луст ан повер

Лагерь у моря часть 45. Рут Алисы. Выбрано "Принять участие".

Страница фанфика на Фикбуке

Часть 40

Часть 41
Часть 42
Часть 43
Часть 44

Может атмосфера всеобщего веселья, так на меня подействовала, или просто детство в одном месте заиграло… Но я решил тоже поучаствовать в творившемся на пляже безобразии. Тем более, на моих глазах, на батут залез один из вожатых.
-Док. Куда намылился? – спросила из-под зонтика госпожа Ольга ленивовна.
-Куда-куда, за плавками, - ответил я, краем глаза наблюдая за площадкой. В противники вожатому вызвался сам физрук, и спустя две минуты, отдыхающие радостно улюлюкали. Глядя на картину "Летающий вожатый, одна штука".
-Ооооо, - многозначительно протянула Ольга, - не терпится посмотреть на твоё участие.

Я шел к корпусу, лавируя между зеваками, стараясь никого не задеть. Упадет - ушибется, а мне потом лишняя работа. Ноги утопали в мягком песке, у самой кромки пляжа возились детишки, собирая ракушки. Одна девочка, младше даже Ульяны, громко возмущалась тем, что мальчишки не делятся добычей. Кудрявые светлые волосы, дергались туда-сюда, пока их хозяйка высказывала все, что думает о жадинах.
-Эй, малышка, - тихо шепнул я,  наклонившись к мелкой, - если немного раскопать песок у берега, найдешь кучу раковин. Только тсссс, это секрет.

Недоверчивый взгляд мелкой, сменился на удивленный, сразу же после того, как она копнула песок игрушечной лопаткой. Среди кусочков мокрого грунта, торчали несколько створок моллюсков. Девочка удивленно посмотрела мне вслед, такими глазами, будто я как минимум, открыл ей секрет добычи золота из свинца. Эх, детство. Сколько я с моря таскал всего домой, вот так вот копаясь то там, то здесь. Так, под крики чаек и детворы, я покинул пляж, и дойдя до небольшого переулка, окруженного глухими стенами и не особо просматриваемого…

-Шифт, - перешел я в режим ускорения, убедившись, что вокруг никого.
Не то чтобы я боялся, что веселье закончится без меня. Просто в этом состоянии, я менее подвержен воздействию окружающей среды. Хоть какой-то способ, частично справится с жарой, и духотой от которой уже выступал пот на коже. Я ровным шагом шел к корпусу, мимо застывших отдыхающих: мимо двух мальчишек, кушающих мороженное, мимо девочек на роликах, мимо группы со старшего отряда. Которая развалилась на траве, в тени огромного тополя.

Но внезапно, в тишине застывшего мира, в царстве исчезнувших шумов и суеты. Я отчетливо услышал звук… Шумел двигатель. И этот, казалось бы, самый обычный и привычный звук мотора, загадочным эхом разносился вокруг. Звук шел со стороны остановки, любопытство взяло верх, и я пошел глянуть что там. По дороге я не раз убеждался, что не вышел из режима. Всё застыло, замерло как на стоп-кадре. Когда-то в ускорении мир вокруг меня двигался еле-еле, сейчас же я освоил его настолько, что всё вокруг полностью останавливалось. Думаю со временем, я научусь регулировать это, а пока гляну что за странный шум.

Чем ближе я подходил к остановке, тем сильнее понимал, что это звук работы большого двигателя, а не какой-нибудь легковушки. Оказавшись же на остановке, я увидел, огромный, красивый "Икарус". Кузов автобуса блестел как новенький, и слегка подрагивал, из выхлопной трубы шел едва заметный дымок.

-Что за…? – прошептал я удивленно. Это странно, очень, очень, очень странно! Не может же такого быть, что один автомобиль во всем лагере, существует вне привычного времени. Я обошел его со всех сторон, и не нашел ничего необычного. Нормальный автобус с номером 410, разве что ОН МАТЬ ЕГО РАБОТАЛ! В отличие от остальных машин. Тарахтел двигателем, несмотря на то, что в нескольких сантиметрах от него, замерла стайка голубей, вмурованная в воздух, словно в стекло. Раньше я видел такие автобусы только на картинках. Водителя не было, ровно, как и пассажиров, вот только двери - были открыты. Словно приглашали зайти внутрь.

-Что, ты, такое? – отчеканил я, почесав подбородок, было даже мимолетное желание залезть внутрь. Там в салоне, виднлись ничем не примечательные автомобильные кресла, место водителя красовалось большой подушкой, а на панелях были разные наклейки и сувениры. Началась битва здравого смысла с любопытством. Где первый победил с разгромным счетом. А любопытство, напоследок, робко попросило, хотя бы дотронутся до этого Чуда-юда.

Медленно, я опустил ладонь на чистую поверхность кузова. Сначала ничего не происходило, но затем. Больше всего это было похоже, на то, как кто-то зажал стрелку в сторону, на клавиатуре компьютера, при просмотре двух разных картинок. Две реальности, мелькали одни за одной. Вот наша остановка с огромными автоматическими воротами, целым парком автомобилей, и информационными стендами. Сменяется скромными, уютными металлическими створками, с колышками в ретро стиле. По бокам от ворот стояли статуи детей, мальчик и девочка. Судя по всему это пионеры, если смотреть на галстуки. Дорога тут, серой стрелой пронзала море ярко-зеленой травы. Бездонное голубое небо, пестрящие в траве цветы, яркий, красочный мир. Из машин был только тот самый "Икарус", да припаркованная у самых ворот старенькая волга. А над воротами, красовались большие буквы "Совенок"…
Только моё обостренное восприятие, позволяло всё это разглядеть. Чехарда реальностей всё ускорялась, а рука, как назло, не двигалась, прилипла к корпусу будто приклеенная. Я чувствовал, как меня затягивает, уносит куда-то далеко.

"-Вот уж нет, Чувак. НАМ ТУДА НЕЛЬЗЯ!" – прозвучал до боли знакомый голос.
Рисунок на спине ожил, черная змея, переливаясь на солнце блестящей чешуей, поползла по правой руке. Дойдя до самой кисти, и в то же мгновение, меня отбросило от автобуса.
-ТЫ! – закричал я про себя.
"-Нет, блин, испанская инквизиция! Чувак, меня не было несколько дней, а ты уже чуть не влип! – возмущенно сказал шиза."

Этот гад, я так по нему скучал! Он был со мной много лет, и, думая что потеря его навсегда, я был опустошен. Кто бы знал, что после стольких лет конфликтов, я не смогу представить свою жизнь, без слегка циничного, ненормального внутреннего голоса.
"-Эй, я вообще-то всё слышу!"
-Но как?- Задал я единственный пришедший на ум вопрос. – Ты же исчез.
"-А вот это уже тебя надо спросить. Чувак. – Задумчиво ответило моё альтер-я".
"-По моим догадкам, я должен был раствориться, и сгинуть без следа, - ненадолго шиза умолк, обдумывая, что сказать. - Но, ты что-то нахимичил. Теперь мы одно целое, не два разных сознания, а просто грани одного Я."
"-Не спрашивай! Сам не в курсе, даже говорить не мог с тобой. - Голос слышался не как обычно в голове, а со стороны черной змейки, уже вернувшейся на спину. – Только когда нас чуть не утащило в параллельный мир, я смог вмешаться."
-Ты вернулся друг, - мой голос немного дрожал, - а как и зачем, мне всё равно.
"-Отставить сопли! – узнаю манеру общения шизы… -Что это вообще за металлолом, и как он тут оказался?"

