнила. Ну-ка, посмотрим». И посмотреть и удивиться, как Женя старательно выводит незнакомые ей закорючки.
— Женечка, так это же очень просто. Здесь написано: «Первый звук будущего», — Мику, взяв ручку, чуть поправила надпись, — а по японски это будет «Хатсуне Мику», а еще это моё имя, Хатсуне Мику. А где ты это увидела? Нет, я понимаю, если бы ты это у меня в документах подглядела, но все мои японские документы у мамы с папой, а здесь только советские, потому что папа сказал, что если я еду в советский пионерский лагерь, то у меня и должны быть… — Мику оборвала сама себя. — Женечка?
Было заметно, как Женя колеблется, что ответить. Потом, видимо что-то решив для себя, достала из тумбочки серую канцелярскую папку-скоросшиватель и протянула ее Мику.
— Вот, почитай. Мне это дала Лена, а той принес наш физрук, говорит, что это сочинила одна его знакомая. И, мне интересно твое мнение обо всем этом. — Сказав так Женя взяла полотенце и вышла, бросив в дверях. — Я в библиотеке.
Мику открыла папку на середине, прочитала пол странички текста. Какая-то пьеса, судя по увиденному, довольно интересная. «После обеда почитаю. От меня же не требуют, чтобы я дала ответ к завтраку?»
И Мику побежала к умывальникам, обогнав по пути Женю.

Женя пропустила мимо себя соседку и поморщилась, постоянный оптимизм Мику раздражал, а сегодня особенно. У Жени все вертелась в голове характеристика Жанны — заведующей библиотекой из пьесы: «Жанна, заведующая библиотекой. Людей не вполне понимает и потому опасается». Когда начала читать — не обратила внимания, а потом, когда начали все больше и больше вылазить параллели с «Совенком» и его обитателями, то вспомнила и… не то, чтобы обиделась, но что-то ущипнуло за сердце. Женя применила к себе эту характеристику и вообще, все что касалось Жанны и признала: «Да, это я, такая и есть».
А раннее утро постепенно переходило в день. Еще одна линейка, напоминание про то, что сегодня шестой день смены, напоминание о том, что завтра по Плану спортивный праздник, и комментарий Семена: «Никакой обязаловки, но призы будут». Завтрак с привычными кашей, какао, маслом и яблочным джемом в аэрофлотовской упаковке. И, здравствуй библиотека. Женя прикрыла за собой дверь и глянула на себя в зеркало. «Опять эта прядь выбилась. Внешность ладно, внешность неизвестный мне автор даже сильно приукрасил, но вот характер, тут все правда». Начался рабочий день. Тихий и спокойный рабочий день нелюдимой заведующей маленькой библиотекой маленького лагеря. Могла прийти Лена, мог прийти кто-то из малышей за сказками, обещал зайти Максим и мог зайти физрук, всё. Четыре человека в день, с которыми даже разговаривать не обязательно. «Наверное, лучше и не разговаривать. А то люди обижаются на мои реплики и шутки». Зашел Семен за тренерскими методичками. Расписался в формуляре, поднял глаза и внимательно посмотрел на Женю.
— Женя, что-то случилось?
«Заметил, надо-же. Правда, это его обязанность, но все равно».
— Почему вы так решили?
— Во-первых, я же просил мне не выкать, а, во-вторых, раньше ты вела себя иначе.
«Конечно иначе. Прочитала этот чертов текст и оказалось, что я боюсь вас, людей. Спросить, откуда он взялся, текст этот чертов? Куча вопросов про него». Не было в программах заложенных системой в Женю правил поведения в подобных ситуациях, не было их и в программах заложенных в нее создателями, никто и никогда не проявлял к ней искреннего участия, и не должен был проявлять. И сейчас Женя мучительно пыталась думать своей головой. Было трудно, мысли разбегались и даже пойманную мысль не удавалось озвучить. Наконец что-то сформировалось в голове. Это было не главное о чем хотела сказать Женя, но это было хоть что-то.
— Семен, я у Лены вчера брала почитать одну распечатку. Скажите… Скажи, кто ее автор?
— Понравилось? — Семен присел в кресло, напротив конторки заведующей. — Ее действительно написала Мику Хатсуне. Правда, это не та Мику, которую ты знаешь. Ну а то, что персонажи такие узнаваемые… Она вас не знает, и я ей о вас не рассказывал, в этом я уверен.
Семен сидел на краешке кресла, подавшись вперед и смотрел на Женю не отрываясь. Как будто ждал от нее чего-то. Смотрел серьезно, вовсе без улыбки, а чуть сжав губы, но Жене так было даже легче. «Серьезный разговор двух серьезных людей». И никто не посмеется над ней, и никто не отмахнется от нее. Просто обмен информацией. Женя узнала про автора распечатки, а взамен сейчас скажет о том, что ее беспокоит.
— Скажи, а я действительно такая, как эта Жанна? Отталкиваю от себя?
— Лучше бы ты Лене этот вопрос задала. Она бы лучше меня ответила, если бы захотела. Но, раз уж спросила меня, то да — отталкиваешь. Когда кто-то, за редким исключением, приходит в библиотеку у тебя такой вид, будто ты хочешь немедленно выпроводить посетителя, отвлекшего тебя от важного дела. Когда к тебе обращаются, ты всем своим видом показываешь, что снисходишь до человека. Даже шутки твои очень часто выглядят пропитанными ядом. А люди ленивы и не хотят понять, что под этим панцирем скрывается живой человек. Очень умный, образованный, смелый, чувствующий и, когда забывает надеть стервозную маску, очень симпатичный.
Семен поднялся, выровнял стопку полученных методичек, попросил разрешения оставить их у себя и такое разрешение получил. Открыл входную дверь, впустив в библиотеку запахи цветов и звуки музыки, слабо доносящиеся с концертной площадки. И уже с порога непонятно добавил, с какой-то грустью в голосе, как говорят о застарело больном зубе: «Бедолагу Сыроежкина-то ты точно не отталкиваешь, только я не знаю, алгоритмы это, или свобода воли у вас обоих». И, не объясняя ничего, бесшумно закрыл дверь, уже с той стороны.
После ухода Семена Женя выбралась из-за своей конторки, подошла к зеркалу и, глядя в глаза своему отражению, проговорила: «Ну что, Евгения, получили вы по сусалам? Люди от вас разбегаются, и правильно делают. И, что интересно, я даже не уверенна, что стоит что-то менять. Как там у классика: «Полюбите нас черненькими!» Так честнее будет, чем я начну фальшиво всем улыбаться».

Концертную площадку оккупировала Алиса. Мрачная и задумчивая. И музыка у нее выходила такая-же, мрачная и задумчивая. Усилитель, выкрученный на половинную мощность, электрогитара… Можно сидеть, свесив ноги со сцены, упиваться своим депрессивным настроением, машинально перебирая струны, и пытаться размышлять под случайные аккорды.
Вчерашнее письмо от Алисы-двойника не шло из памяти: «Я хочу рискнуть и увидеться… Мы должны сравнить наши детские воспоминания». «Сравнить и дополнить! — Подумала Алиса. — Интересно, если собрать все детские воспоминания всех Алис, удастся ли восстановить все мое детство? А если собрать всех Алис вместе, может мы просто сольемся в одну Алису-настоящую? Как злой волшебник из кино про Аладдина? Нет, чушь. Сенька с Ульяной, конечно, лучше меня в этом разбираются, но я и без них понимаю, что это так не работает».
На звуки музыки, а может и в поисках Алисы, на площадку забежала пионерка. Или из младшего, или из среднего отряда, не важно. Увидала выражение лица девушки, что-то испуганно пискнула, и исчезла. «Вот и умничка, — кивнула Алиса, — этот лагерь еще часок обойдется без меня». Край сцены начал резать ноги, девушка перебралась ближе к углу и уселась, вытянув их вдоль досок покрытия, и опираясь спиной о вертикальное начало половинки купола.
Оставалась проблема совместимости двух Алис в одном узле. «Как там в книжке, что я у Жени брала? Про экипаж космической станции к которым приходили существа, взятые инопланетным разумом из их памяти. Выглядящие как люди, и считающие себя людьми, но не люди. И исчезающие со вспышкой света, при определенных условиях. Вот так исчезнешь, оставив после себя вспышку света, и всё, и привет сестренка».
Плохо было то, что не с кем было посоветоваться. Сенька с Ульяной, со слов бабули, говорили что-то о том, что два пионеры-двойники, они называли их «субъектами», не могут находиться одновременно в одном узле, о преимуществах «своего» узла, по принципу «дома и стены помогают», но все это была голая теория. «Это вот та Алиса из старого Сенькиного лагеря менее развита чем я? Вон она какое письмо написала, я вот не догадалась. И вообще, я же, вроде как, собралась с концертами по лагерям проехаться. Это что же, приезжая в каждый новый лагерь я буду аннигилировать тамошнюю Алису? Не согласная я».
Да и поездка, похоже, откладывалась. Мрачное настроение еще держалось, но, кажется, опять появился интерес к жизни своего лагеря. «А тут еще за горнистом присмотреть надо. Начал то он хорошо, интересно, что в нем к следующему циклу изменится».
«В общем так. В следующем цикле я точно здесь остаюсь, но схожу вместе с Ульяной в первый Сенькин лагерь. Нужно с тамошней Алисой повидаться! На остальных плевать, но с этой нужно. Тем более, Сенька нас связывает. И интересно, чего этой мелочи от меня надо было?» И успокоившаяся Алиса заиграла уже не размышляя, просто ради самой музыки.

— Чуть левее датчик, еще левее, еще… Стоп, сейчас чуть-чуть правее. Так, хорошо. Шурик, сейчас чуть выше. Стой, опусти назад, еще опусти, нет, верни как было. Всё, зажимай, поймали.
Кибернетики стояли и благоговейно смотрели на зеленое колечко на экране осциллографа, когда в двери постучали.
— Ребята, можно?
— Заходи, Саша. — Улыбнулся Электроник. — Глянь на красоту. — И махнул рукой в сторону осциллографа.
— А что это означает?
— Это означает, Сашенька, что мы настроили прибор и завтра засунем в него свои свежие и выспавшиеся головы. Попытаемся переписать те объемы информации, которая в них есть и попытаемся ее расшифровать. Всё что есть в нашем подсознании, всё что есть в нашей памяти. — Увлекшийся Электроник заговорил как герой его любимой фантастики шестидесятых годов. — Может быть мы сумеем понять принципы работы человеческого мозга, может быть мы сумеем применить эти знания при проектировании кибермозга для будущих роботов! Разве это не прекрасно?
— Наверное, ты прав. — Саша улыбнулась наивному восторгу Сыроежкина, но ответила совершенно искренне. — Я верю, что все у вас, мальчики, получится. Но я к вам за помощью, раз вы освободились. Сережа, в половине библиотеки свет сейчас погас, посмотри, пожалуйста.
Кибернетики переглянулись. В библиотеке света нет, а там Женя! Сердце застучало в два раза чаще. Сергей вскинулся, открыл рот и…
— Шурик, а может ты сходишь? А я пока тут все по отключаю и порядок до обеда наведу.
— Сергей, ну что за метания? — Шурик поправил очки. — Договорились же, по твоей просьбе, между прочим, что если есть какая-нибудь работа на дальней стороне лагеря, то ей занят ты, а на ближней — я. Иди, Сергей. На обеде увидимся. — Шурик отпустил компаньона. — А завтра уже займемся экспериментом. — И, показывая, что разговор окончен, начал отключать приборы и собирать все с верстака.
Безотказному Сыроежкину осталось только собрать необходимый инструмент в старый, специально для таких случаев предназначенный, портфель и выйти на крыльцо клубов, к дожидавшейся его Саше.
— Меня ждешь?
Саша, стоящая лицом, в сторону приоткрытых ворот лагеря и что-то там высматривающая, вздрогнула.
— Да, Сережа, пошли.
Они сбежали с крыльца клубов и свернули к площади, до первой развилки им было по пути. К удивлению Сергея, Саша, на перекрестке не свернула налево, в сторону музыкального кружка и короткой дороги к своему домику. А, наоборот, догнав его, и подстроившись под его шаг, пошла рядом.
— Ты на пляж? Я думал ты к себе свернешь.
— Сергей, я в библиотеку, — Саша коротко посмотрела на Сыроежкина, чуть повернув голову, — что там у вас с Женей происходит я не знаю, и это ваше дело. Но она сначала не хотела звать тебя, а после категорически не хотела оставаться с тобой один на один. Как и ты, пять минут назад.
— Как и я. — Согласно кивнул Сергей.
На аллеях и площади было малолюдно, в связи с открытием купального сезона и жаркой погодой, жизнь лагеря переместилась на пляж, да футболисты занимались на стадионе по своему графику. Поэтому вспыхнувшие уши Сергея видела только Саша.
— Хороший ты человек, Сашенька. Вот скажи, зачем мелькать перед глазами у человека, если он не хочет меня видеть? — Сыроежкин вздохнул. — Оксана не знает, но ей только девять лет, может ты мне скажешь? Женя, наверное, думает, что я буду объясняться с ней. Потому и не хочет со мной наедине оказываться. А зачем мне объясняться, когда все уже сказано? Только нервы мотать.
Саша с Сергеем вышли на площадь, обогнули Генду, синхронно помахали рукой Лене, сидящей на своем привычном месте, и делающей какие-то заметки в блокноте.
— Сережа, а может все еще не было сказано окончательно? Может Женя сама не уверенна ни в чем?
Сыроежкин остановился, оглядел площадь, перехватив внимательный взгляд Лены. Впрочем, Лена была далеко и услышать его не могла.
— Сашенька. Я простой как отвертка, и привык иметь дело с техникой, которая либо работает, либо нет. И всегда можно найти причину, почему она не работает. И «нет» всегда означает только «нет». А вашего женского языка, где «да» означает «да», а «нет», тоже означает «да», а «может быть», это значит «нет», я просто не понимаю. Я получил информацию, о том, что я Жене не нравлюсь, я информацию принял к сведению.
Саша тоже остановилась, развернувшись лицом к Сергею и глядя ему в глаза.
— Но… Я же вижу, что ты Жене нравишься. Что она злится, когда тебя не видит, или когда кто-то из девочек с тобой разговаривает. Я уверена, что она сейчас и на меня злится за то, что я иду и с тобой разговариваю. Может Женя вовсе не то хотела сказать, что ты услышал?
«Хотела одно, сказала другое», — собирался ответить Сергей, но Саша перехватила инициативу.
— Сережа, здесь, на этом, как ты выразился, «женском» языке может говорить только Катя. Умеет еще Лена, но она делать этого никогда не будет, и точно не умеет Женя. А то, что она тебе сказала… Или ты убежал, не дослушав, или, вспомни, Женя почти ни с кем не общается, ей это просто трудно — общаться с людьми. И она может думать одно, а когда пытается озвучить мысль, то, без практики, получается совсем другое. Даже ее шутки, когда она просто хочет, чтобы человек улыбнулся, обычно воспринимаются как колкости. Или же она накрутила, сама на себя. Потому что если у ней, с ее характером, до лагеря были проблемы в отношениях с людьми, она могла посчитать себя никому не нужной. Дайте друг-другу еще один шанс, вот что я хотела сказать.
Саша без стука отворила дверь библиотеки, втащила за руку Сыроежкина и сказала, обращаясь к Жене, испуганно вжавшейся в спинку стула: «Вот, я его привела. Женя, это Сергей, очень хороший парень, но слишком доверчивый. А сейчас убегаю. Прости, Женя, но меня Лена помочь ей попросила».

