последний лагер

О — значит Ольга (Дубликат, часть без номера)

Окончание: части 8 и 9

Часть 1 http://vn.reactor.cc/post/3547726
Часть 2 http://vn.reactor.cc/post/3555329
Часть 3 http://vn.reactor.cc/post/3562282
Часть 4 http://vn.reactor.cc/post/3572857
Часть 5 http://vn.reactor.cc/post/3575478
Часть 6 http://vn.reactor.cc/post/3578894
Часть 7 http://vn.reactor.cc/post/3583989

VIII

— Ну и что ты скажешь, о нашей вожатой? А то мне, вон, под отзыв целую страницу выделили. Надо что-то написать.
— Только хорошее пиши, плохое не пиши. Она за шесть недель превратила пятнадцатый узел в настоящий лагерь, с настоящими пионерами. Приятно посмотреть на хорошую работу.
— А то, что она с тобой поругалась?
— Ну, поругалась. Так ведь по делу поругалась, какие претензии? Хорошо — молодая она еще. Я ее где припугнул, где обманул, где убедил. А лет через десять она о таких как мы ноги вытирать будет.
— Не то. Спрошу по другому. Ты бы доверил ей своих детей?
— Своих? Издеваешься. Но, да. Не задумываясь.
— Во-о-от. Значит, так и запишем: максимальный балл и еще сверх того; приказ на премию — заслужила; и запрет на работу у нас, бессрочный и на любой должности. В бухгалтерию я сама позвоню, а запрет — по твоей части.

«Вот и всё. — Думала Ольга, обходя на прощание лагерь. — Завтрашний день ребятишки проведут без меня. Потом — пересменка, а дальше уже будет новая вожатая. Кто она, как она? Я ничего не знаю. Пусть мне и сказали, что это мой двойник, но верить обитателям поселка я теперь не могу».
— Ольга Дмитриевна, — заговорила шагавшая рядом Славя, — вы сейчас уедете и не вернетесь.
— С чего ты взяла? — Ольга искоса глянула на помощницу.
— Я чувствую. — С напором ответила Славя, но тут же смягчила напор улыбкой.
— Ты права. — Обманывать Славю совсем не хотелось. — Но говорить всем об этом совсем не обязательно. Завтрашний день проживёте без меня — будешь за старшую. А послезавтра рано утром за вами придут автобусы. Кассету с сигналами горна оставь себе.
День подходил к концу. Оставалось только обойти лагерь, сегодня — вдвоем со Славей. подать из радиорубки сигнал отбоя, и можно идти к себе и собирать чемодан, чтобы в одиннадцать вечера оказаться на остановке.
Дальше шли молча. Подобрали мяч на баскетбольной площадке, забытый кем-то из пионеров, забросили, каждая по разу, его в корзину. «Славя могла бы стать моей лучшей подругой, но в нашем мире ее не существует», — подумала Ольга.
— Ты только провожать меня не ходи, хорошо?
— Если вы просите, то не буду, Ольга Дмитриевна.
В библиотеке горел свет. Ольга подошла было к двери, чтобы проверить — все ли в порядке. Но Славя поймала ее за руку.
— Не ходите, Ольга Дмитриевна. Там Женя. Все ждет, что Сережа решится.
«А Сережа не решится. Он и в прошлую смену не решился, и в позапрошлую. Так и будет вечно вздыхать. А я уже ничего не смогу сделать».
Пробежало мимо несколько малышей: «Здравствуйте, тётя Оля, привет, Славя. Спокойной ночи, тётя Оля». Что характерно, с воздушным змеем в руках. «Что-то я смогла. В эту смену Сережа сам выловил Димку, отвел в кружок и заставил сделать нормально летающий аппарат. Хоть что-то останется после меня».
— Семен! — Крикнула Славя. — Хватит на площади околачиваться. Отбой через полчаса.
Семен без выражения посмотрел на девушек своими серо-стальными глазами. Кивнул, соглашаясь. И медленно побрел в сторону своего домика.
«Вот моя неудача. Не могу себе простить. Пусть Анатолий и уверяет меня, что всё в порядке. А я тогда еще надеялась здесь остаться и боялась давить на Анатолия. И теперь по лагерю ходит не Семен, а тень Семена. Послушная, никогда не улыбающаяся, молчаливая тень. И между Семеном Семеновичем и Анатолием кошка пробежала. Как мне Семен Семенович сказал: «Я вот тоже сдался. Но мы оба еще поднимемся. Я обещаю». Тоже сдался, это как я, что ли? Непонятно».
Лена сидела на «своей» лавке и читала в свете фонаря. Подняла глаза на проходящих, кивнула здороваясь, и опять зарылась в книгу.
«Этим двоим я уделяла слишком мало внимания. И теперь одна прячется ото всех в книги, а вторая демонстративно ниспровергает мой авторитет».
Вожатая с помощницей свернули с площади направо, прошли по дальней аллее и по тропинке вышли к музыкальному кружку.
— Спокойной ночи, Славечка, Ольга Дмитриевна. Или может вы хотите музыку послушать? Я с удовольствием вам поиграю, вот только, Олечкадмитриевна, вы всегда так за распорядком следите… — Мику как раз запирала свою вотчину, но увидев вожатую с помощницей потянулась опять открыть кружок.
— Поздно уже, Мику. А ты так здорово играешь, что если мы будем тебя слушать, то просидим до утра. А я так слежу за распорядком. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Ой, подождите, Олечкадмитриевна.
Щелкнул замок, Мику заскочила в кружок и тут же выбежала, держа в руках кассету.
— Вот, возьмите, это для вас.
Ни Ольга, ни Славя не спросили, что там. Обе и так знали.
— А хорошо вчера Мику спела.
— Да, хорошо. Жаль, что раньше молчала.
— Жаль что раньше не собирались.