Шиза немого переборщил с эпитетами, так называемый "металлолом", выглядел как будто только что сошел с конвейера. И словно издеваясь, шумел мотором, вопреки застывшей реальности. Осмотревшись вокруг, и убедившись, что выйдя из ускорения не привлеку лишнего внимания, я сосредоточился.
-Шифт.
Стоило времени вернуться в привычное русло, Икарус исчез. Просто миг, и на его месте стоит старый, видавший виды ЛиАЗик. Вот это вот, нифига не смешно!
"-НУ НИХУ…лиганы же его сперли!? – шиза наверняка хотел выразиться по эмоциональней, ха. Видимо после слияния, характер частично изменился не только у меня".
-Это всё очень странно! – сказал я вслух, а затем уже мысленно, - и давай пока оставим эту штуку в покое!
"-Согласен полностью! Чувак. – выразил одобрение внутренний я. – Тем более, нас ждет пляж, вдруг обломиться даже со Славей, покувыркаться на батуте…"
-Так ты всё видел?
"-Слышал, видел, , - начал перечислять шиза, - говорить почему-то не мог, точнее, говорил, только ты не слышал. А там в бане, я горжусь тобой чувак,чувствовал это был мастер класс! И вообще, какого хрена я справа?! Я чувствую себя в этом рисунке!".
-А чем это ты недоволен? – спросил я, уже предчувствуя очередную подначку.
"-Чувак, я знаю, что ты делаешь правой рукой, у нас, конечно, есть Алиса теперь… - эта скотина сделала многозначительную паузу. – но ёлки палки, я не хочу быть именно тут".
-ТЫЫЫЫ!
"-Имею в виду, ноги чешешь , ампулы иногда в ней ломаются,- невинным голосом прозвучало в ушах, - а ты что подумал? Ай, ай, ай".

-Сволочь ты шиза, - ответил я, - но я скучал.
"-А я, нет! Вот ни капельки! – сказал шиза, так я ему и поверил… ага, конечно".
До комнаты я дошел спокойно, и, вооружившись плодом труда китайской текстильной промышленности, отправился обратно. При этом используя шифт. Помню, возле пляжа есть несколько кабинок, где вполне удобно будет появиться, при этом, не привлекая внимания. Икарус стоял на месте, всё так же, с призывно открытыми дверьми.
"-Даже не думай! – Шиза был на стреме. – Кто знает, что ждет нас в другом мире".
-Почему ты так уверен, - спросил я, - что там именно другой мир?
"-А я наблюдательный, - прозвучал самодовольный ответ, - да и, чувствую. Сам не могу понять почему, просто знаю. Этот автобус, мост, связующее звено между мирами. Как и наша хвостатая подруга, кстати говоря".

Спустя несколько минут, я уже выходил из кабинки. Немного непривычно, когда на тебе только плавки, и народу вокруг много. К счастью взгляды всех, были прикованы к платформе, на которой возились очередные девчушки. С визгами толкая друг дружку. Иначе мне было бы не по себе, хотя чего я стесняюсь?! Подумаешь кожа бледная, ну не загорал я в отличие от других, сычевал в кабинете! Вот только два рыжих энерджайзера, навсегда изменили мою жизнь. Да и вообще, я немного нимало супергерой!

"-Ага, человек-терапевт, супергерой России, - прокомментировал ши, - спасет всех, и от всего. Но по графику, и очереди большие. Ха".

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2732304
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2740447
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2744500
4 глава http://vn.reactor.cc/post/2752906

V

Сказка рассказаннаяУльяной-большой

Давным-давно... «Нет, Семка, не в далекой-далекой галактике», – в некотором царстве, в некотором государстве,стоял пионерский лагерь. И вот однажды приехал туда пионер. До конца смены оставалась всего неделя, а он взял и приехал, только что он, глупый, за эту неделю успеет?

«Сестренка,не морщись, это история не про черного пионера, а наоборот.Откуда я про черного знаю? Так все про него сочиняют,не ты одна.»

Что он там делал, эту неделю, никто не вспомнит, наверное: ни другие пионеры,ни он сам, ни вожатая, может только кто-то из персонала, если захочет, но ведь давно же это было. А на следующую смену опять приехал, и тоже с опозданием, и наследующую, и на следующую…

«Что значит, сколько лет пионеру было? Неважно, это же сказка, Алиса, ты просто слушай. Про Питера Пена читала? Ну вот,а сейчас слушай. Семнадцать ему было, каждую смену. И другим пионерам тоже, а кому и меньше. Кое-кому и четырнадцать, в сентябре исполнялось.»

И так каждую смену и всегда семнадцать,сказка же. Да, остальные пионеры тоже одни и те же приезжали, только вовремя,на полную смену и никто из них прошлую смену не помнил.

«Семка,не мешайся, и вообще, не путайся под ногами,это моя сказка,а не твоя. Ты ту, свою, которую на острове начал рассказывать,так и не закончил, а ведь Гришка все ждет. Хорошо, что он маленький и для него все в одно бесконечное лето сливается, а то давно бы плюнул и ждать перестал.»

Ну и отличался наш пионер от остальных-прочих,а чем – потом расскажу.

Много с ним всякого за эту неделю происходило, но всегда, в каждый его заезд, все, как будто повторялось. Начинал с того, что, как положено, с обходным бегал, с пионерами знакомился, с кем-то так привет-привет,пока-пока; с кем то ближе, с кем то совсем близко и каждый раз думал, что вот, смена закончится, он друзей-то не потеряет. А смена заканчивалась, он домой приезжал,и оказывалось, что все это сон и что пионеру тому, на самом деле, двадцать семь лет, семьи у него нет, любимой девушки нет, друзей нет, любимой работы нет, просто одна тоска безрадостная.День проходил, а вечером он опять засыпали опять ему снилось, что он пионер,опоздавший к началу смены.

Так много смен прошло, а пионер тот…

«Как звали? Не важно, пусть будет Степан.»

Так вот, Степан те свои сны утром забывал и днем жил обычной жизнью, а во сне сначала помнил, что хоть он и пионер,но ему на самом деле двадцать семь, и зима у него в городе, и Новый год скоро,а потом почти забывал, что это сон, верил,что все, что в лагере – на самом деле с ним происходит, а сон – это та его взрослая жизнь. И правильно верил, потому что однажды он взял и сам себе записку оставил и на следующую смену ее прочитал.И на следующую, и на следующую… В общем,если долго колотить по одному месту, то когда-нибудь в этом месте появится трещина, в общем, когда в сто тысяч миллионный раз ему эта записка попалась,вспомнил он, как эту записку писал и постепенно понял, что на самом деле все здесь живут, просто забывают об этом, а то, что считают домом – только сон. Ну,еще разные проверки делал и в лагере, и дома, но все сходилось. И как только он это понял, так начал свою жизнь в лагере запоминать, а те сны, что про взрослую жизнь, у него постепенно прекратились.Он помнил, что ему двадцать семь и иногда вел себя так, как будто ему двадцать семь, но внешне был как все пионеры и ничем от них старался не отличаться.

А он отличался,помните, я говорила? Просто, все в лагере жили, как роботы: записано в программе у роботов, что нужно купальный сезон в четверг открывать, а в субботу спортивный праздник устраивать – так и будет,записано, что вон тому пионеру должна нравиться вот эта пионерка – так и будет, написано, что другая пионерка должна убежать купаться за территорию на четвертый день после приезда, значит она убежит, и ее там поймает вожатая и накажет, потому что у вожатой тоже программа – пойти и проверить выходы к воде за территорией. А что там дальше,вокруг лагеря, их не интересовало, и даже самые любопытные дальше костровой поляны не ходили никогда. И думали все,что так и надо, что это как будто онисами все делают, так как хотят.

«Да, Сем, спасибо, очевидные причинно-следственные связи, именно так.»

А когда тот пионер приезжал вся программа начинала рассыпаться, потому что тот пионер просто жил, даже когда еще ничего не помнил: сегодня он на гитаре учится играть, в следующую смену вдруг активистом оказывается, в следующую – прячется от всех, – что-то в его программе не учли и она не работала. Ну а остальные только рады были и тоже начинали жить, потому что программа рассыпалась и надо самим думать, потому что они, хоть и как куклы были, но не куклы же, пусть они ничего и не помнили, и программа ими руководила,но они тоже любили и чувствовали, и плохо им было, где-то внутри, пусть они и не понимали, что с ними происходит.

«Сем, если тяжело сидеть, ты ляг. Мы не обидимся.»

Ну, а тот пионер, он разворошит лагерь и хорошо ему, потому что видит,что и люди вокруг, оказывается, живые,и сам он живой, а не кукла и не сумасшедший.С кем-то подружится, в какую-то девочку влюбится, какая-то в него влюбится. Он может потому и понял все про себя, что все, что человеческого от пионеров получал, он в себя впитывал и сам изменялся, может быть просто случайно, может по недосмотру программы. А когда изменений много накопилось, он и стал отличаться от того пионера для которого программа была записана.