В обед пионеров кормили щами и свиной поджаркой с рожками. Персонал кухни, действительно, научился готовить, и щи не были пересоленными, и макароны не склеились, и мясо не подгорело, и чай не отдавал тряпкой. Все бы хорошо, но брызги томатного жира от поджарки оставляли пятна на рубашках неаккуратных пионеров. Ольга Дмитриевна наблюдала за этим явлением и каждый раз морщилась. «Эдак никаких рубашек не напасешься. Пионеры же через час все ко мне прибегут и заканючат: «Ольмитревна, рубашка грязная, поменяйте, пожалуйста». Стирать им лень, к Алисе бежать побоятся, знают, что можно физически пострадать». Мысль вожатой переключилась на фигуру помощницы: «Может все-таки Сашу помощником назначить? Алиса только за будет. Нет, не вариант, Саша занята собой и каждым пионером, попавшим в ее поле зрения, по отдельности. Никому нет дела до лагеря в целом, даже Семену».
В столовую зашли еще двое: Сыроежкин и Женя. Сыроежкин с портфелем в руках, это понятно — в библиотеке свет делал, но это не главное. Поведение у них необычное, вот что главное. Оба в землю смотрят, оба постоянно друг на друга оглядываются и сразу краснеют при этом, при этом вместе подошли к раздаче, Женя переставила на свой поднос большую часть тарелок, ткнув перед этим пальцем в портфель Сыроежкина, и вместе же они пошли за один столик, за которым и устроились, уткнувшись в тарелки. «Так, еще одна парочка, — подумала Ольга, — теперь надо за ними присматривать. Дети книжные — а поговорка про тихий омут не зря придумана. Пусть делают что угодно, но только не в мою смену». И вспомнилась еще одна Ленина работа, совсем свежая, висящая в тренерской: лагерная аллея, по которой идут двое, те же Сыроежкин и Женя. Идут от площади, за спинами у них Генда угадывается, в сторону библиотеки. Идут каждый по своей стороне и старательно не смотрят друг на друга. У Жени на лице растерянная полуулыбка, а Сергей, наоборот, сосредоточен: брови нахмурены, глаза прищурены, как-будто целится куда-то, губы плотно сжаты, а в руках у него тот самый портфель, кстати. И идут эти мальчик с девочкой вроде бы каждый сам по себе, но по тому, как они чуть повернулись друг к другу, как они старательно при этом отводят друг ото друга глаза, как они идут в ногу, видно, что уже связаны они, хотя еще и сами об этом не подозревают.
Столовский шум волнами накатывался и отступал, иногда из него удавалось выделить отдельные голоса.
— Тётя Алиса, а если мне…
— Вот и вопрос, Рыжик, как привести сюда чужую футбольную команду? Или наших туда…
— Завтра собрание отряда, племянничек. Готовься.
— Леночка, а кто же это написал? Мы с Сашей думали, но так и не придумали ничего.
— Катя, мы что, на пляж не идем?
— Вася, ты после обеда не уходи никуда, пожалуйста. Я хочу…
— Сёмк. Я, наверное, смогу попробовать. Но уговаривать обеих вожатых будешь ты.
Только библиотекарь и младший кибернетик молчали, погрузившись, друг напротив друга, каждый в свою тарелку, и отчаянно краснели, когда их взгляды пересекались.

После обеда Шурик вернулся в кружок. Он долго стоял перед установкой, гладил кончиками пальцев каркас и вращающийся табурет, установленный внутри каркаса, проводил ладонями над электронными платами. Для ускорения работ корпус решили не делать, и сейчас эти платы рядком лежали на рабочем столе, на плоском листе шифера, соединенные между собой экранированными проводами. Видеомагнитофон, заряженный чистой кассетой, стоял тут же. Очень хотелось попробовать, останавливало только обещание, данное Сыроежкину, что без него ни-ни. Шурик забрался внутрь каркаса, уселся на табурет, проверил как он вращается. Всё было в полном порядке — включай установку и начинай запись. Нужно было придумать, как включить и выключить установку без посторонней помощи.
«В конце-концов Сергей не хотел, чтобы я включал без него, как ответственный за технику безопасности. Изобретение почти целиком моё, а программа-дешифратор моя полностью. Сергей здорово помог с излучателями и каркасом, но я бы и без него справился. — уговаривал сам себя Шурик. — Если я сейчас сделаю запись, то на завтра останется меньше работы». Шурик раскрыл рабочую тетрадь: «Шестой день смены, 15-00, пробный запуск установки. Подопытный — Александр Трофимов, оператор — Александр Трофимов. Расчетное время эксперимента, десять минут. Описание эксперимента…» Осталось только принять меры предосторожности, чтобы никто не помешал. Шурик вышел на крыльцо и запер двери на висячий замок, после чего обошел здание и влез внутрь через окно. Включил установку на разогрев, а сам, прямо на включенной установке, стал наращивать провод ведущий к кнопке «Пуск».
Вскоре все было готово. Шурик сидел внутри каркаса как в клетке, табурет под ним, приводимый во вращение мотором вытащенным из механизма дворников «Волги», медленно, почти незаметно для глаза вращался, с частотой один оборот за десять минут. Сменялись цифры на дисплее магнитофона, предназначенного для записи считываемой информации. «Жаль, что нельзя пока нельзя записывать информацию прямо в память компьютера и расшифровывать в реальном времени. — Подумал Шурик. — Жаль, что у нашего компьютера память как у Буратино». За это время табурет повернулся так, что временная кнопка «Пуск», примотанная изолентой к каркасу, оказалась напротив левого колена кибернетика. Шурик мысленно перекрестился и, нажав на кнопку, начал эксперимент. Теперь, главное, надо было высидеть на табурете десять минут, не меняя положения головы и стараясь ни о чем не думать.
Как обычно это бывает, по закону подлости, всем что-то понадобилось в клубах именно в это время. Кто-то трогал висячий замок и дергал входную дверь, кто-то пытался заглянуть в окна, благо Шурик предусмотрительно задвинул шпингалеты и задернул занавески. «Шурик, ты здесь?» — Крикнул Сыроежкин из-за двери. Замок подергали еще пару раз и две пары ног потопали с крыльца.
Десять минут истекли, табурет сделал полный оборот, кнопка «Пуск» опять оказалась напротив колена. Шурик отключил установку, перемотал кассету на самое начало, подключил магнитофон к компьютеру и запустил программу дешифровки. После этого восстановил в кружке все как было, вылез в окно и отправился на пляж. Хоть раз за смену, но нужно было и выбраться на свежий воздух. До расшифровки результатов делать Шурику было совершенно нечего, а работать компьютеру предстояло еще несколько часов.

Ульяна и Семен валялись на пляже. Не просто так валялись, а по делу. Нужно было пасти средний и младший отряды. Исторически, и в теории, сложилось так, что пионеры из старшего отряда приходили на пляж и уходили, когда хотели, вот как Шурик сейчас, сидевший на лавочке под щитом со спасательными кругами. Средний отряд приходил по расписанию и за ними присматривал кто-то из персонала или помощник вожатой, младшему же отряду требовались еще и команды выгоняющие октябрят из воды, и разрешающие им снова лезть в воду. На деле же, мелкие были довольно самостоятельными людьми и обходились без эксцессов на воде, единственное, что приходилось их выгонять оттуда, когда они уж совсем посинеют и общаться с ними, но это Семену было только в удовольствие. «Знаешь, Рыжик, я как-то обнаружил, что они в свои семь лет ничем не хуже нас. И проблем у них не меньше, и проблемы не менее важные. Это нам они кажутся смешными, а для них-то проблемы самые настоящие. Есть такая работа, называется взросление, и не важно, в какой ты фазе, тебе все равно семь, восемь, девять лет и ты все равно взрослеешь. Если я могу помочь хорошим людям — почему нет?»
Со средним же отрядом Ульяна намучилась.
— Оля, тебе пять лет? Ты можешь бросать песком сколько угодно, но потом сама всех поведешь к доктору глаза промывать. Да-да, именно ты поведешь.
— Егорий, если тебе нравится девочка, то просто скажи ей об этом, а не щелкай по спине резинкой от…
— Тпр-р-ру, мальчики, быстро из воды и разбежались в разные стороны. Остыньте, а то вы уже злиться начинаете.
И так постоянно. Только собственная энергия и позволяла углядеть за всеми и не устать. А тут еще Катерина обращает на себя внимание. Пришла на пляж, уклониться нельзя, купание — мероприятие отрядное, но раздеваться не стала, только стянула юбку, развязала галстук и села под грибком прямо на песок, обхватив колени руками. И смотрит куда-то в бесконечность. Витька потащил ее в воду, получил резкую отповедь, ничего не понял, еще покрутился вокруг и полез купаться со всем отрядом, а Катя осталась сидеть одна под грибком.
— Сём, Катя переживает. Только не пялься на нее, а то убежит.
— Конечно переживает. В прошлом цикле все вокруг нее бегали, а тут Макс взял и перерос её. А Катька в прошлом цикле развлекалась, а сейчас взяла и влюбилась. Тринадцать лет, самое время для первого раза, себя нынешнюю вспомни. Жалко ее, но одна мудрая женщина сказала, что такие вещи и превращают организмы в людей.
— Эй, мне почти четырнадцать было! И, знаешь Сём, мне сейчас кажется, что мне внутри всегда было девятнадцать, пока я тебя ждала. А когда встретила тебя, все на свои места встало.
На пляже появились Алиса с Леной, кивнули Шурику, скинули форму, устроившись рядом с физруками, и побежали к воде. Катя неприязненно покосилась на Алису, но позы не переменила.
— Сёмк, последишь за средним отрядом? А я пока за мячиком сбегаю. Давно не играли.
И Ульяна как была, в купальнике и босиком, только накинув на плечи футболку, побежала в спортзал, благо он располагался от пляжа через дорогу.

— И что нам теперь полагается делать? — Женя выглядела совершенно растерянной, точь-в-точь, как на Ленином рисунке.
— Я не знаю, Женя, я думал ты знаешь.
Та аллея, на которой стояла библиотека, она расширялась в самом конце, посередине расширения располагалась клумба, в этом лагере совершенно заброшенная, а по периметру были расставлены скамейки. Вот, на одной из этих скамеек сейчас и сидели Женя и Сыроежкин и большую часть времени молчали. Обоим было ужасно неловко, оба не знали, куда девать руки, оба краснели, едва пересекаясь взглядом, но разбежаться, как будто ничего не было, казалось еще хуже.
— Ничего я не знаю, Серг… Сережа. Все что я знаю, я прочитала в книгах. Но я же не идиотка восторженная, я же понимаю, что книги и реальная жизнь, это разные вещи. Может, давай, для начала, просто будем больше вместе проводить время.
— Да-да, Женя. Хочешь, я покажу тебе наш кружок, нашу работу?
— Это то, ради чего ты позавчера бегал в библиотеку, каждые полчаса? Пойдем. Все равно в библиотеку никто не ходит кроме Лены, а она сегодня уже была. Да и портфель этот тебе надо на место вернуть.
Это было новое для «Совенка» событие: по аллее, сперва по боковой, потом, пройдя по площади, по главной шли Женя и Сыроежкин и о чем-то разговаривали. Они еще не держались за руки, но уже и не отворачивались друг от друга, и, о чудо, Женя даже улыбалась. Жаль, что это некому было видеть: старшие были заняты своими делами, а средние и младшие уже, к тому времени, были на пляже.

— Оль.
Кто-то устроился в соседнем шезлонге. И этого кого-то зовут Семен. Сейчас опять начнет уговаривать. А закончится все полетевшим к чертям планом мероприятий и срывом… Срывом чего, кстати?
— О-оль.
Нет, он очень хороший помощник. Действительно помощник, и я не представляю, как в других лагерях вожатые в одиночку со всем справляются. Но он же готовый начальник еще одного лагеря, но почему-то остается здесь.
— Оль, я знаю, что ты не спишь — у тебя дрожат веки.
— Семен, скажи, что ты будешь делать, если я тебе сейчас не отвечу?
— Тогда… — Я ясно слышу усмешку в его голосе. — Тогда я буду действовать так, будто получил твое согласие.
Вот и кто начальник лагеря, спрашивается? Приходится открывать глаза. Время то к отбою, оказывается. Скоро темнеть начнет. Оглядываюсь, все тихо и спокойно. Никто не убился, никто не подрался, никто, кажется, не убежал. Вон идет один из Семеновых футболистов с подружкой. Несет в руках кораблик вырезанный из коры. Просто галеон испанский какой-то, даже поразглядывать хочется. Надо будет потом попросить. А вон Лена с этюдником, сидит на лавочке, напротив своего домика, а на крыльце ей Сашенька позирует. Да, в таком образе дореволюционной барышни, это именно Сашенька. Вот интересно, где они взяли это платье, эту шляпку и этот зонтик? Разве что на складе у Алисы, в мешках с театральным реквизитом? Или в музыкальном кружке, в костюмерной. Но там, кажется, такого нет. Как бы еще Семена позлить, время потянув? Вот! Потягиваюсь, потом аккуратно закрываю книжку, встаю с шезлонга, отношу книжку в домик.
— Семен Семенович, не изволите ли чаю? — Пионеров в пределах слышимости нет, так что можно и подурачится, но насчет чаю я вполне серьезна.
— Премного обяжете, Ольга Дмитриевна.
Одна из проблем в том, что мы знакомы уже черт знает сколько и уже угадываем реплики друг-друга до того, как кто-то из нас откроет рот. А кстати, сколько мы знакомы? В прошлую смену — да, в позапрошлую — да. Дальше? А дальше, при попытке вспомнить, у меня начинает болеть голова.
Беру из тумбочки три кружки. Три, это потому что через пять минут здесь будет Ульяна. Это я тоже могу предсказать с вероятностью сто процентов. Высыпаю на блюдце из целлофанового пакета конфеты-батончики.
— Семен, иди помогай! — Зову своего заместителя, обернувшись к дверям.
Появляется Семен, достает со шкафа удлинитель, разматывает его и протягивает на крыльцо, выносит на крыльцо чайник и включает в розетку.
— Оль, черный или зеленый?
— Давай зеленый сегодня.
Все, я сажусь в один шезлонг, Семен разворачивает второй, ставит его с другой стороны крыльца и тоже усаживается, лицом ко мне. Слышу шлепанье босых ног по дорожке, этот ритм полубега-полушага ни с чьим не спутаешь — Ульяна. Усаживается на крыльцо. Все, вся администрация лагеря в сборе, можно начинать совещание. Семен смотрит, как устраивается Ульяна и я вижу нежность в его глазах. Поэтому не начинаю, пока он не примет деловой вид. Поразительно, сколько эмоций можно передать одними движениями уголков глаз.
— Ну, что вы сегодня приготовили для бедной вожатой, дорогие мои?

Начало:
Глава 1. http://vn.reactor.cc/post/2626275
Глава 2. http://vn.reactor.cc/post/2649697
Глава 3. http://vn.reactor.cc/post/2666697

Продолжение

IV
Реанимация

Утро начинается с чрезвычайного происшествия, Ольга Дмитриевна, этот капитан корабля «Совенок», этот хранитель распорядка дня и воспитатель порядочных пионеров, забыв вчера завести будильник, умудряется банально проспать пробежку. Я просыпаюсь без будильника и лежу – жду звонка, сперва не открывая глаз, потом разглядывая потолок, потом мне это надоедает и я поворачиваю голову в сторону спящей Ольги. Вот, спрашивается, зачем я вчера ее укрывал простыней, если эта простыня опять лежит скомканная на самом краю кровати, а Ольгины выпуклости и впуклости декоративно прикрыты ночнушкой. «Ох ты горе моё», – ворчу про себя и перевожу взгляд с выпуклостей вожатой на часы. Ага, пора вставать. Встаю, стараюсь максимально бесшумно одеться, укрываю Ольгу простыней (а я, кажется, подружился с вожатой, первый раз в этой жизни), забираю свои мыльно-рыльные и выхожу на крыльцо.
Выхожу на крыльцо и жду утренний холод, но его нету, Солнце едва встало, но уже жарко. Слави не видать, может она тоже проспала, я не знаю. В любом случае, дожидаться никого я не намерен, будить Дмитриевну тоже не входит в мои обязанности. Я же не знаю, вдруг она и не собиралась сегодня бегать, вдруг она решила к естественному образу жизни, в треугольник: кровать-шезлонг-пляж, вернуться? Когда прохожу мимо вигвама номер тринадцать, на крыльцо выходит Журчащий Ручей, тоже с полотенцем на плече.
– Доброе утро, Сенечка. А я с тобой, можно?
Гм. Мику будет обливаться до пояса холодной водой? Какая интересная мысль. Нет, надо выключить внутреннего пошляка, он сейчас Мику не позабавит, а скорее обидит и отпугнет. Ладно, сегодня мы просто умоемся раньше других, без воднозакаливающих процедур.
Мику сегодня утром ведет себя так, будто и не было интригующего вчерашнего вечернего разговора, забыла что ли?. Ну, а я что? Я молчу об этом, захочет – спросит, а все, что мне нужно знать – мне и так или расскажут, или я сам увижу. Пробегает одинокая Славя, искоса глянула на нас, кивнула и даже не остановилась.
– Знаешь Сенечка, я вчера со Славей разговаривала, пока ты с Ольгой Дмитриевной танцевал. В общем, Славя больше не будет к тебе приставать.
– Мику, неужели вы еще и…
– Нет-нет, Сенечка, Славя сама подошла, сама извинилась и сказала, что ошиблась, что она думала, будто дама это…
Мику прерывается и резко меняет тему. Вот оно!
– Помнишь наш вчерашний разговор? Я всю ночь думала, пока не уснула, а потом утром проснулась, тоже думала, а потом услышала, как ты из домика вышел и решила, что лучше сейчас тебя спросить, а то никогда не соберусь.
Мику волнуется, ее даже потряхивает. Я подхожу и хочу взять ее за руку чтобы успокоить, как делал это вчера, но она отдергивает руку и продолжает.
– Не сейчас Сеня. Я так и не смогла придумать, как задать тебе этот вопрос иначе, но, в общем… Кто ты такой?
И смотрит непонятно. Со страхом? Нет, непонятно.
– Мику, и как я должен ответить на этот вопрос?
– Как хочешь, Семен. Если не ответишь, это тоже будет ответ.
Да какого черта? В дурку меня отсюда все равно не увезут, нету здесь дурки. В любом случае, Мику мой ответ оттолкнет и либо не понравится, либо испугает, либо она мне перестанет верить. И все эти варианты меня печалят, но это, наверное, правильный выход. Тогда я смогу после-послезавтра уплыть отсюда на лодке, не особо огорчив японку. Да и врать не хочется, и не можется, кстати. Не хотел уплывать, но придется, придется.
– Мику, ты хитрая, ты задала такой вопрос, на который, чтобы ответить, нужно рассказать всё. Помнишь, вчера я обещал не обманывать тебя?
Хочу еще продолжить, но на сцене появляются рыжие. Ну да, Лены нет, Лена же спит до завтрака, и я только говорю Мику, что: «После завтрака, у тебя в кружке».
– Привет, засони.
– Доброе утро, Алисочка, Ульяночка.
– Пф. Привет Микуся и Сенечка. Вы знаете, что вас теперь иначе не называют?
– Ах, Алисочка, ну что ты за глупости говоришь? Пусть как хотят, так и называют.
– Нет, если бы вас поодиночке называли: одну – Микуся, а другого – Сенечка, то все было бы нормально, хотя Сеньку звать Сенечкой, это конечно перебор. Но про вас говорят именно так: «Микуся и Сенечка», «Сейчас придут Микуся и Сенечка», «Это места Микуси и Сенечки», «Еще одни Микуся и Сенечка».
– Короче, жених и невеста. – Вмешивается Ульяна, и, подойдя ко мне сзади, легонько тычет кулачком в бок, чтобы я обратил внимание, и, глядя в пол, бурчит едва слышно. – Спасибо.
Да пожалуйста. Ерошу пятерней Ульянкины волосы, она уклоняется, не успевает уклониться и только возмущенно ойкает.
– Все равно ты еще лохматая.
Рыжим еще умываться, и Мику, кстати, тоже, а я – к себе.
– Ладно, девочки. Вы как хотите, а я пошел вожатую будить. На линейке увидимся.
Зря я бандиткам проспавшую Ольгу выдал. По глазам вижу, что они сейчас будут думать, как и куда им применить полученную информацию.
Было бы интересно попробовать, но будить вожатую не приходится. Ольга сидит на крыльце с таким заспанным-заспанным видом, что мне самому захотелось обратно в постель, не смотря на проведенные водные процедуры. Вот, кстати: умылся, зубы почистил, а чего-то не хватает. Неужели ощущения ледяной воды на теле не хватает? Всего то два дня, а уже привык. Завтра поставлю эксперимент, и ни сборная по бегу, ни Мику мне не помешают.
– Как спалось, Ольмитревна?
– Твоими молитвами, Семеныч. Мог бы и разбудить, а то неудобно теперь – вожатая, а проспала, как школьница.
Нет, действительно, впервые в истории я, вот так вот, шутливо препираюсь с вожатой, зову ее в сокращенном варианте имени-отчества, пью с ней чай, она мне рассказывает о своем детстве. Ну, подружился не подружился, но была бы такая вожатая у меня в стартовом лагере, я, может, и не сбежал бы никогда. Впору спросить: «Ольга Дмитриевна, а что с вами не так?»
– Ну, к линейке я бы вас разбудил. Или лучше было бы к завтраку?
– Семеныч, задушу. Ночью подушкой и задушу. Чтобы не издевался.
Поднялась на ноги, зашла в домик и вышла уже с полотенцем на плече.
– Так, Ольге Дмитриевне нужно двадцать минут на ускоренный утренний туалет. А вот проследить за тем чтобы, за эти двадцать минут, никто никуда не исчез с линейки, это, Семен, тебе поручается!
И побежала в сторону умывальников. А я дожидаюсь Мику, уже привычно беру ее за руку, и «Микуся и Сенечка» отправляются на площадь. Похоже, после моего обещания все рассказать, Микуся успокоилась. Не знаю, что она там про меня вообразила, захочет – расскажет. Только вот не захочет. После завтрака, как засядем в кружке, так выйдем оттуда уже другими людьми.
На площади собрался уже весь лагерь, нет только Ольги. Отзываю Славю в сторонку, сообщаю, что начало линейки задерживается на десять минут, Славя делает соответствующее объявление. Здешние пионеры, как люди дисциплинированные, послушно остаются на месте. Сам возвращаюсь к Мику, сажусь рядом с ней на лавочку и накрываю ее ладошку своей. Черт его знает, может в последний раз накрываю, может, после моего рассказа, Мику убегать и прятаться от меня начнет. И не только Мику, а все аборигены, во главе с вожатой. Царевна как-будто думает о том же самом, потому что подсаживается поближе и прижимается к плечу. Что же я ей расскажу? Понятно, что расскажу все, что вспомню и о чем спросит, но вот с чего начать рассказ я пока не решил.
Наконец появляется Ольга, лагерь строится на площади по отрядам: четырнадцать человек младших на левом фланге, девять человек старших – на правом и тридцать восемь – средний отряд – по центру. А, простите, сегодня старших, вообще, даже не девять человек, а семь – Лена спит до завтрака, а Шурик уже где-то в катакомбах. Ольга о чем-то там говорит, а я ее не слушаю, а думаю о предстоящих поисках кибернетика.
По-хорошему, нужно бы извлекать его из шахты уже сейчас, пока у него крыша не поехала, но не получается. Я пробовал несколько раз и перехватывать Шурика на пути в Старый лагерь, и бегал с утра в шахту – не получается. Там лабиринты, хоть и достаточно примитивные, но лабиринты: лабиринт тропинок в лесу и лабиринт переходов катакомбах. И пока я искал Шурика в одном проходе, он переходил в другой, а, в итоге, я отлавливал его только к полуночи, в том же самом помещении под кочегаркой. Даже отловить его у люка в бомбоубежище не получилось, Шурик спустился через Алисин провал. Гм, «Алисин провал», нет, лучше «Провал Двачевской», звучит почти как «Перевал Дятлова». Так что проще дождаться вечера и сразу отправиться в точку рандеву.
Линейка закончилась, пионеры отправляются на завтрак, в порядке: от младших к старшим, и, на крыльце столовой, в первый раз возникает вопрос о Шурике. Странно, что только сейчас, потому что Ольга не могла не заметить отсутствие кибернетика еще на линейке, нас же всего девять человек, это же не средний отряд, в строю которого, хоть теоретически, но можно потеряться. А здесь, вожатая внимательно осмотрела всех, кивнула, мол, все хорошо, и начала свою ежеутреннюю молитву. И на крыльце-то она, пожалуй, ничего бы не заметила, если бы не Сыроежкин.
– Ольга Дмитриевна, Шурик пропал!
– Да? И где же он?
Похоже, Дмитриевне до фонаря, она бы еще плечами пожала: «Я то тут причем? Сам пропал – пусть сам себя ищет».
Просачиваемся с Мику за спиной у вожатой в столовую.
– Сенечка, где же Шурик может быть, как ты думаешь? Может он не потерялся даже, а просто проспал, или убежал, говорят иногда из пионерских лагерей пионеры убегают.
– Знаешь Микусь, тут негде потеряться, убегать далеко, воды он избегает, так что, когда к вечеру не выйдет, тогда и поищем. А сейчас искать бесполезно. Лес большой, это если только всем цепью встать и начать лес прочесывать, а больше никак. Пока, я считаю, беспокоится рано.
– Сенечка, а может он ногу сломал? Или не сломал, о чем я говорю, но просто в какую-нибудь яму провалился и выбраться не может.
Про яму, это почти хедшот, да. Голову Шурик сломал, причем уже давно. Вот кому понадобилось такие вещи в программу зашивать? И, главное, зачем? Затем, чтобы все Семены во всех лагерях отправлялись на поиски безумного кибернетика? А зачем Семенам отправляться на поиски? Теория заговоров, какая-то. Проще считать это багом программы.
Я опять завис, а Мику ждет моего ответа, правда она уже привыкла к таким моим паузам и не нервничает, но, пока я так размышляю, к нам подсаживается вожатая.
– Семен, ты слышал? Шурик пропал.
Киваю в ответ. Что интересно, паники в голосе вожатой не слышно, даже беспокойства не слышно. Как будто сообщает, что сегодня на обед макароны. Или, в таком варианте: «Семен, ты слышал? Шурик-то опять пропал.» А я ей должен ответить: «Надоел уже, этот гений очкастый.»
– Как ты думаешь, где он сейчас может быть?
И опять, спрашивает, как-будто по обязанности. Даже не так, спрашивает так, как-будто ее интересует не местонахождение (местопотеряние, ага), Шурика, а то, что я об этом знаю, думаю и предполагаю. К счастью вопрос сформулирован достаточно размыто, что позволяет мне не грешить против правды, отвечая.
– Чужая голова – потемки, Ольга Дмитриевна. У нас и территория большая, а уж если за забор выйти, то этому гению все дороги открыты.
– Сенечка, ты все-таки думаешь, что он убежал? Он же совсем не приспособленный, он же или дорогу потеряет, или от голода умрет.
Ольга Дмитриевна отвечает за меня.
– Не поверю, чтобы он убежал, у него робот недоделанный, Шурик проект никогда не бросит. Я надеюсь, что он просто потерялся где-то здесь, у Шурика совсем плохо с ориентированием. В общем, Семен, я хочу, чтобы ты не отлынивал, а принял активное участие в поисках.
За забором тоже искать, Ольга Дмитриевна? Потому что за забор, кроме меня, никто не пойдет, ну или пойдет, но только в компании со мной. Славя, в первый день, и то шла именно ко мне. Не было бы меня на лугу, она бы и не сунулась. Стоянка и площадка для костра, вот и все, что доступно здешним пионерам, вру, еще у Слави есть именная тропинка к озеру. Старый лагерь, под вопросом, есть у меня подозрение, что Сыроежкин до лагеря не дошел, а нашел этот башмак сразу за забором. Кстати, за все циклы не было случая, чтобы Шурик нашелся в одном ботинке и без галстука, так что происхождение и галстука в забое, и ботинка на тропе в Старый лагерь, это еще одна местная загадка.
– Простите, я прослушал, Ольга Дмитриевна.
– Говорю, не отлынивай от поисков. Наш товарищ пропал и его нужно найти.
Позлить вожатую?
– Ольга Дмитриевна, правильно ли я понимаю, что если Шурика не окажется на территории лагеря, мне следует искать его по ту сторону забора?
А ведь это проверка с моей стороны получилась. Очень жесткая проверка для аборигенов, так что, прости меня Оля. И сейчас Ольга должна решить сама, потому что в программе этого явно нет, максимум, что есть в программе, это послать Семена исключительно в Старый лагерь, в момент появления на сцене Шурикова ботинка, а не разрешить Семену выход за забор «Совенка», вообще.
– Семен, что за дурацкие вопросы? Но изволь, ищи Шурика там, где считаешь необходимым искать: здесь, значит здесь; там, значит там. Если тебе обязательно нужен пропуск за территорию лагеря – обратись к Славе, я его подпишу.
Ольга удивленно пожимает плечами, я ее обожаю, кажется она даже не задумалась давая ответ, кажется, что она даже не поняла, что ее проверяли. Или поняла?
– Ольга Дмитриевна, вы самая лучшая вожатая из тех, что я встречал.
– А ты уже достаточно большенький мальчик, чтобы не спрашивать про хорошо и плохо. Да, мы действительно нуждаемся в твоей помощи. Все, больше не надоедаю.
Ольга Дмитриевна, ну скажите же, что с вами не так? Что вы обо мне знаете? Почему вы сделали ударение на слове «твоей»? Ольга Дмитриевна желает приятного аппетита, встает и уходит, а я поворачиваюсь к Мику.
– Ну что, Микусь, к тебе пойдем или по лесу погуляем?
– Сенечка, но действительно, нужно же найти Шурика. И знаешь, Сеня, я сейчас тебя испугалась, когда ты закричал на Ольгу Дмитриевну. Не делай так больше никогда, пожалуйста.
– А я кричал?
– Нет, Сеня, ты тихо говорил, но можно же кричать и тихо.
В итоге делаем так: Мику идет к себе, переодеться для леса, чтобы не пачкать форму, я, по той же причине, иду с протянутой рукой к вожатой и встречаемся у Мику в кружке.
– Ольмитревна, не дайте пропасть, дайте во что переодеться, а то форму жалко.
Ольга улыбается, похоже, она не обиделась на меня за эту проверку. И это здорово.
– Успокоился, скандалист? Пойдем на склад.
Предназначенный для меня Славей спортивный костюм так и лежит на прилавке. Забираю его, забираю кеды и все это под грустную Славину улыбку. Смотрю ей в глаза и только чуть пожимаю плечами, прости меня, Славя, но увы. Славя повторяет мой жест и кивает. Я не знаю почему и что ее остановило, но кажется, бульдозер больше не будет делать попыток, как и обещала Мику.
А я, переодевшись в домике, отправляюсь в музыкальный кружок, чтобы расстаться с Мику.