«Алгоритм поведения, спасибо, Семк. Девочки, я понятно рассказываю? Хорошо.»

Вот только плохо ему бывало потом,когда старый цикл заканчивался, а новый начинался.

«Цикл?Да, он, сестренка, смены циклами стал называть, потому что все по кругу ходило.»

Приезжает в лагерь, а там все по прежнему и никто его не помнит, даже та,с кем в любви друг-другу клялись –смотрит на него и не узнает и надо все с начала начинать. Начинаешь с начала,а результат другой: с кем неделю назад дружил, с тем сегодня поссорился, кто тебе жуков в ботинки подбрасывал – тебе в глаза заглядывает и каждое слово ловит, потому что живые же люди и С…Степан, и те, что вокруг него, они не могут каждый раз одинаково. А на следующий цикл опять надо по полной выкладываться,чтобы до пионеров достучаться, потому что если просто сидеть и ничего не делать, то все пионеры и ведут себя как куклы, а так, из цикла в цикл, в окружении кукол, с ума можно сойти. Некоторые исходили.

«Молчи, Семка, не говори ничего».

Вот тот пионер и решил из этих циклов вырваться, взял и сбежал из лагеря. И получилось так, что прибежал в другой лагерь, точно такой же, думал, что убегает, а оказался в другом лагере. Цикл там прожил – убежал в третий. Потом в четвертый, пятый,тридцать третий. Много лагерей и все одинаковые и в каждом одинаковые пионеры.Почти одинаковые, потому что живые же люди, не может программа совсем все в человеке отключить. И Степан тот опыта набирался и вот однажды получилось у него до двоих достучаться так, что они тоже стали все помнить. А на следующий цикл еще до одного, а потом еще, потому что, чем больше человек в лагере проснулось, тем легче разбудить следующего. И даже если кто опять уснет,он просыпается уже легко, как будто что-то там в голове у него включается.

Вот только те пионерк… пионеры из самого первого лагеря, из которого Степан убежал, они же никуда не делись, они так с ним и остались, в памяти его, и забыть их не получается, и он себя виноватым передними чувствует. Потому что они столько ему дали человеческого, а он разбудить их не может. Вот такая сказочка. Ложь,да в ней намек.

– Подруга, ты в журналы не пробовала писать? В «Уральский следопыт» или в «Пионер» какой?

– А зачем, Алиса?Все равно не напечатают. Я же так, для себя и для вас на ходу сочинила.

– Ну так запиши это, и в стенгазету отдай, хоть нашу.Пусть народ почитает, потому что красиво у тебя получилось.

Вообще, чаепитие удалось. Семен, внешне угрюмый, оказался остроумным и понимающим собеседником нисколько не давящим разницей в возрасте и в статусе. «Девочки, окажетесь у меня на спортплощадке, будете звать меня по имени-отчеству, а сейчас, пожалуйста,просто по имени и на ты. Может быть потом, лет через десять, а сейчас, меня до сих пор коробит.» Рассказали про свой лагерь,расспросили про житье в здешнем. «Почему вожатая меня не помнит – да кто ж ее знает, сам удивляюсь. А бросаться ей на шею с криком: «Оля!» – жены боюсь». Рассказали про футбольную команду в своем лагере, тут Ульяна-младшая с особым интересом посмотрела на гостей и повздыхала: «Жаль, что у нас такой нет.»Поблагодарили за показанное озеро. «Не за что, нам то оно уже не пригодится,потом вам еще одно место покажем.Считайте, что наследство получили. Нет,Ольга о нем не должна знать, все может быть, конечно, но вряд ли. Вот Виола и Анатолий – те знают, но туда не ходят и болтать не будут». «Кто такой Толик? Знаешь, давай не будем ворошить чужие секреты. Вы считали его дурачком, вот и продолжайте делать вид, что считаете. Вреда он никому не принес, а пользы –многим.» «До нашего лагеря? Мы за полдня добрались, но это дорогу нужно знать.» О разном еще поговорили, пошутили, Алиса даже пожалела, что гитару не взяла.

Когда, где-то через час после отбоя, Рыжие шли к себе Ульяна спросила.

– Ну и как они тебе?

– Твоя «сестренка», та, конечно, девушка хорошая, но молодая еще. А вот Семен… Что он там говорил о себе? Что он физрук и заместитель вожатой у себя в лагере? Был бы он у нас в лагере, я бы может и не хамила ему никогда.

– Так я и поверила. Не хамить ты не можешь, только очень близким людям если, а Семен уже занят. Другое дело, что он бы понимал тебя, и на твою ругательность внимания бы не обращал.

– Да, я не знала,что физруки умные бывают. Правда, он может, на лето только, физруком устроился,а зимой, не знаю, может работает где, там где голова нужна.

Тут девочки одновременно встали и одновременно же сделали шаг в сторону ближайших кустов,куда не добивал свет от фонарей, чтобы пропустить совершающую вечерний обход Ольгу Дмитриевну. Та подошла к спортзалу, постояла на крыльце, занеся руку и собираясь постучаться, но передумала и свернула к пляжу.

– Отбой тревоги. Уля, ну ты и слово придумала, «ругательность».

– Алис, а я все  о сказке этой думаю. Как ты думаешь, о ком она?

– А я знаю? Ну не о Семене же. Не хочешь же ты сказать, что мы одну и ту же смену постоянно проживаем,а Семен раньше с нами жил и сейчас проведать приехал. Я так думаю, что ее та Ульяна сочинила, и просто рассказать кому-то незнакомому захотела, чтобы проверить, как получилось.

День, богатый неожиданными событиями, закончился. Девочки добрались до домика, взяли полотенца и побежали к умывальнику. Нужно было успеть умыться и залечь в койки. Скоро, мимо их домика, должна была пройти вожатая, и выслушивать порцию воплей совершенно не хотелось, не хотелось портить впечатление от, в целом, хорошего дня.

Год дракона

Кусочек мира Дубликата.
По сути, это вставка в последнюю главу Исхода.
Описывается тот мир, который снится Алисе между циклами. Для понимания лучше, кроме Исхода (он же Анабасис), прочитать еще вторую, третью и пятую части Дубликата.