– Мику, помнишь, вчера я обещал не врать тебе? Так вот, я не уверен, что сейчас сдержу свое обещание. Правду я тебе раскажу, а вот истину я и сам не знаю. Начнем с того, что, по вашему календарю, мне сейчас всего семь лет...
Кажется, только в русском языке, правда и истина означают разные понятия.
– … всего семь лет, а, по моему календарю, мне или двадцать семь, или двадцать девять с хвостиком, смотря как считать.
Устный рассказ о моих двадцати семи или двадцати девяти с хвостиком годах занимает много времени, даже если очень ужать первые двадцать пять лет моей биографии, но Мику, оказывается, умеет не только болтать, но и слушать. Не перебивая, только задавая, иногда, уточняющие вопросы, и поддерживая меня легкими пожатиями руки в особо трудных моментах.
Так и гуляем до обеда, по тропинкам той части леса, что оказалась на территории лагеря, имитируя поиски Шурика. Вот кстати о Шурике.
– Сенечка, ты хочешь сказать, что знаешь, где сейчас Шурик и мы не там ищем? Получается, что мы просто так гуляем?
– Микусь, я знаю, где окажется Шурик поздно вечером, тогда и пойду за ним. А сейчас его искать бесполезно, я пробовал неоднократо, зная все входы и выходы – бесполезно. Так что, выходит – гуляем. Ну и беседуем без лишних ушей, я и так странным считаюсь, а уж узнай все… Дурдома здесь нет, но внимания к себе я тоже не хочу.
В конце-концов полная и бесстыдно честная версия моей биографии оказывается выложенной на тарелочку перед руководителем музыкального кружка. Сейчас меня взвесят, измерят и отправят подальше. Или, как вариант, вежливо поблагодарят и, под благовидным предлогом, уйдут сами. А я уплыву через три дня, хотел что-то изменить, но опять уплыву дальше. Может это и к лучшему. Черт, но мою руку не отпускают, за мою руку продолжают держаться.
– Сенечка, во-сколько мы пойдем за Шуриком?
– Мы?
– Конечно, мы! Я не хочу пускать тебя туда одного. В шахте может быть опасно и я должна быть там, рядом с тобой, чтобы помочь!
И возражения не принимаются. А я вижу еще одну сторону Мику, которая молча смотрит мне в глаза и только чуть качает головой вправо-влево. Мол, не вздумай мне запрещать. Ну что-ж, в конце-концов, сколько лазил по шахте – ничего не случалось.
– После ужина, часов в восемь-девять. Ты главное к Шурику вперед меня не суйся.
– И, Сенечка, про то, что ты рассказал. Я тебе верю, но это просто в голове не укладывается. Я все запомнила и тебе потом еще вопросы задам, когда уложу это в голове. Но один вопрос я задам сейчас, можно?
– …
– Сенечка, скажи, вот ты говоришь, что прожил больше ста недель в одинаковых лагерях с одинаковыми людьми. Мы тебе не надоели?
– Да, где-то сто недель по кругу в одном лагере, и остальные в разных. Нет, не надоели. Если бы надоели, я бы сейчас с тобой не разговаривал. Я бы тихо прожил по календарю цикла, а именно сейчас валялся бы на пляже с нашими бандитками. Знешь, иногда кажется, что вас гоняют по кругу, как скленную кольцом ленту или заевшую пластинку. А потом мелькнет что-то живое в вас, вот как сегодня утром Ульянка поблагодарила, или как Ольга на меня сегодня обижалась. И понимаю, что вы живые и я сам живой, раз вы живые. Благодаря таким моментам и не надоели.
– Сенечка, но это получается, что ты каждую неделю прощался, то есть прощаешься с близкими людьми навсегда, потому что через неделю это окажутся уже другие люди, а не те, с которыми ты расстался. Похожие, но другие.
– Да, Мику, именно так. Привязываюсь к людям, когда больше, когда меньше.
– Бедный ты мой Сенечка, это, наверное, как хоронить друзей. И ты, все равно, каждый раз начинаешь заново, тебе плохо потом, но ты, все равно, начинаешь заново. Я тебя лучше понимать начала, спасибо, и мне этот новый Сенечка нравится еще больше. Сенечка, теперь у меня еще больше вопросов, так что скучно тебе вечером не будет.
– Ты хочешь сказать, что я тебя не отпугиваю?
– Дурачок. Говорит, что на одиннадцать лет меня старше, а все равно – дурачок.

Дальнейший день почти не откладывается в памяти. Уклоняюсь от Ольги, не хочу сейчас с ней общаться, докторша традиционно просит подежурить в медпункте – соглашаюсь. Общаюсь в медпункте с посетителями.
– Семен, – пауза, – у вас с Мику все хорошо?
– Когда прощались было все хорошо, а что такое, Лена?
– Ничего, – снова пауза, – Мику пришла, сказала, что ей нужно подумать и ушла в кружок. Я заглянула, а она там на рояле что-то печальное играет и, кажется, плачет. Семен, если тебе нужно извиниться, то беги туда, я за тебя подежурю.
– Лена, Мику действительно нужно подумать и она просила меня не мешать. И, мы не ссорились, если ты об этом.
Лена уходит, не знаю, успокоенная или нет, но уходит, а через десять минут прибегает Ульяна. С Ульяной отношения, после того, как помирились, пришли в норму и свою долю доверия от Ульяны я получаю.
– Ульян, а расскажешь, за что ты взъелась на меня в мой первый день? Ведь не за то, что я эту твою сколопендру проигнорировал, и потом в домике неудачно пошутил.
– Сёмк. Ошиблась я.
– Уля, а в чем ошиблась то?
– Ну, мы за день до твоего приезда собрались вечером в библиотеке и разговаривали. А то неделю уже жили в лагере, а так ничего друг про друга и не узнали. Потом анекдоты рассказывали, потом, когда стемнело, начали страшные истории рассказывать, потом я предложила свою страшную историю сочинить. Сначала думала про Черную вожатую, но такая история уже есть, тогда стали сочинять про Черного пионера и, как-будто, про нас. Не смейся, я понимаю, что мы уже большие, но все-равно, так складно сочинялось и каждый свое придумывал. Кто-то придумал, что это мальчик самый обычный, что он опоздал и только ко второй половине смены приедет и его Славя встретит, кто-то, что пионеры начали пропадать, кто-то, придумал, как Черный пионер с ними расправлялся, а все вокруг стояли и смотрели и ничего не могли сделать, кто-то – что когда автобус пришел – лагерь пустой оказался, только один Черный пионер на остановке автобус ждал. Когда придумывали – все друг-друга перебивали, а когда Женя все это записала и мы прочитали – нам страшно стало. А потом вспомнили, что ты завтра приезжаешь. Вот так.
– Понимаю. И сами поверили в то, что сочинили. Ну сейчас то убедились, что я не тот, за кого вы меня принимали.
– А-то. Сёмк, я ведь целую волчью яму в лесу выкопала, хотела тебя в нее заманить в тот раз. А сегодня, когда Шурик пропал про нее вспомнила и побежала смотреть – вдруг он там, а потом до обеда закапывала.
Начинаю хохотать.
– Спасибо Уля, развеселила. Нет, я не злюсь и не обижаюсь на вас, если вам это важно. Ни на вас всех, ни на тебя лично.
– Уль, Алиса мне голову оторвет, если узнает. Но твои кошмары ночные, они с этим связаны. Я прав? Не бойся, больше их не будет. Вчера же не было?
Не знаю, успокоил я Ракету, или нет, но хуже точно не сделал. А вот пищи для размышлений она мне добавила, и воспоминания всплыли, чужие – одного пионера. Значит, вот куда я попал, и, значит, вот какие эмоции испытывали аборигены, раз они вспоминают этот цикл, пусть и в виде ночных кошмаров. С учетом того, что нас не так легко убить – кошмары у Ульяны должны быть те еще, и Ульяна хорошо после них держится. Интересно, почему остальные не жалуются. Что-ж вы, господа сценаристы, не отформатировали память этих несчастных людей, я же не могу, я просто не могу за вас это сделать. Все, что я могу, это я, наверное, уже делаю, заставляя их думать, чувствовать и мечтать. Но сил то у вас побольше будет, а вы взяли и самоустранились и только смотрели, как уничтожается ваше детище. Не знаю как, но кто-то же должен будет это исправить.
***
Продолжение в комментах

Начало:
Глава 1. http://vn.reactor.cc/post/2626275
Глава 2. http://vn.reactor.cc/post/2649697

Продолжение

III
Конверсия.

Утром опять просыпаюсь одновременно с Ольгой. Деликатно отворачиваюсь лицом к стене и, пока она одевается скрипя кроватью, пытаюсь уловить и запомнить увиденный сон. Но, как и большинство снов он не задерживается в памяти. Вроде бы, это повторение или продолжение сна вчерашнего – про катакомбы; вроде бы начинается все в лесу, по дороге в старый лагерь; вроде бы я ищу Шурика и падаю в Алисин провал. И в лесу, и в бомбоубежище, и в шахте я опять гоняюсь за людьми или не за людьми, или за не совсем людьми – не поймешь. Помню еще, что мне очень грустно было и очень жалко кого-то.
– Встаешь?
Ольга замечает, что я не сплю.
– Непременно.
– Тогда, доброе утро.
– Ага, и вам того же.
Хлопает входная дверь, Ольга выходит на улицу, и я выползаю из под одеяла. Шорты, рубашка, сандалеты, полотенце, мыло, зубная щетка, порошок. В голове, пока одеваюсь, формируется список текущих дел: попросить новую форму или постирать старую, договориться о бане, отметиться в библиотеке – личная обязательная программа на сегодня. Есть еще общелагерная программа и вожатая будет потом плохо спать, если не загрузит меня по полной. Повседневные бытовые проблемы, которые съедают девяносто процентов времени, чтоб их. Выхожу на крыльцо – сборная лагеря по утреннему бегу уже в полном составе.
– Привет Славя.
– Доброе утро Семен. После завтрака не исчезай, пожалуйста.
– Гм. А что будет?
– Сюрприз тебе Славя приготовила. – Вмешивается Ольга. Мы бежим или вы тут еще побеседуете?
– Бежим, бежим, бежим… Семен, не забудь.
И уносятся в направлении горизонта, а я отправляюсь умываться. Я не знаю почему, я не собирался, честное слово, оно само получилось, но я опять снимаю рубашку и опять плещу на себя ледяной водой. Я хотел успеть до того, как появятся Ольга со Славей, поэтому торопился, но не успел. Есть у меня подозрение, что бегуньи тоже поторопились с целью проследить за моим утренним стриптизом.
– Физкульт-привет!
Нет, я честно не хотел с ними пересекаться, но опять я стою голый по пояс, только сегодня с полотенцем в руках. Опять девушки, ради меня, прервали пробежку. Опять мокрые пятна на моих шортах провоцируют на вопрос про дождь и ветер, правда, это Ульянкин вопрос. Опять я их стесняюсь. Не надо было ждать, пока они отправятся на пробежку, надо было сразу хватать полотенце и идти умываться. Завтра попробую прийти чуть позже, между бегуньями и остальными девочками из отряда есть несколько минут времени, надо только угадать.
– Девушки, хватит меня разглядывать, вы или присоединяйтесь, или дальше бегите. А то я вас стесняюсь.
– Присоединиться? А мылом поделишься?
Славя задумчиво смотрит на меня, берется за край безрукавки и слегка тянет его вверх. «Славя, мне пощекотать твое пузико?» – надо бы спросить мне, но язык меня не слушается. Все что я могу, это с трудом сохранять ироничное выражение на морде лица, по крайней мере, я считаю, что мне это удается, но, чтобы откровенно не пялиться, приходится расфокусировать взгляд. Когда на свет божий показывается пупок, Славя резко одергивает безрукавку, расправляя ее и оглядывается на вожатую.
– Побежали, Ольга Дмитриевна?
– А я думала, ты Семена попросишь спинку потереть. Побежали, а то к линейке не успеем.
Перед тем, как скрыться за кустами, Славя еще успевает оглянуться и показать мне язык. Вот сейчас оне просто поправляли безрукавку? Или оне меня сейчас дразнили? Или оне меня соблазняли? Или это был элемент естественного поведения и Славя решала, не облиться ли ей ледяной водой? Я уже боюсь думать о том, что меня ждет на складе.
Возвращаюсь в домик, как-будто бодрый и посвежевший, а на самом деле дрожащий от холода, надо прекращать утренние измывательства над организмом. Там же, где и вчера, пересекаюсь с бредущей к умывальникам девчоночей зомби-командой.
– Привет, спящие красавицы.
– Обзывается, – бурчит Ульяна.
– Доброе утро, Сенечка.
Мику находит в себе силы улыбнуться. А я только мысленно вздыхаю, ну хоть не Семечкой обзывают, и то хорошо.
– Спасибо Микуся.
Алиса опять фыркает, Лена, в знак приветствия, только молча кивает и коротко улыбается. Ну, значит я уже перестал быть чужим, раз со мной так по свойски здороваются.
Заношу умывальные принадлежности в домик и устраиваюсь в шезлонге, передвинув его так, чтобы просматривалась вся наша аллейка, чтобы можно было видеть домик Лены и Мику. Возвращается после пробежки Ольга, переодевается в домике.
– Семен, линейка.
– Ольмитриевна, время еще есть. Честное пионерское – я там буду.
– Не засни тут.
Ольга скептически смотрит на меня, потом прослеживает направление моего взгляда.
– Понятно все с тобой. Знаешь, я не могла придумать, куда тебя пристроить на сегодня, но теперь ясно – ты поможешь в уборке музыкального кружка.
Кажется вожатая, только что воспользовалась правилом: «Чтобы сделать процесс управляемым, надо его возглавить». Она вот, в отличии от меня, уверенна в существовании этого процесса. Я, вообще-то, собирался девочек дождаться, чтобы вместе на линейку пойти, не с Ольгой же под ручку мне там появляться. А уборка… Можно и помочь конечно. Правда все тут сами справляются и моя помощь оказывается востребованной только в библиотеке и медпункте, ну хоть рояль отодвину, а потом поставлю на место.
– А как же Славя, она на складе меня ждет.
– Ты там нужен ровно на две секунды, а с уборкой Славя сама справится. Ну все, линейка через пять минут. Опоздаешь – до самого отъезда будешь иметь бледный вид.
Что там дальше? Сегодня нужно опять пинать аборигенов, не смотря на то, что это выматывает. Когда они хоть чуть-чуть, но показываются из-за своих масок: «Вот они мы, живые!», я, как будто сам доказательства получаю, что я тоже живу. Какое-же удовольствие было бы, если бы я однажды увидел, как кто-то из них просыпается и осознает себя. Вспоминаю, как я долго считал, что аборигены все-таки живут по настоящему, а это я попадаю раз за разом в один и тот же недельный отрезок времени, как убедила меня только метка, собственноручно оставленная мной в Шопенгауэре. Как я долго мучился определяясь, кто мы: загипнотизированные люди, попавшие во временную петлю; виртуальные имитации, не существующие в материальном мире; нечто промежуточное, вроде искусственных существ, жизнь которых определяется некими алгоритмами. Так ничего на сто процентов и не решил, нет у меня точки опоры для доказательств. Утешаю себя известным постулатом, что если кто-то выглядит как кошка, ведет себя как кошка и мяукает как кошка, то это и есть кошка.
Лена и Мику выходят из домика, Мику замечает меня и…
– Сенечка! Ты нас ждешь?
Едва сдерживается, чтобы не побежать ко мне. Вот непосредственный ребенок, от Ульянки такое можно ждать, а теперь знаю, что и от Мику, оказывается, тоже. И вот это распахнутое навстречу каждому, кто хоть чуть-чуть проявит к нему интерес, чудо, неизвестный мне сценарист запер в музыкальном кружке, навязав маску мозговыносящей болтушки! А мне почему-то неловко. Правда и приятно, и радостно тоже, но и неловко. А еще – узнали бы аборигены, что я их мысленно ребенками называю – обиделись бы.
Встаю с шезлонга, улыбаюсь Мику, улыбаюсь, через голову Мику, Лене. Вот Лене мне проще улыбаться, тут я никакой неловкости не испытываю.
– Я тут подумал, что плохо знаю лагерь и не дойду до площади без сопровождения.
Подошла Лена, вспомнила вчерашнее.
– Великий следопыт, Коробка на Голове, плохо знает лагерь? Если он так говорит, значит так оно и есть.
У нас складывается тайный язык.
– Идем, Большая Панама не любит, когда опаздывают на собрание племени.
Шестнадцать лет. А мне, вроде как, двадцать семь. А дурачимся, играем в двенадцатилетних, если не в тех кто еще младше. Или не играем? Или играем, но все всерьез?
На линейке, меня, к радости японской красавицы, действительно отправляют ей на помощь, в музыкальный кружок, Лене достается, конечно, медпункт, Алисе – сцена, Ульяне – спортплощадка. Кибернетики идут к себе, Женя к себе, а Славя отвечает за все остальное. Ну и младший и средний отряды нам в помощь.

– Сенечка, это замечательно, что ты будешь мне помогать, потому что в кружке столько работы, что я одна ни за что бы не справилась. И, мы же можем разговаривать, когда будем наводить порядок? Я вот, например, хочу о тебе узнать всё-всё. – Мику задумывается на мгновение. – Ну, конечно, всё, что расскажешь, а то будет не вежливо выспрашивать у тебя про то, о чем ты не хочешь говорить.
А я то надеялся побездельничать, поиграть на гитарке… Мечты-мечты… Кажется Дмитриевна знала что делала, когда отрядила меня в помощь Мику.
Это мы уже позавтракали и стоим на крыльце столовой. Славя проходит мимо нас, слегка задевая меня рукой. Да помню я, помню, сейчас приду.
– Микусь, меня Славя зачем-то на складе после завтрака хотела увидеть. Или, пошли вместе?
– Нет, иди один, только не задерживайся надолго. Иди, я пока посмотрю, как нам быстрее все сделать. Мне, конечно, интересно, но я хочу пораньше с работой разделаться.