***

Квартира номер два. Дощатая дверь, покрытая многими слоями половой краски, кнопка звонка на уровне, чуть выше пояса, чтобы внучке было удобно. Вот только внучка эта давно выросла и уехала. Слышу как подходит хозяйка и, без всяких «Кто там?», отпирает мне дверь.
— Здрасьте, Марьпетровна. Что-ж вы не спрашиваете, кто пришел?
— А зачем, Алисочка? Только ты одна так и звонишь. Как-будто точку ставишь. Переночевать пришла? Заходи.
— Нет, я по другому делу. Я, Марьпетровна, неожиданно в пионерский лагерь уезжаю на две недели. Пусть мои вещи у вас полежат?
Потому что не хочется мне их в квартире оставлять: маманя разных мужиков к себе водит. Раз в полгода новый «папа», и не каждый из «пап» безобидный тихий алкаш.
С некоторых пор я стала угадывать, что сейчас произойдет или о чем меня спросят. Вот и сейчас Мария Петровна запахнёт халат потуже и непонимающе посмотрит на меня, а я объясню в чем дело.
— Самой смешно. Семнадцать лет и пионерский лагерь. Туда, оказывается, до восемнадцати ездить можно. У завучихи дочка должна была поехать, но заболела. Шампанское холодное на выпускном оказалось. Вот, чтобы не пропала путевка, я и поехала.
Отдали мне путевку, потому что путевка в старший отряд. Иначе я бы ее не увидела — рылом не вышла. Ну не хотят старшие в пионерский лагерь ездить: тебе семнадцать лет, а тебя в шортики или юбочку наряжают и заставляют под барабан строем ходить! Лагерь то — пионерский. Вот и не хотят. А вот я, я согласилась — были на то причины. И, мы еще посмотрим, кто там будет под барабан в красном галстуке маршировать. А я как знала, что мне путевку предложат, когда утром мимо школы пошла и на крыльце завучиху встретила. Я же говорю что стала угадывать, что должно случиться.
— Понятно, Алисочка. Может тогда чаю попьем на прощание? Мать то дома? Знает что ты уезжаешь?
Вот не надо про мать. Хотя, Марии Петровне можно.
— Дома она, не проспалась еще. Ничего она не знает, записка на столе лежит. Прочитает, если захочет. И вы простите, Марьпетровна, некогда мне чай пить, правда-правда. А то на поезд опоздаю.
Мария Петровна хочет сказать что-то ещё, но только показывает на угол прихожей.
— Ставь туда своё приданое, не пропадет. Потом в кладовку уберу.
Ставлю, куда показали, пакет с «приданым»: две пластинки, кое-какие документы, тетрадка со стихами и табами, золотая цепочка, письмо от Ленки — она, как уехала в Ленинград семь лет назад, письмо написала, я ей ответила и всё, и закончилась переписка. Вот и всё моё приданое. Остальное везу с собой: спортивная сумка с вещами и гитара в чехле.
— Может все-таки попьешь чаю-то?
— Марьпетровна, ну поезд же ждать не будет. А как приеду, так попьем обязательно. Я обещаю.
Мария Петровна обнимает меня, я обнимаю ее, даже слезинка подступила. Что может быть общего у семнадцатилетней пацанки и семидесятидевятилетней бабушки, всю жизнь проработавшей (она говорит: прослужившей) на должности литературного редактора? Но вот уже пять, нет шесть лет мы общаемся. Началось с того, что она, не вынеся издевательств над гитарой, взяла меня за руку и затащила к себе домой, чтобы: «Хоть три аккорда тебе показать, а то уши отваливаются». Всякое бывало: и орали друг на друга, и ночевала я у нее, и скорую к ней вызывала, и она ко мне в больницу ходила… в больнице все думали, что ко мне бабушка ходит.
— Марьпетровна, вы так прощаетесь со мной, будто я не на две недели, а навсегда уезжаю.
— Беги на поезд, Алисочка. Для меня и две недели могут «навсегда» оказаться. И ты через две недели уже другая приедешь.
Меня разворачивают и легонько выталкивают на площадку. Слышу сзади всхлип.
— Марьпетровна...
— Беги-беги. Может ты и вовсе не приедешь.
На меня последний раз пахнуло смесью запахов валерьянки, герани, книг и каких-то духов, и дверь за моей спиной мягко закрылась.
Ну вот, с единственным взрослым, который что-то для меня значит, я попрощалась. Но что-то было неправильное в этом прощании, как будто последняя ее фраза, про то что я не приеду, не вписалась в ожидаемую картину.
Стою спиной к двери Марьи Петровны и шагнуть к выходу не могу, а вместо этого разглядываю наш подъезд: сантиметровый слой масляной краски на стенах и лестнице, стены зеленые, деревянная лестница — коричневая. Ступеньки за пятьдесят лет вышарканы жильцами так, что на них углубления от ног остались, отполированные руками перила так удобны, чтобы скатываться по ним. И везде: на штукатурке стен, на перилах, на дверях в подъезд — выцарапаны надписи. Каждое поколение детей считает нужным здесь отметиться, оставляя свои имена, а ЖЭК только красит поверх выцарапанного, так что надписи остаются видны. Вон и две моих: «Алиса» и «Алиса+Лена», а к последней надписи Алик дописал «=дуры», за что потом от меня по шапке получил. Один раз за меня, один раз за Ленку… Что-ж мне так идти то не хочется? Может вернуться и попить чаю у Марьи Петровны? Нет! Встряхиваюсь, поезд, действительно, ждать не будет.
Вот и двор. Хороший двор, чтобы там не говорили. Самое главное, что чужих здесь не бывает. Две двухэтажки и одна трехэтажка, стоящие буквой П, огораживают его с трех сторон, а с четвертой он закрыт от посторонних сараями. Когда-то в них дрова хранились, а в шестидесятых, еще до моего рождения, в дома газ провели. Газ провели, а сараи остались. И теперь наш двор, это такой закрытый от посторонних мир: детская площадка у первого дома, перекладины для сушки белья у третьего, и два десятка старых тополей, которые все называют «парк» — посередине.
Наши должны уже собраться у крайнего сарая. Так и есть, вон они сидят и дымят: четверо в карты режутся, Миха с мотоциклом ковыряется, Миха-большой на турнике повис. Венька, как обычно, чуть в стороне и в книжку уткнулся. Портвейн еще не доставали, ну правильно, светло еще, незачем народ дразнить, а то 02 звонить начнут. Сейчас спросят, куда я собралась.
— Привет, Алис. Ты куда это собралась?
— Привет. — Подхожу, пожимаю руки, у Веньки изо рта сигарету вытаскиваю. — Рано тебе еще.
— В пионерский лагерь она собралась. — Говорит, не поднимая головы от баночки с бензином, где лежат детали от карбюратора, Миха. — Пион-нерка…
Миха — единственный кто не курит, еще и отодвинулся от курильщиков, загородившись от них мотоциклом.
Миха-большой отцепляется от турника и подходит к нам.
— В последний раз — пионерка. А вернется — уже взрослая будет.
Не нравится мне взгляд, которым он на меня сейчас посмотрел, а в чем дело — понять не могу.
— Ладно, побегу я, ребята. А то на поезд опоздаю.
Венька закрывает книжку, встает.
— Алиса, я с тобой. Хлеба надо купить, пока магазин не закрылся.
Ну, со мной так со мной, жалко что-ли. Ныряем в заросший кустарником промежуток между сараями и домом, и по тропинке идем к цивилизации. Все я здесь знаю, могу с закрытыми глазами пройти. Слева две девятиэтажки — китайских стены, справа шесть штук пятиэтажек, а между ними пустырь — ничейная территория. Говорят, тут еще девятиэтажки должны были построить, но что-то с грунтом не так. По той же причине и наши три дома не сносят, что ничего серьезного построить нельзя.
— Алиса! — Венька догнал меня и идет рядом. — Алиса, не возвращайся домой, после лагеря.
С чего это вдруг? А Венька продолжает.
— Это сейчас ты живой талисман, а вернешься уже взрослая, и не будет талисмана. Миха уже… — Венька краснеет и замолкает.
Да ну, не верю я ему. Хоть Венька и самый умный из нас, но не верю я ему. Ошибается он. Так ему и говорю, а Венька обижается, еще сильнее краснеет и до булочной больше не произносит ни слова. А меня опять кольнуло неправильностью, вот про это «Не возвращайся», я думала он мне в чувствах признаваться будет, а он… Только, на крыльце магазина Венька прощается, хочет сказать что-то еще, но так и не решается, снова краснеет, говорит дежурное: «Пока!» — и убегает внутрь. Нет, не «Пока!», он «Прощай!», почему-то говорит. Хочу спросить, почему прощай? Но его уже не видно.
Веньке за хлебом, а мне на остановку. До вокзала не так и далеко, но под вечер ноги бить неохота. Набегалась я за день по врачам, пока в поликлинике справку для лагеря получала. Тем более, что уже показалась морда автобуса. Захотелось, чтобы никуда не пересаживаться, чтобы прямо этот автобус меня к воротам лагеря привез, даже номер маршрута для него придумала: 410. Но нет, обычная маршрутная «двойка».
«Следующая остановка — Вокзал!» — вот и приехали. Мне в кассу: завучиха сказала, что договорилась, чтобы для меня билет на проходящий придержали. Плохо, что электрички неудобно ходят, приходится один перегон на поезде ехать. Сейчас сяду на поезд, доеду до следующей станции. Там от вокзала по Вокзальной же улице пройти три квартала и направо еще квартал. Будет горком комсомола, в нем нужно спросить у дежурного, где автобус в «Совенок» стоит. Вот интересно: город один, а на две половины разделен, и между половинами пятнадцать километров степи. Наш район, он перед войной начал строиться вокруг химзавода, и так и называется: Заводской. А в войну еще заводы привезли и народ эвакуированный. Так и получился город разделенный пополам: Старый и Новый город.
Надо документы приготовить, чтобы перед кассой в вещах не рыться. Перекладываю из сумки во внутренний карман куртки паспорт и путевку: картонку, размером с открытку. На одной стороне картонки нарисован совенок в пионерском галстуке, а на другой напечатано: «Пионерский лагерь «Совенок», вторая смена», — и впечатаны на машинке имя и фамилия завучихиной дочки. Потом дочку зачеркнули, и ниже, уже шариковой ручкой, написали: «Алиса Двачевская» — я, то есть. А, чтобы не подумали, что я эту путевку украла (а я могу, у меня это прямо по морде лица видно), еще ниже написано: «Верно. Заведующий учебной частью», — и завучихина подпись. И школьная печать, поверх всего.
Едва захожу в здание вокзала, как над выходом на перрон начинает шелестеть электрическое табло. Все номера прибывающих и отходящих поездов на нем, пути, на которые они прибывают, время их отправления, в общем вся информация заменяется пустыми белыми строками. Острое чувство неправильности буквально пришпиливает меня к месту. Я кручу головой, но больше ничего необычного не вижу. Ну сломалось табло, успокаиваю себя, мне то что? И вообще, мне сейчас к кассам, а там на стене бумажное расписание висит. Ну и табло к тому времени починят, а не починят, так объявят посадку по радио.
Кассы расположены в отдельном здании и проход туда из зала ожидания через тоннель. Мне надо подойти к третьему окошку, к старшему кассиру, Вере Ивановне, и сказать, что я от Ольги Ивановны — завуча. После этого подать свой паспорт и путевку.
В тоннеле безлюдно. Только дядька какой-то идет навстречу, со стороны касс. Я направо и он направо, я налево и он налево. И так несколько раз. Я колеблюсь, или обматерить его для начала, или сразу кастет доставать. Не люблю я таких дядечек с некоторых пор, не люблю аж до кастета, седина им в бороду. Но дядька улыбается обезоруживающе, поднимает руки, прижимается к стене и делает мне приглашающий жест, иди мол. А я сразу успокоилась, даже улыбнуться в ответ захотелось.
— Проходи, барышня, а то до утра тут танцевать будем. Касса то закрыта. — И подмигивает еще, охальник.
Дяденька окает, а я анекдот про охальника в окрестностях Онежского озера сразу вспомнила. Мне, правда, самой захотелось улыбнуться в ответ, но я сдерживаюсь.
— Я слишком юна для тебя, дядя.
И иду к кассам. Дядя, кажется, что-то хотел ответить, но я только слышу, как удаляются его шаги. И опять это ощущение неправильности. Почему в тоннеле не души, что это за дядька, почему закрыта круглосуточная касса? А касса и правда закрыта. Все пять окошечек. И в предбаннике никого, только скучающий милиционер, сидя на скамье дремлет над газетой. Сначала стучусь в третье окошко, не дождавшись ответа начинаю стучать во все подряд.
— Деточка, ты читать умеешь? — Голос из-за спины. Милиционер проснулся.
На окошечке записка, которой только что не было: «Кассы закрыты до 9-00. Администрация». Поворачиваюсь к милиционеру, чтобы отлаять его за «деточку», а того уже нету. Только фуражка на подоконнике лежит. Мне становится не по себе от этой чертовщины и я, переходя с шага на бег, возвращаюсь по тоннелю в зал ожидания. Возвращаюсь. Вот я сделала три шага, спускаясь в тоннель, вот мне стало страшно и я побежала, и вот я уже в зале. Кажется — мгновенно перенеслась.