– Просил – получи. Вроде твой размер.
Славя выкладывает на прилавок склада пару кед, спортивный костюм и еще пару футболок.
А я просил? Да, я просил выдать мне кроссовки, чтобы не рвать сандалеты. Бойся, конечно, своих желаний, которые сбываются, но это же была всего-лишь вежливая форма отказа, а Славя этого не поняла. Смотрю в глаза Славе и вношу поправку – сделала вид, что не поняла. Надо пресечь, пока не разрослось.
– Ну Семен, ну пожалуйста. И Ольга Дмитриевна тоже просила.
Славя уловив мои намерения жалобно смотрит в глаза.
– Славя. Это было замаскированное «Нет». Я думал, что ты поймешь.
– Да я поняла, поняла. Но могла же я надеяться?
Грустная Славина улыбка. Все-же она милая девчонка и жалко ее огорчать, но увы.
– Ты попробовала и у тебя почти получилось.
– Семен, а можно я буду надеяться, что ты когда-нибудь придешь на склад и заберешь это.
– Как хочешь, Славя.
Грустно. А еще мне теперь просто не удобно Славю о чем-то просить. Придется устроить помывку по методу Электроника, только время выбрать подходящее, хватит с меня одного единственного конфуза из прошлой жизни. А форма, кажется, так и лежит в шкафу – предназначенный для меня еще один комплект. Надо проверить.
С промежуточным заходом в домик (форма есть – хорошо), добираюсь, наконец, до музыкального кружка. По дороге еще думаю о причинах повышенного внимания к своей персоне, в первый день – испуг и агрессия, а на третий – откровенная симпатия и полупризнания, и отношу это на сценарные установки и на то, что количество симпатии к Семену в ходе цикла есть величина постоянная. Даже не знаю, радоваться этому или огорчаться, наверное, придется принимать как данность.
Мику переоделась в футболку и старые спортивные брюки, завязала свои два хвоста в какую-то сложную конструкцию и ждет меня, оглядывая фронт работ.
– Сенечка, ты вовремя, я как раз все спланировала. Во-первых…
Ну, я думал будет хуже. По крайней мере сносить здание музкружка и строить новое на его месте нет необходимости. При музкружке есть кладовая, то есть гардеробная для сценических костюмов. А еще есть костюмы театральные, но они хранятся на складе: «Сенечка, их там просто безжалостно упаковали в мешки. Представляешь, бальное платье девятнадцатого века плотно упакованное в мешок?» В общем, меня отправляют с ведрами за водой, а пока я хожу Мику выносит все имеющиеся костюмы на веранду: «Пусть проветрятся, а то задохнулись.» Мыть окна мне не доверяют: «Я сама, а то разводы останутся, в гардеробной нужно пыль протереть. И на стенах тоже!» «Нет, пол в зале последнюю очередь, ты что!» И так далее, и так далее, и так далее… Несколько раз мне удается применить полученные, в свое время, в кружке кибернетиков навыки: там починить выключатель, сям поправить вешалку в гардеробной, но больше меня используют как водоноса и тряпковыжимальщика. Вообще, работать в паре с Мику оказывается легко и приятно, мы как-то, достаточно быстро, начинаем понимать друг-друга без слов и у нас появляется время на разговоры.
Настоящим шоком для меня оказывается то, что Мику, эта, такая милая девочка-гуманитарий, увлекается математикой на уровне «Ну, школьную программу я давно выкинула – скучно». К математике она пришла через музыку, что даже понятно, но потом полезла еще дополнительно, куда-то в теорию вероятностей. Она и сидела-то в музкружке, в первый мой день, над какой-то задачей. «Но математика это тоже не мое. Интересно, конечно, там такая глубина и она затягивает, но не моё». «Что моё? Знаешь, я бы музыке детей учила. Может быть по выступала бы несколько лет, а потом ушла бы учить, ну и, может, писала бы музыку ещё». Да, у Мику получится, я на себе испытал. Интересно, почему я тогда на нее не обратил внимания, ну, на ее двойника, конечно, но, все равно – почему? Или голова была другим забита, или двойники из разных лагерей хоть чуть-чуть, но отличаются друг от друга, или я сам изменяюсь. «А еще, Сенечка, я же вижу, что тебя что-то беспокоит и из-за этого сама беспокоюсь!»
Ну конечно беспокоит. Начнем с того, что я не знаю, как мне сохранять дистанцию от тебя, болтушка. И чем дольше мы с тобой общаемся, тем мне это труднее и тем меньше мне хочется эту дистанцию сохранять. И ведь понимаю, что потом больно мне будет.
– Микуся, начнем с того, что меня царицей соблазняли, но я не поддался! – И сразу же расшифровываю. – Размахивающая Метлой звала бегать по утрам, с ними в компании, а я отказался. Но теперь мне неудобно просить ее о чем-то, даже о том, чтобы она исполняла свои обязанности: хотел в баню записаться и форму получить новую, а теперь неудобно. Форма чистая есть, но вот в баню хочется. А, во-вторых, еще мне очень нужно попасть в библиотеку, но так, чтобы там никого не было, особенно Жени. Хоть ночью влазь. А, в-третьих…
А, в третьих, чем больше я с тобой, и чем больше ты раскрываешься, тем больше я к тебе привязываюсь и тем больнее мне будет уже через пять дней.
– … в третьих, я, пока не готов тебе рассказать. Ты не против, если как-нибудь в другой раз?
– Не хочешь врать, а правду сказать не получается? Понимаю, со мной тоже так бывает. Ну все, неси еще воды и давай полы мыть.
И мы моем полы с хозяйственным мылом, сначала в помещении, потом ждем, когда они высохнут, потом Мику развешивает в гардеробной костюмы, потом моем полы на веранде, опять же, с мылом, а пока мы моем, я рассказываю историю о своей помывке под краном и конфузе с Алисой, разумеется не называя Алисы и привязав это событие к отдыху в другом лагере, в одной из прошлых смен.
– Сенечка, ты так и бежал в лес голый, прикрываясь ладошкой? Вывалился на девочек из кустов и убежал? Жалко, что я не видела, даже слушать сейчас смешно, а представляю, как это было смешно на самом деле! Нет, я слышала, что есть такие люди, но ты, и вдруг маньяк!
К трем часам дня мы заканчиваем наводить порядок, и, когда Мику, наконец, распрямляется, я оглядываю результат и изрекаю.
– И сказал он, что это хорошо. Но на обед мы безнадежно опоздали.
– Сеня, нас ждут бутерброды, ты любишь бутерброды? Пошли умываться, а потом пообедаем.
В умывальнике Мику прежде всего смотрит на ближайшие кусты, смотрит на краны, смотрит на меня и опять смеется.
– Прости Сенечка, я просто пыталась представить себе, как бы это выглядело здесь. Как я стою вот тут, как ты выпадаешь вон оттуда и бежишь вон туда. Не знаю, почему та девочка на тебя разозлилась, я бы, наверное, хохотала до конца смены.

– Знаешь Мику. Когда я буду писать мемуары, я обязательно упомяну, что мне готовила бутерброды сама Мику Хацуне.
Мику улыбается, делает глоток чая, а потом серьезнеет.
– Сенечка, спасибо.
– Пожалуйста. Надо будет еще пол помыть – зови. Мне понравилось с тобой работать.
– Да, за это тоже спасибо, но я не о том. Спасибо, что не стал мне врать сегодня.
– Микусь, я тебе обещаю и дальше не врать.
– Сенечка, разве такие вещи обещают? Если я тебе и так доверяю, то зачем еще и обещать? Нет, я понимаю, что люди часто врут, и, где-нибудь в суде их предупреждают об ответственности. Но два человека, мне кажется, они должны либо доверять друг-другу, либо нет. И, когда доверяют, получается, что да, да; а нет, нет, а всякие клятвы, они тогда совершенно не нужны.
Вот такое жизненное правило от болтушки Мику, у которой в очаровательно-пустоватой головке, кажется должно быть, только сплошное Ня-ня-ня… Хорошо, что я уже знаю Мику чуть лучше, чем демонстрирует ее маска, а скажи она такое циклов двадцать назад, я бы сел, прямо там где стоял. И, вряд-ли она читала первоисточник – пионерка Мику Хацуне, гражданка Японии. Сама ведь придумала, своим умом.
Еще по одному бутерброду и ясно, что до ужина дотянем.
– Спасибо, Мику.
– Ну что-ты, Сенечка. Ты же мне помог, и еще мне просто приятно о тебе позаботиться.
Встаем, газету, которую использовали вместо скатерти, сворачиваем вместе с крошками – по дороге выбросим в мусорку. Мику о чем-то задумывается на несколько секунд, а потом решительно заявляет.
– Сенечка, пошли со мной, одному твоему горю я попробую помочь! То есть, конечно не горю, а так, неприятности, хотя я не знаю, может это и горе для тебя, я так, толком, про тебя ничего и не знаю…
– Иду, иду уже, Микусь.
Ульянкиной тропой идем, идем, идем… К домику Мику идем. У дверей Мику говорит мне: «Подожди здесь», а сама скрывается внутри. Сажусь на крыльцо, сказали «здесь» ждать, значит жду «здесь», а мог бы и на лавочке посидеть. Слышно, как в домике Мику и Лена что-то обсуждают, слышно, как Мику смеется, слышно, как девочки подходят к двери. Я отодвигаюсь, освобождая проход, дверь открывается и обе хозяйки выходят и выносят свое решение. Ну, то есть, выносит Мику, Лена только подтверждающе кивает.
– Сенечка, я записалась в баню на четыре часа вечера, а Лена на полпятого. Это на двоих получится целый час. Мы решили, что мы управимся вдвоем за сорок минут, а тебя пропустим вперед, если ты пообещаешь уложиться в двадцать минут, экономить горячую воду и навести за собой порядок.
Благодетельницы, обе-две благодетельницы. Так им и заявляю.
– Тогда у тебя есть десять минут, чтобы добежать до своего домика, забрать там, что нужно, и оттуда прибежать в баню.
– А мы пока покараулим, чтобы никто без очереди не проскочил, – добавляет Лена.
Бегом к себе. Ну, не бегом, но очень быстрым шагом, Ольги дома нет – время никто не отнимает. Беру все необходимое, беру форму и таким же быстрым шагом в баню. Двадцати минут мне вполне хватит, чтобы помыться, удовольствия не получу, но грязь смою. С крыльца бани машу рукой сидящим здесь-же на лавочке благодетельницам и вперед, главное – не заплывать за буйки. За буйки не заплываю, укладываюсь в пятнадцать минут и еще пять минут трачу на приборку. Одеваюсь в чистое, естественно новая форма оказывается моего размера. Грязные шорты и рубашка летят в угол, в специальную корзину, к своим собратьям, а я, обновившийся, выхожу на свежий воздух.
– Девочки, можно я не буду вас дожидаться?
– Конечно-конечно, Сенечка, на ужине увидимся.
До ужина еще два часа с хвостиком и я возвращаюсь в домик, чтобы подремать там. По дороге думаю, как быть с библиотекой. Книги протирать со Славей – не вариант, не хочу приумножать неловкости, после сегодняшнего с ней разговора; вечером, вместо дискотеки, идти с Ульяной – это надо было с ней подраться за обедом, можно было бы подраться за ужином, но не хочу, только-только отношения нормализовались, а девочка на меня за что-то всерьез злилась, я так и не понял, правда, за что. Остаются два варианта: или, основной вариант, воспользоваться календарем цикла и все сделать послезавтра, пока Женя достает из погреба муку; или спрошу-ка я совета Алисы. Кажется она неплохо ко мне относится, может быть она что и подскажет.

– Здрасьте, Ольмитревна, с линейки не виделись. Вредно лежа читать, зрение портится.
– Привет, Семен. Я заглянула сейчас в музыкальный кружок, там идеальная чистота и порядок, я довольна.
– Я уже краснею от вашей похвалы.
– Вам с Мику, по одиночке, конечно еще далеко, но вдвоем вы, по части уборки, почти догнали Славю.
Мы лежим, каждый на своей кровати и лениво, без всякой системы, перебрасываемся репликами, Ольга еще и читает, а я просто смотрю в потолок.
– Давай чай пить, Семен.
А я что? Я не против, тем более, что обедал бутербродами. Ольга ставит чайник, достает из тумбочки пакет с булками, две упаковки джема, коробку сахара, достает две железных кружки. «Иногда, когда я была маленькой, дед или дядя брали меня в поле, если была возможность, а в поле только такие кружки. Вот, с тех пор я, если не дома, всегда пью из них. Это как память о них и традиция, раз уж в семье никто теперь в поле не ходит.» Когда чайник закипает, мы выносим все это богатство на крыльцо, завариваем чай прямо в кружках, устраиваемся напротив друг-друга и трапезничаем.
– Семен, я не вмешиваюсь. Но Славю жалко, она сегодня весь день как побитая ходит.
– Ольга Дмитриевна, я был максимально тактичен и деликатен, а теперь мне неловко. Славя придумала себе меня, а мне теперь неловко перед милой девушкой.
– Я знаю. Но вы вместе неплохо бы смотрелись на контрасте. Она – классическая русская красавица, и ты – высокий и жилистый. Она – три пуда синеглазого оптимизма, и ты – прячущий свои чувства за стальными глазами-заслонками…
Оптимистичный синеглазый бульдозер, очень милый, правда, и никому не желающий зла, но бульдозер. А я тощий, а не жилистый, вы мне льстите, Ольга Дмитриевна. А рост скрывается сутулостью.
– … но ты выбрал «Микусю», и вы с ней тоже напридумывали самих себя, какие-то образы, и теперь постоянно ищете глазами друг дружку.
Гм, а я выбрал? Вроде нет еще? Вроде я просто пытаюсь, пытаюсь что? Ничего я не могу придумать, что именно я пытаюсь, поэтому пожимаю плечами, беру опустевшие кружки с целью помыть, беру полиэтиленовую пятилитровую канистру – набрать воды для питья и чая и иду к умывальнику. До появления таких удобных полторашек здесь все еще лет пять, как и один цикл, как и сто циклов назад. Когда возвращаюсь, на ловца и зверь бежит, встречаю Алису.
– Он прекрасно устроился! Я его кормлю, Мику его кормит, Славя его кормит, вожатая его кормит, в столовой его кормят, ему осталось только Лену объесть и найти тайник Ульяны.
– Ты забыла еще про королей отвертки и паяльника. Я же не ругался ни с вожатой, ни со Славей. Правда Славя меня не кормила, хоть и хотела, но я в тот день поужинал с одной рыжей врединой. А сейчас хочу попросить у этой вредины доброго совета.
– Доброго, у меня? Семен, ты перетрудился в музкружке сегодня.
– Ну, можешь дать злобный совет или вредный совет.
– А о чем совет то? Как Мику объясниться?
Так. Стоп.
– Алиса, не заговаривайся. Мне развернуться и уйти?
Да, Алиса тоже умеет краснеть и смущаться. Постоянно об этом забываю и каждый раз удивляюсь.
– Ну ты не обижайся, что-ли. Чего хотел-то?
Объясняю Алисе, что мне нужно в библиотеку, но если она хочет взамен сегодня вечером зазвать меня поиграть на гитаре, то я пас, потому что намерен танцевать Мику. Внутренний маятник Алисы опять качается от смущения к агрессии.
– Сенька! Не вздумай обмануть японку! Видишь какая она – вроде и девчонка не глупая, а всем верит, кто ей чуть нравится. При том она, когда поймет, что ее сознательно обманывают, то для нее мир рухнет. И для тебя тоже – это уж я постараюсь.
Молча смотрю на Алису, «спрятавшись за стальными глазами-заслонками», пока она опять не начинает смущаться. Нет, больше я так смотреть не буду, зря мне Ольга про это сказала.
– Пойми правильно, я на всякий случай предупреждаю. В общем так: одну хорошую песню, которую я не знаю, ты мне будешь должен, хоть сам сочиняй. А еще… Проверю-ка я тебя: отдашь мне то, что считаешь нужным, что, по твоему, стоит моего совета. Сроку тебе до конца смены. Согласен?
Согласен, почему нет? Правда, не представляю, что я Алисе отдам. У меня и нет ничего, не трусы же запасные отдавать.
– Идет. Давай свой совет.
– Вторая от крыльца отдушина в фундаменте библиотеки. Поищи там, а потом не забудь положить ключи на место.
– Алиса, знаешь, ты способна и на добрые советы. Спасибо.
– Спасибо скажешь, когда рассчитаешься.
Расходимся с Алисой, я отношу посуду в домик и иду коротать оставшиеся до ужина полчаса на площади.