Пока меня не было зал ожидания изменился. Куда девались люди: отъезжающие, встречающие, провожающие? Почему закрыты все киоски? Куда исчезли ряды кресел в зале ожидания? Табло не работает, расписание со стены снято, только след от него остался, окошечко справочной заколочено. А в буфете сидит давешний дядька, перед ним гора пирожков на тарелке, несколько бутылок с лимонадом и минералкой и начатый стакан с чаем. Кожаную куртку он снял и повесил на спинку стула, оставшись в рубашке с короткими рукавами. Он кивает мне, как старой знакомой, и возвращается к своим пирожкам. По моему у дядьки или стальной желудок, или он самоубийца — что-то брать в вокзальном буфете. Я хочу выйти на перрон, может удастся уехать без билета, но вместо дверей обращенных к перрону я натыкаюсь на свежеоштукатуренную стену. Тупик. Да тут еще и потемнело, откуда-то натянуло грозовые тучи, перекрывшие свет заходящего солнца. Желтые лампочки накаливания не могут до конца победить темноту и в зале устанавливается полумрак. Никого, только дядька, я и стайка цыганок, которые испуганно жмутся в тамбуре, не решаясь выйти на привокзальную площадь, под ливень, который вот-вот начнется.
— Сейчас ливанет. — Слышу я обращенную ко мне реплику дядьки. — Садись, перекусишь, я и на тебя взял. А вокзал закрыт, уже два месяца как, перестраивать в торговый центр будут.
Я, непонятным мне образом, оказалась рядом с дядькой, в кармане, выделенном в зале ожидания, под буфет. Мне становится страшно, но я держусь, а вместо этого начинаю наступать на дядьку.
— Ты. Что все это значит? Это ты все устроил!?
— Что устроил? — Дядька улыбаясь смотрит на меня снизу вверх. — Закрыл вокзал за нерентабельностью? Или подвел тебя к границе пробуждения? Ну да, интерференция снов имеет место быть, но и здесь я не причем, цыгане, конечно, мои, но они же тебе не мешают? Так и шляются за мной ромалэ через все сны, прости уж их за это. Да ты кушай. — Дядя меняет тему, пододвигая ко мне тарелку с пирожками и бутылку с лимонадом. — Или, как хочешь, — девчонки съедят. Вон они, уже бегут. Славяна — та точно не откажется.
Что-то шевелится у меня в памяти в ответ на имя «Славяна», но успокаивается. За окном грохочет, тут же, как по заказу, начинается ливень и становится совсем уж темно, а в буфет забегают две девушки, примерно мои ровесницы, только вот не моего круга. Одна — колхозница, выбравшаяся в город и одевшаяся во все лучшее, хотя вкус, конечно, есть. И каблуки носить умеет и макияж явно не колхозный. «Марьпетровна, зачем вы меня всему этому учите? — Вспоминаю беседу со старушкой. — Мне то эти тонкости зачем? Через три месяца детство закончится, и привет, ПТУ при ткацкой фабрике. А там главное, чтоб помада по краснее была». «Алисочка, никто никогда не знает, как повернется его жизнь». Вторая девушка, невысокая и хрупкая, с умопомрачительно длинными двумя хвостами бирюзовых волос — наверняка иностранка. И одевается как иностранка и ведет себя как иностранка. Кстати, заодно, разглядываю и дядьку: среднего роста, лет ему около сорока, сам не очень крепкий, но мышцы на предплечьях развиты и кисти все в мелких ссадинах. Остатки черноты под ногтями. Слесарь? Может быть. Вот только говорит грамотно и без мата, и слова «интерференция» от слесаря трудно ждать. Я вот только и помню, что интерференция, это что-то из физики, хотя экзамен всего две недели назад сдавала, а откуда это слово знает слесарь сорока лет?
— Еле спаслись от дождя, дядя Боря! — Обращается к дядьке «колхозница».
— Здравствуйте, дядя Боря. — Иностранка обращает на меня внимание. — Здравствуй, меня зовут Мику, Мику Хатсуне. Мику это имя, а Хатсуне это фамилия. Это японские имя и фамилия, потому что мама у меня… — И тут Мику вздрагивает, шепчет что-то вроде: «Никак не отвыкну», — и внезапно замолкает отвернувшись.
На имя «Мику» и на этот словесный поток у меня опять поднимаются невнятные воспоминания. Где-то я слышала это имя, и эта манера тараторить мне знакома. Не могла слышать, но слышала, как-будто даже общаться приходилось. Причем Славяна только чуть задела мою память, а вот Мику — основательно. Пытаюсь вспомнить, не могу, и тут меня осеняет: я, кажется, поняла, что все это сон! А как иначе объяснить эту чертовщину с вокзалом? И дядька этот, он тоже про сон говорил. Грустно. Значит скоро я проснусь и окажется, что ждут меня моя беспутная маманя и взрослая жизнь в общаге ткацкой фабрики.
Девочки делят между собой пирожки и жадно накидываются на еду, при этом иностранка не отстает от колхозницы. Пока они едят и переговариваются о чем-то своем я пью лимонад, закусывая его своим личным печеньем (надеюсь, лимонад безопасный) и разглядываю всех троих.
— Не смотри на них так, Алиса. — Дядька называет меня по имени, а я даже не удивляюсь. Во сне и не такое возможно. — С ЭТИМИ девушками ты не знакома. Позволь официально представить тебе моих подруг по несчастью: Мику Хатсуне и Славяну Феоктистову. Девочки, это Алиса Двачевская, которая вот-вот проснется и покинет нас. Ну, это вы знаете, иначе нас бы сюда не выкинуло.
— Дядя Боря. — Я ожидала бесконечного потока слов от Мику, а она неожиданно грустно и очень просто говорит. — Зачем вы так? Я понимаю, что вам нужно объяснить Алисе, почему мы трое вместе, но я себя несчастной не считаю. Славяна тоже. Да и вы тоже, не прибедняйтесь.
Подольше бы не просыпаться, не хочу! Представляю себе мать, злую с похмелья и не хочу просыпаться! Пусть мне, хотя бы еще две недели в пионерском лагере приснятся.
— Но как я теперь в лагерь попаду? — Обращаюсь к дядьке. В жизни я бы их всех послала, но во сне — почему нет?
— Как всегда, на автобусе. — Дядька пожимает плечами так, будто я у него спросила, какого цвета трава.
— Дядь Борь, — вмешивается Славяна, — она же спит еще, она же место не может выбирать, ты ей хоть наводку дай какую. Где этот автобус, как на него сесть?
— Не ты нОходишь четырестОдесятый Овтобус, а четырестОдесятый Овтобус нОходит тебя!
Дядька окает совсем уж преувеличено. И еще поднимает блестящий от жира указательный палец кверху, чем портит все впечатление. Славяна ждет продолжения, но дядя Боря опять занялся пирожками и замолк, тогда Славяна берет инициативу в свои руки.
— Понимаешь, Алиса. Дядя Боря и есть водитель того самого автобуса.
А дядя Боря, я уже мысленно так его называю, кивает в подтверждение.
— Точно, отправление через час, и автобус, между прочим, у твоей остановки тебя дожидается. Какого… ты на вокзал поперлась?
И оканье его куда-то пропало. Я хочу сказать что вообще-то мне на поезд надо, и тут меня накрывает двойным рядом воспоминаний: я помню, как завучиха инструктировала меня насчет вокзала и отложенного билета, и, в то же время, я помню, как она говорила, что автобус специально завернет за мной, надо только выйти к остановке; я помню, как два месяца назад ездила на поезде в старую часть города в центральный универмаг, покупать себе платье на выпускной (так совпало, что у мамаши короткий период просветления был, и деньги на платье нашлись), и, в то же время, я помню, как два месяца назад закрывали наш вокзал и объявляли, что его перестроят в универмаг. И инструктаж про билет на поезд я помню смутно, а про ожидающий меня автобус все отчетливее и отчетливее. И даже то, как отмахиваюсь от завучихи: «Да поняла я, поняла. Водителя зовут Борис Иванович», — вспомнила. Так, а как кассира должны были звать? Вера… отчество не помню.
Ну и фантазии у меня, надо же, какую то историю с поездом придумала и сама в нее поверила. Ладно Мария Петровна, она и забыть могла про закрытый вокзал, ей простительно, но я то! Главное, не говорить никому. Хорошо, что нужного человека тут встретила.
Пока я так сама себя унижаю эти трое расправляются с пирожками, Мику относит тарелку на мойку (за все время ни буфетчица так и не появилась, ни посетителей никого не было) и мы, обогнув цыганок, выходим на привокзальную площадь.
— И идти нам пешком. — Изрекает дядя Боря, показывая пальцем на оборванные троллейбусные провода.
Я хочу напомнить про автобус «двойку», на котором я сюда приехала, и вспоминаю, что маршрут ликвидировали, почти сразу как закрыли вокзал. Так что, либо троллейбус, либо пешком. На вокзал пешком, с вокзала пешком — бедные мои копыта.
Дальнейшие события воспринимаются почему-то фрагментами.
Вот девочки прячутся под зонтиками, а дядя Боря снимает с себя кожаную куртку и отдает мне, потому что дождь, хоть и ослабел, но еще идет, оставаясь в одной рубашке. Я сопротивляюсь, а он только отмахивается, смеется и говорит, что фантомы не болеют. От куртки слабо пахнет машинным маслом, бензином и табаком. На мгновение мы встречаемся взглядами и я вижу… тоску и что-то еще, даже не могу описать — что. Я не Достоевский, чтобы описывать, но что-то похожее я в глазах у Марии Петровны видела. Дядя Боря извлекает из кармана куртки пачку сигарет и ключи от автобуса, закуривает и контакт теряется. Но я вдруг жалею, что маман, в своих попытках устроить личную жизнь, скатывалась все ниже и ниже, не встретив вот такого дядю Борю. Я бы даже согласилась папой его звать. Может и тоски в глубине его глаз поубавилось бы. Я еще хочу спросить про то, что за фантомы он поминал, но забываю.
Вот мы идем по улице, Славяна оглядывается.
— Идут за нами.
Тут уже оглядываюсь я. Все те же цыганки, что стояли в тамбуре вокзала, тащатся за нами метрах в пятидесяти, не отставая и не догоняя.
— Я же говорил, что так и таскаются за мной от сна к сну. Где я их подцепил, ума не приложу. — Комментирует дядя Боря.
О каком сне речь вообще идет? Не понимаю.
Вот Славяна с дядей Борей вырвались вперед, а Мику жалуется мне, что хотела, пока мы были под крышей, попросить у меня подержать гитару, а то ей поиграть хочется, аж пальцы болят. А потом, без перехода заявляет.
— Я тебя ненавижу, Алиса. — Голос спокойный и бесцветный какой-то. — За Сенечку. Зачем ты убила его?
Я ничего не понимаю и только пожимаю плечами. А Мику продолжает, Мику почему-то надо выговориться.
— Хорошо, что все обошлось. Потому что иначе… Меня нельзя убить, я остаточный фантом, но случилось бы что-то нехорошее. Молчи, Алисочка. Просто молчи. Ты убила его и теперь за тобой долг. Ты мне его никогда не выплатишь, а я не буду с тебя его требовать. Просто помни о нем. Я не сумасшедшая, я знаю, что ты не виновата, и сейчас ничего не помнишь и не понимаешь о чем речь, и в лагере мои слова забудешь.
Ну молчи, так молчи. Я и молчу.
Вот Мику убежала вперед всех, чтобы мы не видели, как она плачет, а я оказалась вдвоем со Славяной.
— Вы тоже в лагерь?
— Нет! — Резко и испуганно отвечает Славяна. — Нам нельзя. Мы всего лишь остаточные фантомы. И не спрашивай об этом больше никогда!
Еще одна сумасшедшая.
— А дядя Боря, он тоже фантом? — Чтобы не беспокоить Славяну спрашиваю я.
— Почти. Дядя Боря, он застрял на полпути. Он говорит, что в институте авария была и трое пострадало. Слишком поздно решились на запись подлинников, двоих переписали, а он умер в процессе записи. Поэтому для него ТАМ нет тела.
Произносится все это спокойно и грустно, как будто о чем то обыденном рассказывают, так что я даже не знаю, как к этому относиться. Похоже на бред, но вдруг я что-то не понимаю? И где это, ТАМ?
Вот мы стоим у автобуса. Мику вдруг обнимает меня и шепчет: «Прости меня, Алисочка. Забудь, что я тебе наговорила». Следом Славяна: «Прощай, Алиса. Передай Семену, что… Ничего ему не передавай. Забудь». Тут автобус заводится, хлопает водительская дверь и из кабины выходит дядя Боря.
— Всё, по машинам, Алиса. До встречи, девочки.
Славяна и Мику отходят подальше, я порываюсь стянуть с себя куртку, но дядя Боря меня останавливает.
— Потом, Алиса. — И засовывает что-то в карман куртки. — Все, поехали.
Я забираюсь в салон, вижу, как дядя Боря коротко обнимает девочек и бежит в кабину, под усиливающимся дождем. Что-то скрежещет под полом и мы трогаемся.
Дядя Боря включает печку в салоне, и мне куда-то в ноги дует теплый воздух. Мне становится очень уютно, я поплотнее заворачиваюсь в куртку, вытягиваю ноги и прижимаюсь виском к прохладному стеклу, глядя на пробегающие за окном дома. Какое-то время еще пытаюсь понять, почему на имя «Семён», что-то откликается внутри меня. Никого же не знаю и не помню, чтобы его так звали.

Где-это я? А, это же автобус, я же в лагерь еду. Как-то я с приключениями сюда добиралась, но не вспомню так, с ходу. Или это сон мне снился? Интересно, что за компания у меня на две недели будет? Рядом мелкая спит, лет четырнадцати. Тоже рыжая, как и я. Что-то родственное в ней чувствую, надо, как проснется, познакомиться с ней поближе. Поднимаюсь на ноги и выглядываю в проход. Люди как люди. Вон девочка спит, на Ленку похожа. Парней всего двое и оба явные ботаники. Так, еще одна гитаристка, кроме меня, интересно, как она с такими длинными волосами живет? Да еще и в такой цвет выкрасила. Кто еще интересный? И тут меня пихают в бок.
— Привет, Рыжая!
Я конечно рыжая, но нельзя же так сразу.
— От рыжей слышу, а меня, вообще-то, Алиса зовут.
— Ты что, Алиса, это же я, Ульяна… — Лицо соседки обиженно вытягивается и, кажется, она вот-вот заплачет. — Ты что, всё забыла? Семена помнишь? Бомбоубежище помнишь? Вечер в столовой помнишь? Ну ничего, Алиса, я тебя в покое не оставлю, я заставлю тебя все вспомнить! — А вот сейчас соседка точно или заплачет, или поколотит меня.
Я машинально сую руку в карман куртки. «Что за куртка? Откуда она у меня?» И нащупываю там свернутую бумажку. Записка, почему-то чертежным шрифтом, очень уверенно, как-будто человек много так писал: «Алиса, а сильная отдача у арбалета? — И вторая строчка. — Надо тебе дать пендель, чтоб проснулась. Если ты и так все вспомнила, то поймешь меня. Прощения не прошу». Соседка что-то продолжает говорить, а я не слушаю ее. Перед глазами стоит наконечник стрелы и спина, обтянутая пионерской рубашкой. Вот я плавно тяну спуск, арбалет вздрагивает, и в этот момент Ульяна толкает меня. А я вижу, как стрела входит между лопатками Семена. Семен? Ульяна?
— Улька! — Кричу я, так что те, кто еще не проснулся — просыпаются, а те, кто уже проснулся — вздрагивают и оглядываются.
Я обнимаю Ульяну и начинаю плакать.