***
Продолжение в комментариях.

Продолжение

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2310619
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2336203
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2344710
4 глава, часть 1 http://vn.reactor.cc/post/2360187
4 глава, часть 2 http://vn.reactor.cc/post/2363608
4 глава, часть 3 http://vn.reactor.cc/post/2367158
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2381587
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2397063

VII
Зеркало

Спать совершенно не хочется, поэтому беру архивную папку с лабораторными журналами и сажусь их разбирать. Теперь, когда это непосредственно коснулось меня, необходимость перебраться через эту гору бумаги совершенно не напрягает. И я сижу и читаю все эти истории проснувшихся, осознавших себя и опять уснувших пионеров и пионерок. Цикл за циклом, с момента обнаружения и до момента отключения. Сперва обнаруживали по нетипичному поведению, потом, где-то в начале семидесятых поставили регистрирующую аппаратуру и начали вести таких, как я, с самого момента пробуждения. Потом, лет через пять, отказались от аппаратуры и опять начали выявлять методом наблюдений, в журналах не говорится – почему. Где-то, году в 1974 я, в первый раз, встречаю имя Славяна. Славя, Славя шла, как второстепенный персонаж в истории неизвестного мне пионера. Индуцированная активация, пять циклов, отключение. Имя, прямо скажем, редкое, поэтому с огромной вероятностью, это одна из Славь, живущих сейчас почти в каждом лагере. Потом все чаще и чаще мелькают знакомые имена, и если Алисы и Ульяны, скорее всего были те, то про Лен, Жень, Сергеев и Александров, и Александр, кстати, я ничего сказать не могу, хотя, конечно, хочется верить. Однажды, в конце 70-х, попалась Мику. Интересно, как она вообще в этом лагере оказалась? Чем и о чем думали тогдашние люди, когда создавали такого экзотического для Страны Советов персонажа?
Потом начинаю разбираться в системе. С начала 70-х годов-же, в начале каждой записи идет цифровой код. Расшифровка кода записана на внутренней стороне обложки пятого по счету журнала: номер записи, номер узла, номера предшествующей и следующей записей с участием этого пионера. Знать бы еще нумерацию узлов. Но, в любом случае, чем чаще пионер просыпался, тем больше была вероятность того, что он проснется в следующий раз. В 1984 году я встречаю себя. И потом уже целенаправленно ищу себя. Не важно которого себя, любого Семена. Биографии этих Семенов стандартные, как у всех прочих проснувшихся, но это есть доказательство моей реальности. Моей личной реальности, пусть она и не совпадает с тем, что хранится в моей памяти. Того, что вот он я – Семен, существую, мерцая, как переменная звезда, разгораясь и притухая, но не исчезая. Я ничего не помню из тех пробуждений, но это не важно, это совершенно не важно. Я, наверное, целый час сижу и думаю, что, даже если через пять дней я усну – жизнь не кончается. И даже не моя жизнь, хотя это тоже приятно, а просто – перекрученная и стоящая на голове жизнь здешнего мира.
Наконец, прихожу в себя, завариваю чай покрепче, и начинаю читать дальше. Все больше знакомых имен, все чаще и чаще после записи: «Конец активной фазы» идет отсылка к следующей записи, где, сначала чернилами, а потом – синей шариковой ручкой одним и тем же почерком выведено: «Начало активной фазы». Долго разглядываю этот почерк. Представляю себе улыбающуюся женщину лет тридцати – тридцати пяти, которая с видимым удовольствием пишет: «Начало активной фазы».
А в 1987 году первый раз, вместо «Конец активной фазы», встречаю «Применен выключатель», и сразу вспоминаю про ту железную коробочку, что сейчас лежит у меня на шифоньере. Даже на табуретку встал, чтоб заглянуть, нет – лежит, никуда не делась. Мельком гляжу на часы – половина первого, осталось прочитать три журнала и я, уже догадываясь, что там будет, открываю очередной журнал.
Вспоминаю рассказ бабы Глаши, как тут все в нас влюблялись, от несчастной любви стрелялись, а завлабораторией тихо спился от тоски. Похоже, в, смотрю еще раз в предыдущий журнал, да – в июне, как раз 1987 года, романтиков у руля сменили прагматики. Большинство судеб проснувшихся пионеров описывается одной фразой: «Отклонений в течении активной фазы не наблюдается, применен выключатель», – где-то, после пяти-десяти циклов. А потом еще проще: «Обнаружен организм в активной фазе, применен выключатель». Так и представляю себе диалог:
– Вась, там этот, как его, организм активировался в семнадцатом узле.
– Да дай по нему выключателем, делов-то. Как будто первый день работаешь!
Кстати и журналы с 1987 года-же заполняются явно другой рукой. На остатках спокойствия долистываю последний журнал. Где-то, в июле 1992 года последняя запись: «За последние тридцать циклов активированных организмов не обнаружено, наблюдение возложено на мониторов узлов». Мониторы узлов, это, кажется, отрядные вожатые? Вспоминаю Олин рассказ об ее функциях и не нахожу в нем противоречий с только-что прочитанным.
Так! Первое, что делаю – это встаю из-за стола и опять лезу за выключателем. Что-то пропала у меня вера и Оле/Ольге и бабе Глаше, внезапно взяла и пропала. Может он там лежит себе на шифоньере и медленно меня отравляет, и рыжих моих, вместе с Леной, кстати. Я же не знаю, как он работает. Достаю брезентовую сумку с прибором, достаю из нее прибор и вытряхиваю остальное содержимое на стол: инструкция, запаянная в полиэтилен батарейка и маленькая отвертка. Отворачиваю четыре винта – нет, батарейный отсек пустой, уже хорошо. Пролистываю инструкцию, собираю все обратно и убираю сумку с выключателем назад на шифоньер.
Второй вопрос, что мне делать со всем этим знанием? К Ольге вопросов нет, но боюсь, что бабу Глашу я придушу завтра, нет, то-есть уже сегодня. Глянул на часы – ой, мама! Время то уже четыре утра, а линейка в восемь. Лучше сейчас вообще спать не ложиться. Ладно, до линейки и завтрака доживу, а там посплю, хоть до обеда. Еще попрошу Ульянку меня выручить – поруководить футболистами, благо сегодня день уборки территории.
Хорошо, значит, к Глафире Денисовне мы сегодня не идем. И завтра не идем, и послезавтра. Убивать я ее явно не буду, а считать ее заей, белой и пушистой, у меня нет оснований, пусть она и сама нас не «выключала» и даже приказов об этом не отдавала, это скорее к Виоле, а Глафира Денисовна – она же физик. Но, как один из руководителей проекта, эта несчастная бабушка, безусловно, несет ответственность перед нами. Вот и буду решать, что мне с ней делать.
Есть еще две параллельные мысли по прочитанному: первая, это то, что год начала применения выключателя совпадает с годом, который сейчас постоянно установлен в лагере – 1987, а вторая – то, что количество проснувшихся пионеров опустилось до нуля, в течение пяти лет, с начала применения прибора, вывод – выключатель, на какое-то время, глушит эту способность.
А думать становится все труднее и труднее, а голова – все тяжелее и тяжелее и я провожу остаток времени до появления Саши с компанией и Ульяны в состоянии полусна.
А девчонки, те сразу понимают, что со мной что-то неладно. Ульяна, та пытается меня растормошить, а Саша – пожалеть и успокоить. По одиночке, может, у них бы и получилось, но алгоритмы «Соберись, тряпка!» и «Поплачь и будет легче» друг-друга компенсируют. Через две минуты девочки это понимают, и ставят ультиматум, или я иду с ними купаться, или речка придет сюда сама, в пожарном ведре.
Ну что-ж, приходится подчиняться. Речная вода облегчения не приносит, но, по крайней мере, прогоняет сон, на некоторое время. Надеюсь, что, хотя-бы, на линейке я не засну стоя – позора же не оберешься, хотя, репутацию пофигиста я заработал, так что, наверное, можно и заснуть. А девчонки по прежнему меня не отпускают, требуют рассказать им, что со мной такое случилось. Ответ: «Не выспался», – не принимается.
– Не выспался это следствие. А ты о причинах расскажи.
Нет, не расскажу. Смотрю на Ульяну – это сколько же раз, Рыжуха моя, тебя убивали? Может, сложись иначе, и сидела бы ты тут, передо мной сейчас выросшая, похожая на ту, из моего сна? Саше, той повезло, Саша человек новый и выключатель на себе не пробовала. Стоп, а кто сказал, что его больше не применяют? Бабуля, та, помнится, тоже грозилась. Да и лагерь наш не единственный, и та же Виола вполне сможет сюда добраться.
– Пойдемте со мной.
Идем в тренерскую, я опять лезу на шифоньер, в третий раз достаю с него сумку с выключателем. Девчонки смотрят во все глаза: пара синих глаз и пара голубых. Вы, конечно, это забудете, но рассказать я обязан. Открываю сумку и вытряхиваю на стол содержимое.
– Ой, что это?
И загребущая лапка, хвать за прибор. Обозначаю шлепок по этой лапке.
– Ульяна, не лапай, я сам-то его в руки взять боюсь.
А ведь так просто, вставь батарейку, переведи ползунок в положение «Вкл», открой объектив и направь прибор на пионера. После этого нажимаешь третью кнопку, набираешь на диске «два-три-восемь-пять» и еще раз нажимаешь третью кнопку. Ну, а потом, пользуясь таблицей кодов из инструкции, делай с пионером что хочешь. Или, если времени нет, то можно два раза одновременно нажать вторую и третью кнопки и тогда – полное стирание накопленной личности и возврат к базовой программе, или так же нажать первую и четвертую и дематериализовать пионера до конца цикла.
– Девочки, постарайтесь запомнить мои слова. Очень сильно постарайтесь.
Обращаюсь больше к еще не проснувшейся, Саше. Или к не активированной? Нет, все-таки, к не проснувшейся. Ульяна-то, надеюсь запомнит, хотя ее это больше касается.
– … если увидите кого в лагере с такой сумкой – будьте очень сильно настороже. Ну а если увидите у кого такой прибор в руках, то бегите со всех ног и прячьтесь так, чтобы вас не нашли.
– А что это?
– Это смерть. Смерть или сон, но, все равно – это как смерть.
Ульяна понимает, вижу по глазам, и смотрит на прибор уже с испугом. Саша-же переспрашивает.
– Это как, «сон, как смерть»?
Сашенька! Я не смогу тебе этого рассказать, ты, сейчас, либо примешь в штыки, либо слепо поверишь, как пророку, а это еще хуже, потому что это путь в тупик. Надеюсь, ты сама, со временем, дойдешь, ведь должна-же, иначе я тут зря свои последние пять дней доживаю. Но подсказку я тебе дам.
– Саша, мир, он ведь не только то, что ты из окна видишь. Вспомни хоть вашу записку, которую вы нашли на банке с вареньем.
Ульяна-же находит объяснение по понятнее.
– Загипнотизируют тебя, поняла? И, что захотят, то ты и будешь делать, и будешь думать, что так и надо.
Не знаю, о чем подумала Саша, но краснеет она от этих слов ярче своего галстука. А нам уже пора на линейку, Саша убегает к себе переодеться, а я ловлю Ульяну за руку.
– Ульян, сегодня же день уборки. Поруководишь моими на спортплощадке? Можешь и в футбол с ними поиграть. А я попробую все-таки поспать до обеда, а если повезет, то и до вечера.
– Тебе это дорого обойдется… – Ульяна хочет поторговаться, но потом, еще раз посмотрев на меня, только кивает.
– Хорошо, отсыпайся Сёмка. Только ты так и не сказал, почему не спал. Зубы нам прибором заговорил, а почему не спал – не сказал. А я чувствую – это что-то плохое.
– Уля, честно?
Я решиться не могу. Потому что сделать, все равно, ничего нельзя.
– … ты права, но я пока не могу. Когда соберусь, тогда расскажу.
Все, наверное, не расскажу, но, что тебя ждет, после моего ухода, Рыжуха моя, я расскажу обязательно. Не смотря на угрожающее обещание Алисы. Все должно быть честно.
– Смотри, буду ждать.
А линейка уже начинается. Ульяна, с моими проблемами, не успевает переодеться и получает втык от вожатой за футболку и шорты. Правда, втыки от вожатой на Ульяну действуют, как летний ветерок, ну, на то она и Ульяна. На линейке я, все-таки, сплю, сплю стоя и с открытыми глазами, кивая и вставляя реплики в нужных местах. За завтраком ограничиваюсь чаем, потом думаю – куда бы спрятаться, чтоб не нашли? Собственно, годных мест четыре: остров Ближний, чердак в старом лагере, поляна на берегу озера, где Лена прятала Второго в прошлые циклы, и моя поляна. Пока иду к себе за верным парусом (или за верной портьерой – это как считать), выбираю свою поляну. Ближний и поляна Второго отпадают из-за Лены – вдруг ей захочется там побывать? А там я – во сне слюни пускаю. В старый лагерь идти не хочется, просто не хочется. Так что остается только моя поляна. На спортплощадке нахожу Ульяну, раздающую задания футболистам, отвожу ее в сторонку и говорю.