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2732304
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2740447
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2744500
4 глава http://vn.reactor.cc/post/2752906
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2755836
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2765088
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2771649
8 глава http://vn.reactor.cc/post/2783898
9 глава http://vn.reactor.cc/post/2790955
10 глава http://vn.reactor.cc/post/2799751
11 глава http://vn.reactor.cc/post/2807427
12 глава http://vn.reactor.cc/post/2813773
13 глава http://vn.reactor.cc/post/2818846
14 глава http://vn.reactor.cc/post/2825328
15 глава http://vn.reactor.cc/post/2828850

XVI
Ожидание

— Как думаешь, до чего Семен с Ульяной додумались?
— Придут — узнаем, Толя. Боюсь до того же, до чего и мы. Но, может найдут какую-нибудь другую возможность.
— Страшно, Вилка?
— Давно ты меня так не звал, значит тоже боишься. Очень страшно. Главное, чтобы пионеры об этом не догадались.
— Можно, хозяева?
Семен осторожно приоткрыл дверь медпункта и просочился вовнутрь, ведя за собой Ульяну. Та не боялась, нет, но лишний раз высовываться тоже не хотелось. Тем более Семен был здесь почти свой, а она так и ощущала себя гостьей.
— Заходите… молодожены. Устраивайтесь… на кушеточке.
— Виола, Виола. Жаль, что я вас с Анатолием почти не помню.
— Семен, вы же не за этим пришли…

Лена искала Семена. Про медпункт, почему-то, она вспомнила в последнюю очередь. Знала, конечно, что гости туда захаживают, но делают это всегда после ужина, а днем, обычно, ходят где-то по территории или за территорией. Они взрослые — им можно. Лена почувствовала что-то вроде раздражения: ей шестнадцать, Славе семнадцать, — а Ульяна-большая всего на два года старше Слави, а уже взрослая.
Дома, в спортзале, пришельцев не оказалось. Ну и где их теперь искать? Спортплощадка, пляж, площадь, клубы, остановка, Старый лагерь? Чтобы сходить в Старый лагерь надо просить разрешение у Ольги Дмитриевны, которая, конечно, откажет. Ульяна-маленькая, правда, говорят, бегает туда как к себе домой, но на то она и Ульяна. Лагерь, он, конечно, маленький, но пока все обойдешь. А Семена надо до обеда найти, чтобы он хоть одну репетицию да провел.
К счастью долго ходить не пришлось, где-то между площадью и лодочной станцией, Лена встретила Славю, а та сразу отправила Лену в медпункт.
— Там они. Ушли вдвоем после завтрака, заперлись с Виолой и Толиком и о чем-то спорят непонятном. Только… — Славя замолчала, — ты не подумай, что я подслушивала. Я сама Семена искала. Спросить у него об одной вещи хотела. — Славя ухватилась за то место, где должна была находиться ее коса. А косы не было. Помощник вожатой вздрогнула, посмотрела удивленно на свою руку и продолжила. — А они там так кричат, а окно открыто. Только непонятно ничего. Я и ушла сразу, чтобы не подумали, что я подслушиваю.
— Спасибо, Славя…
Без кос Славя смотрелась… непривычно, но очень неплохо. В голову пришло неизвестно когда услышанное: «Эта девушка будет прекрасно выглядеть и в дворницком тулупе, и в купальнике, и в космическом скафандре».
— … я передам Семену, что ты его искала.
— Спасибо, Лена.
Славя благодарно улыбнулась, посмотрела Лене вслед, и вернулась к привычной работе. Конечно, можно было бы выловить пару пионеров из среднего отряда, дать им задание и, ближе к обеду, проверить исполнение. Но, во-первых, работа была не тяжелая, а Славе нравилось работать самой; во-вторых, «хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо — сделай это сам»; а, в-третьих, простая работа отвлекала от ненужных мыслей. Поэтому она продолжила обустраивать цветочные клумбы вокруг памятника сама, только попросила пробегавшего мимо Сыроежкина принести ей воды в двух ведрах, которые стояли тут-же, около постамента. Сыроежкин, тихий, безотказный и исполнительный, вернулся с полными ведрами через десять минут. Какое-то время постоял, глядя на Славину прическу, пошевелил губами, но, так и не решившись спросить про косы, попрощался и ушел к себе — недоделанный робот ждал. «Хорошо, что Сережа ничего не стал спрашивать. А то, устала уже отвечать всем. От октябрят до Ольги Дмитриевны!» С Ольгой Дмитриевной пришлось разговор выдержать отдельный и обстоятельный. Нет, она не ругалась, не возмущалась, она даже сразу сказала, что ей нравится Славина прическа. Но она, вцепившись клещами, все пыталась вытянуть ответ на вопрос: «Что? Что заставило примерную пионерку, отличницу, мамину радость, гордость школы и лагеря совершить такой резкий, внезапный и в чём-то даже вызывающий поступок?» Если бы Славя могла ответить…
Просто, как будто давило что-то. Начиная от встречи с Семеном на пляже, и до вчерашнего вечера. А вот когда Женя лязгнула ножницами и две косы упали на пол, так сразу стало понятно, что все будет… нормально. Правильно все будет. А Женя все ходила вокруг с расческой и ножницами, все ровняла волосы и ворчала себе под нос.
— Тебе не нравится?
— Это твои косы а не мои. Но ворчать ты мне не запретишь. Думаешь я сюда приехала, чтобы парикмахером работать?
А Славя была благодарна Жене за то, что выполнила ее просьбу без лишних вопросов. Потом был непонятный сон, от которого сохранились в памяти только отрывки лишенные смысла. И пробуждение утром, с тем чувством, что скоро все будет по другому. Правильно будет.
Славя тогда, проснувшись, еще раз подошла к зеркалу, посмотрела на себя, улыбнулась своему отражению. Не согласна она была отказываться от своих улыбок, шедших, действительно, от души, ради строгого выражения, соответствующего новому образу. Опять примерила к себе полное имя, прислушалась к ощущениям, всплыли при этом и обрывки сна. Сказала сама себе: «Нет. Я — Славя!» — отодвинув «Славяну» в глубины памяти. И пошла на утреннюю линейку, навстречу неизбежным вопросам о новой прическе.

Виола глянула в окно и сказала, обращаясь больше к самой себе, чем к Ульяне, старательно переписывающей что-то из тетради Виолы.
— Лет ему было побольше тридцати, носил он бороду, одевал свитер, играл на гитаре… Вообще был похож на геолога из старого кино.
— Вы о чём? То есть, о ком, Виола?
— Да о Сёмке твоём, то есть об оригинале его. И давай на ты.
Спор уже давно закончился, Семен ушел с Леной в музыкальный кружок, Анатолий тоже скрылся где-то на территории лагеря. Ульяна-большая с Виолой остались одни в медпункте.
— Виола, а расскажи о нем.
— О ком? О дубликате или об оригинале?
— О моём Сёмке. Я же не знаю о нем почти ничего. И он не помнит.
— А никто почти ничего не знает о твоем Сёмке. Он особо не мелькал, ну и для нас в поселке был одним из многих. А потом, когда все случилось, оказалось, что он единственный из вас в активной фазе. Да еще и, каким-то чудом, оказался в Шлюзе на тот момент. Ну и каждый человек был тогда нужен. Люди, люди-оригиналы, я имею в виду, уехали, а он вписался в нашу компанию. А, когда все устаканилось, вдруг заявил, что пионером был и пионером останется. И, оказалось, что был прав.
Виола заглянула в тетрадь через плечо Ульяны, провела дужкой очков по строчке, прокомментировала: «Отсюда и до конца страницы можешь не переписывать, это полная чушь оказалась». И продолжила.
— Деление это, на оригиналов, подлинников и так далее, это, кстати, его оригинал придумал. Потому что миксы, это его лаборатории дело…
— Тётя Виола, это вы с кем сейчас разговаривали? — Ульяна смотрела на Виолу широко распахнутыми глазищами, и если бы не мелькающие в них озорные огоньки…
— Да что это такое? Один Церновной обзывается, другая тётей дразнит. Совсем меня в старуху превратить хотите?
Наступила пауза в разговоре, прерываемая только шелестом страниц и шуршанием шариковой ручки. Виола, уступив Ульяне место за столом, устроилась на кушетке, подобрав под себя ноги, и изучала Ульянины записки.
— Кстати, про Систему. Ты уверена в том, что здесь написала? Я биолог и врач, я твои формулы понимаю плохо.
— То что Система это мы сами? Да. Глафира Денисовна это доказала, сама испугалась, не поверила и почти ничего записывать не стала, только намеки, а мне их двое суток расшифровывать пришлось. Между циклами у Системы сессии, и промежуточные сессии во время сна. И даже вы с Анатолием в этом участвуете, хоть вы в Шлюз и не ездите, а... Вы же в бомбоубежище отсиживаетесь, да? Потому и противоречие, потому система и разваливается, что те, кто уже проснулся тянут систему в одну сторону, а вы привязаны к прошлой жизни. Вот и разваливается все. Потому Сёмка и предложил вам уйти через теплообменник.
— Есть ведь еще и Выключатель. Чтобы привести всё к одному вектору.
— Виола, ты о чем? Я не согласна, имей в виду. А Выключатель и у Сёмки есть.
— Да не переживай ты. Это я о своём.
Разговор прервался, Ульяна-большая еще успела переписать пару страниц, иногда задавая технические вопросы Виоле, когда протрубили обед.

Ольга Дмитриевна вздохнула с облегчением. Пол дня прошло без происшествий. Не считать же происшествием обрезанные косы у помощницы вожатой. Славя так и не созналась — зачем она это сделала, но выглядело не плохо. Хуже точно не стало, а Славя стала казаться… серьезнее(?), нет, взрослее и солиднее. И вести себя начала чуть иначе. Да хоть с косами этими-же. Не оправдывалась перед вожатой, не извинялась, вообще, о мотивах своего поступка ничего не сказала. Просто, когда вожатая, второй раз за день, захотела пристрастно побеседовать со Славей на эту тему, та улыбнулась Ольге Дмитриевне, глядя в глаза, и спросила, есть ли к ней претензии. Как отсекла дальнейшую дискуссию. «Вот так, внезапно, взяла и повзрослела. Интересно, кем она станет? — подумала Ольга, — вот отправить ее в педагогический, а, лет через пять, я бы с удовольствием ей свое место отдала». Но сказала совсем о другом.
— Очень твои косы всем нравились, Славя, теперь привыкай обходиться без них. Я не только об этом. — И осторожно коснулась Славиной руки шарящей по тому месту, где должна быть коса, когда ее перекидывают через плечо. — Держишься хорошо, но заметно, что нервничаешь.
Пионеры, кто здороваясь, а кто старясь незаметно прошмыгнуть, проходили мимо нее в столовую. Прошла Славя, улыбнулась, поздоровалась и пошла к столику своего отряда. Прошел театральный кружок и Семен вместе с ними, Мику о чем-то спрашивала Семена, о какой то отдаче, Лена шла рядом, молчала, но слушала очень внимательно, Алиса замыкала процессию, улыбаясь чему-то своему и смотрела вокруг как в первые три дня смены: весело и нахально.
— Мику, как подготовка? Не сорвете?
— Все замечательно, Ольга Дмитриевна. Еще и Семен согласился нам помочь!
— Тогда я делаю объявление.
Прошли Виола с Ульяной-большой, Ольга услышала реплику Виолы: «А насчет Системы, ты думаешь правильно, но не полно». Следом, с идиотской улыбкой и мыча какую-то песенку плелся Толик. Последней на крыльцо влетела запыхавшаяся Ульяна-маленькая. «Отчитать ее, за то что опаздывает, а заодно напомнить про запрет выхода за территорию?» — вяло подумала Ольга, но только отправила Ульянку мыть руки.
Ольга зашла в зал, оглядела пионеров, перехватила взгляд Мику, дождалась ее утвердительного кивка и сделала объявление.
— Внимание, пионеры, персонал и гости лагеря! Сегодня, после ужина, на концертной площадке, наш театральный кружок покажет пьесу сочиненную нашей Мику. В общем, будет двойная, нет тройная премьера: премьера автора, премьера спектакля и премьера труппы.
Что-то еще беспокоило Ольгу Дмитриевну. То же самое, неясное предчувствие непонятных перемен, что и утром. И поэтому известие о том, что Толика нужно везти в город, поэтому Виола покидает лагерь, а вместо нее, на завтрашнем автобусе, приедет замена, вожатая восприняла, даже с облегчением. Жалко было расставаться с Виолой, но ничего не поделаешь: это не эпидемия дизентерии, не побег пионера на лодке, не беременность одной из пионерок, — это не ЧП, а нормальное течение жизни.
Ольга Дмитриевна не видела, что лагерь сейчас напоминает котел с перегретой водой, в который попало несколько пылинок, вокруг этих пылинок уже начали образовываться первые пузырьки пара, и вода в котле вот-вот вскипит, сразу и во всем объеме. Следующий цикл обещал быть очень интересным. Система это фиксировала и Ольга, как человек связанный с Системой эту фиксацию подсознательно воспринимала, а уже сознание Ольги трактовало полученную информацию, как ожидание перемен. Нервное, но не тоскливо-безнадежное, кстати, ожидание.