– Помнишь, где нашла меня в прошлый цикл? Вот там я и буду. Но, до обеда, будить, только если Генда сойдет с пьедестала.
Это, чтоб не обижались на меня, что я скрылся в неизвестном направлении.
Забираю с собой подстилку, забираю с собой будильник и бочком, Ульянкиными-же тропами ухожу в лес. В лесу, ободрав бока, пока пробирался через кустарник, заползаю, буквально заползаю, там, в одном месте, только ползком, Ульянка проходит, а мне – только на четвереньках, на свою поляну, разуваюсь, выставляю будильник на 13-00 и засыпаю, завернувшись в парус. Перед сном еще думаю, что, не смотря на выключатель, что-то в голове все-же остается, на уровне подсознания. Не зря же я был таким скрытным пионером, и начал активничать только уже в самом конце.
Сон, да. Опять этот квартал двухэтажек, опять эта школа, опять этот сквер. Только, на этот раз, я без провожатого. Пересекаю трамвайную линию и обнаруживаю, что лесенка на обрыв разрушена. От лестницы осталась только часть каркаса. Металлические ступени срезаны и свалены в кучу недалеко от трамвайной остановки, а на рельсах стоит грузовая платформа и пара рабочих перекидывает на нее эти ступени. А мне нужно туда – наверх, и я лезу по обрыву, ломая ногти цепляясь за остатки каркаса и понимая, что безнадежно опаздываю. А, когда я уже почти добрался до верха, и мне остается преодолеть три метра скалы, и я стою, задрав голову, на какой то металлической площадке, сверху показывается Ульянка, опять повзрослевшей в моем сне Ульянка, она улыбается мне, что-то кричит, а потом бросает сверху веревку с альпинистским карабином на конце. Карабин раскачиваясь выбивает из обрыва мелкие камешки, камешки со звоном ударяют о металл площадки, этот звон переходит в звон будильника, от которого я и просыпаюсь.
– С добрым утром!
– Мерси.
Только этого мне еще не хватало. Выпутываюсь из паруса, сажусь, поднимаю глаза, так и есть – Пионер. Вот с кем мне общаться не хочется, так это с ним.
– Ты знаешь, у меня по вторникам не приемный день, – говорю ему, а сам аккуратно сворачиваю свою подстилку. Разве что ты захочешь в футбольную секцию записаться.
– А может, все-таки уделишь мне чуть внимания? Я минут сорок ждал, пока ты проснешься. Тем более, это и в твоих интересах тоже.
Не отвечаю, продолжаю сворачивать подстилку, поднимаю с земли будильник и прячу его в карман. Поворачиваюсь в сторону лагеря. А мне в спину летит.
– Ну и каково себя чувствовать в свой последний цикл? Я загляну дня через два-три, расскажешь? Или, может все-таки, не в последний?
Интересно. Я в его памяти копаться могу, ну, не во всей, правда, только в ранних циклах, а он, значит, мои циклы считает?
Оборачиваюсь, но Пионера уже нет. «Меня царицы искушали, но я не поддался!» Исходя из того, что он пришел ко мне, а не к Второму, да еще и с намеком на продолжение банкета, нужен ему именно я.
Пока выбираюсь к лагерю, понимаю, что, во-первых, на обед я безнадежно опаздываю, а, во-вторых, есть у меня два часа свободного времени, которое можно как-то потратить, потому-что к Глафире Денисовне я точно не пойду. Убивать я ее, все-равно, не буду, будь она помоложе, раза в три-четыре, я бы, не поглядев на разницу полов, влепил ей по физиономии, а словами… Я не хочу с ней разговаривать! Но есть хочется. Идти побираться в столовую – значит общаться с той же ГД, придется доедать остаток сухпайковых сухарей, и до ужина – это всё. Ладно, переживем.
С независимым видом прохожу мимо столовой, как-будто так и планировалось и иду прямо к себе, но на траверсе столовой меня перехватывают все те-же Ульяна с Сашей. Ага, дежурные. Вот не любят они друг-друга, недолюбливают, а, мало того, что в одной компании оказались, так их и жизнь постоянно вместе сталкивает. Поэтому занимают они места по обе стороны от меня, пользуясь мною, как перегородкой. Но друг-друга все-таки признают, и звучит это так: «А мы тебе обед сберегли!» С ударением на «мы».
– Правда первое не удалось из столовой вынести. Поэтому – только второе и термос с какао.
Ну не нравится мне здешнее какао.
– Какао вам – за труды, а второе мне. А я чаем обойдусь.
Интересно, как это, насквозь правильная, со слов Лены, Саша решила поучаствовать в краже продуктов?
Сижу в тренерской, ем пюре с котлетой, девушки допивают какао.
– Справилась без меня с уборкой, Ульяна?
– А что там справляться? Конечно справилась, раньше же без тебя обходились. Ой. То есть я не хотела сказать, что ты нам совсем не нужен.
И смущенно замолчала.
– А я и не успел об этом подумать, не переживай. Новенький как?
– Ну как. Ходит, слоняется, бормочет что-то про себя. От вожатой уклоняется. Не мешает никому, и то хорошо. Алиса его припахала площадь подмести – подмел и свалил.
Ну вылитый я в молодости. А сейчас он в библиотеке должен быть, по программе, но поскольку программа давно уже слетела ко всем чертям… Да пусть ходит где хочет, в конце концов, имеет право. Я тоже имею право послать некоторых персонажей далеко и надолго, и отправляюсь на пляж, чтобы подменить там вожатую, о чем тут же и сообщаю своим прокормительницам. Вот, честное слово, если бы баба Глаша сама мне все рассказала, в том числе и про свою роль и ответственность за применение выключателя по мне подобным, я, скорее всего, ее бы не отправлял сейчас в игнор, но нет. Так или иначе, но я на пляже. Девочки разбегаются по своим делам, вожатая, кивнув мне, тоже собирается и уходит, и, из старших, остаемся на пляже только мы с Алисой. Ну, у Алисы свои дела, а я тут, вроде как за мелкими приставлен следить, поэтому в воду не лезу, а сажусь на песок рядом с Алисой и собираюсь начать светскую беседу.
– На дискотеку-то идешь? Или за гитару спрячешься?
Ага, щасс, ответила она мне – ко мне является делегация, в лице Гришки и обоих зайцев, и просит поработать нырятельной вышкой. Совсем страх потеряли. Алиса только смеется.
– Иди-иди. Работай, физрук.
Разрешил со своих плеч в воду прыгать, так чуть мне глаз пяткой не выбили. Чешу лоб – больно, может шишка даже будет.
– Все, я свой прогул загладил, дальше без меня.
– Семен, а почему тебя утром не было?
– Отсыпался я. Не читай по ночам, а то потом днем отсыпаться придется.
– Семен, а ты продолжение сказки придумал?
– Нет еще. Все, хватит меня в воде держать, я на берег пошел.
Пока малявки прыгали с меня, пока выбрался на берег – Алиса уже ушла, теперь даже и поговорить не с кем. Перебираюсь, на свое место – повыше, чтобы обзор был, сижу, прикидываю планы на остаток цикла.
Что там нас ожидает? Сегодня дискотека, завтра, с огромной вероятностью, придется выковыривать Шурика из подземелий, послезавтра – поход, от которого не отвертеться, пятница – ничего и суббота – отъезд и мой последний сознательный день. Что нужно будет сделать? Сегодня – ничего, разве что, понаблюдать за Вторым и… Может посводничать? Электроник и Женя? Нет, пусть этим девочки занимаются.
Опять ко мне та же самая делегация мальков.
– Семен, а как порох поджигают?
– В смысле?
– Ну, когда взорвать, что-нибудь хотят, его же поджечь надо.
– А-а-а, понятно. В старину – фитилем, а сейчас все больше электричеством. Стоп-стоп-стоп, а что это вы взрывать собрались?
Не Генду ли?
– Нет, ничего мы взрывать не собрались. Мы поспорили просто.
– Честно – ничего?
– Честное пионерское!
Ну ладно тогда, хотя проследить стоит, за Гендой. Алиса-то его явно не тронет, а завтра, по программе, попытка подрыва памятника. С системы станется на это дело малолеток отправить.
Продолжаю планировать. Завтра – пусть Второй этого очкарика ищет, а я сбегаю, с утра, в шахту, под видом поиска и записку самому себе обновлю, чем черт не шутит, вдруг еще прочитаю. Значит нужно будет этой ночью автобиографию сочинить. Поход, послезавтрашний, будь он не ладен, я подумаю о нем завтра. Пятница… Меня прерывает Электроник.
– Привет, о чем задумался?
Смотрю на него и, как обычно, меня дергают за язык.
– Как у тебя с Женей дела?
Электроник только вздыхает и смотрит в сторону.
– Понятно. Опять послала. Ты, главное, не сдавайся, вода камень точит.
«Вредные советы», – дополнительная глава то меня.
Тут меня зовут играть, и мы прерываем наш диалог. Волейбол, с пяти, до половины седьмого, стал уже привычным и ожидаемым всей компанией. Правда, на этот раз в регламент мы внесли изменения, вся компания резвится не на спортплощадке, а на пляже. Отвлекают красивые девушки в купальниках, отвлекают. Так что я не играю, а только пялюсь, в попытках играть, не смотря на то, что знаком с этими девушками уже бесконечное время, и на ранее декларированное к девушкам братское отношение.
Наконец, время отведенное на игру заканчивается, заканчивается и «пытка» эротикой.
Алиса смеется.
– Ну слава богу – живой, а не робот. В каждой по дырке проглядел, а то мы уже беспокоились – что с нами не так?
– Так вы нарочно, что ли меня дразнили? Алиса, властью физрука, заставлю прыжки и стометровку сдавать.
– Ой, Семен Семенович, только не бросайте меня в терновый куст.
А, когда уже подошли к спортзалу, Алиса хлопает себя по лбу.
– Вспомнила! Дискотечный усилитель не работает, кибернетики его разбирали, починяли, а починить и собрать не успели. Помоги мне с эстрады второй принести.
– Хорошо. Сразу после ужина?
Идем к столовой. Тихо спрашиваю у Лены.
– Заметила? Второй стоял поодаль, смотрел, как ты играешь.
– Заметила. А подойти так и не решился. – Лена вздыхает, опускает глаза и, на мгновение, превращается в Лену повседневную.
– Леночка, мне нужно рассказать тебе, все, что я знаю. Выбери время до конца цикла.
– Хорошо.
Больше, сейчас, говорить не о чем, поэтому подходим к столовой молча.
– Семен, не забудь, сегодня дискотека!
Вы, только что, прослушали традиционное приветствие вожатой при входе в столовую.
– Ольга, я-то не забуду. А вот отдельные пионеры – те могут.
Баба Глаша поглядывает из глубины кухни, но молчит. Я делаю вид, что не замечаю ее.
Беру поднос с ужином, сам сажусь рядом с амазонками.
– Ульяна, рыбу возьмешь? А то я минтай не ем.
Та еще мясорубка, не глядите, что мелкая. От минтаины остается только скелет, а я довольствуюсь рисом и жареным луком. Ульяна смотрит на это безобразие в моей тарелке, потом исчезает на кухне и появляется с котлетой на блюдце.
– Ешь. А то скажешь, что тебя объедаю.
Гм. Есть хочется, но моральные принципы, как же они?
– Ульяна, котлету украла или повариха дала?
– Повариха, а что?
– Да ничего, поругался я с ней, правда она об этом не знает. А эта котлета, это вроде как косточка собачке, чтоб не обижалась.
– Я для себя просила, если тебя это беспокоит.
Спиной чувствую, как баба Глаша поглядывает на нас в окошко раздачи. Несчастная старуха, окруженная тоской и одиночеством. Представляю себе сцену.
Ульяна: «Баба Глаша, а дайте еще чего, не наелась.»
Повариха: «Вон котлеты на сковородке…» – И реплика, в сторону «Знаю, что он рыбу почти не ест.»
А пофигу. Убила меня выключателем, пусть не лично, но приказы соответствующие отдавала, пусть теперь котлетками надежду на прощение покупает. Так и запишем.
Пока размышлял – котлета закончилась.
– Давно хотела тебе сказать. Не делай так. – Это Ульяна.
– Как?
– Иногда, когда ты так задумываешься… Тебя, как будто нет. Тело – вот оно, сидит жует, а глаза пустые, как у тех пионеров у ворот.
– Уля, я не умею иначе. А заметно?
– Если не присматриваться, то не очень. А если присматриваться, то страшно – вдруг уйдешь в себя и обратно не вернешься. Корми тебя потом с ложечки, вытирай тебе попу.
– Да ну тебя, все бы тебе хиханьки. – Сам улыбаюсь, девки улыбаются.
– Ну что, – спрашиваю Алису, пошли?
Алиса кивает, мы относим тарелки на мойку, выходим из столовой и направляемся в сторону сцены.
Но когда проходим по площади и уже собираемся свернуть на аллею ведущую к сцене, я, краем глаза, замечаю непонятную вспышку в одном из домиков и слышу хлопок, а потом звон стекла. Обрываю какую-то маловажную беседу с Алисой и бегу туда. Одиннадцатый домик, рядом с Жениным, Васьки и Сереги-зайца. А вот и обитатели, оба жильца и плюс Оксана, а из окна и двери домика выползает густое облако белого дыма.
– Стоять, не двигаться!
Васька не слушает меня и забегает, обратно на крыльцо, примериваясь прыгнуть внутрь. Хватаю его за плечо.
– Сдурел?!! Этот домик сгорает за две минуты!
– Гришка там!
О госссподя, думаю с досадой, избавь меня от этих подвигов, ну почему, почему я? А сам отталкиваю Ваську, выдергиваю за ремень уже заныривающую в дверь Алису, юбка с нее, при этом, сползает, обнажая приятные глазу ягодицы, трещит материя – будет мне потом пендель от девочки, но мне не до этого. Набираю полные легкие воздуха и прыгаю в домик сам.