С Мику действительно получилось хорошо. Вчера, уже после отбоя, Ольга Дмитриевна, обходя лагерь, совершенно случайно завернула к музыкальному кружку. Раньше никогда не заворачивала, а тут зашла. Зашла, чтобы обнаружить там весь старший отряд, в полном составе. И, почему-то, несколько малышей. И ведь никто не закричал: «Вожатка!», никто не дернулся к выходу. Все молча сидели и слушали. «Ладно, старшие. В конце-концов ничем предосудительным они не занимаются, но малышам-то давно спать пора!» Вожатая хотела начать ругаться и не смогла. А так и простояла в дверях до самого конца. И пионеры откуда-то знали, что вожатая ругаться не будет.
Это был не концерт, а разговор, беседа. Просто Мику, в отличие от остальных, не только разговаривала, а еще и играла, и пела. И когда беседа закончилась, а Мику, после финальной песни, просто сказала: «Ребята, спасибо, что пришли ко мне», никто не аплодировал. Только Алиса ответила за всех: «Всегда пожалуйста. Ты только предупреждай заранее, в следующий раз. Я тоже поиграть хочу».
Ольга тогда, властью вожатой, отправила всех по домикам, а сама осталась помочь Мику закрыть кружок. Перехватила обеспокоенный взгляд Лены, улыбнулась и тихо, одними губами, так чтобы только Лена поняла, произнесла: «Иди-иди. Ничего с твоей подружкой не случится».
Пока расставляли стулья вдоль стен, пока убирали инструменты, пока, на пару, подметали пол, Мику все щебетала без умолку. Так что Ольге с трудом удалось вклиниться.
— Мику. Я никогда не слышала, как ты играешь. Почему? Только гаммы и распевки. И никто никогда не слышал. Я же вижу что тебе нравится музыка, но, когда я заходила к тебе в кружок, ты начинала очень много говорить и переставала играть даже гаммы.
— Олечкадмитриевна, я не… — Начала Мику, и вдруг замолчала.
«Кажется, я поломала девушку», — подумала Ольга, когда пауза стала неловкой, и оглянулась. А Мику стояла лицом к вожатой, прижавшись спиной к роялю, и то открывала, то закрывала рот. «Кажется, я залезла туда, куда не надо».
— Мику, если не хочешь — не отвечай. Я не настаиваю. Пошли уже спать, время — за полночь.
Ольга подошла к Мику, чтобы взять ту за руку. «Эти девочки, старший отряд, всего то на три года младше меня, а я вынуждена играть в наставницу».
— Нет, Ольга Дмитриевна, я отвечу. — Мику еще сильнее вжалась в рояль, как будто он придавал ей сил, но руку не отобрала. — Я отвечу. — Говорила она непривычно медленно, словно через силу выдавливая каждое слово. — Я… Я очень люблю музыку, но я не могла… Понимаете, я хочу играть для тех, кто меня услышит, а пионеры, они бы не услышали, для них это были бы просто красивые звуки. А для меня очень важно, быть услышанной.
— А теперь — услышали?
— А теперь — да. Да вы же сами всё видели.

От музыкального кружка свернули к клубам. Клубы были заперты, Сережа, уважающий правила и законы, сейчас вовсю готовился к отбою. Ольга отперла дверь своим ключом, зашла в радиорубку. Выщелкнула кассету из магнитофона и защелкнула обратно.
— Кассету с сигналами оставляю тебе, Славя. И пошли уже домой.
На крыльце домика вожатой девушки остановились и опустили глаза, не зная что сказать друг другу на прощание.
— Вы знаете, что это Мику сама перевела? — Славя кивнула на подаренную кассету.
«Да, это я тоже себе в заслугу поставлю. Ни в прошлую, ни в позапрошлую смену такого не было».
— Нет. Но я догадалась. Я рада, что была у ней вожатой. Нет, не так: я рада, что была у вас вожатой. Мне повезло с пионерами, спасибо вам за это.
— Ольга Дмитриевна. — Славя покраснела от смущения. — Мы тоже рады, что вы были у нас вожатой, вы самая замечательная вожатая. Вот, возьмите, это от всех нас. Мы хотели вам при отъезде подарить, но раз вы уезжаете — возьмите сейчас.
Славя вложила в руку вожатой маленький сверток, неловко чмокнула ту в щеку и убежала давать сигнал отбоя. А Ольга, укладывая чемодан, и пряча среди вещей эти, запрещенные к вывозу на материк, два подарка, всё крутила в голове одну и ту же мысль: «Вот и всё, что у меня останется от этого лета: пионерский галстук с автографами пионеров из лагеря, которого нет; и кассета, с голосом девочки, которая никогда не рождалась».
И часом позже, когда Ольга уже сидела в автобусе у нее в голове все звучал голос Мику.

Кокоро но негаи, цутеки но мираи...*

* Взято из перевода Лисандры: https://vk.com/lisandra_official

IX

Водитель проснулся минут через пятнадцать. Поерзал на сиденье, включил передачу, и автобус опять покатил по шоссе, как ни в чем не бывало. Еще через десять минут впереди замаячила промышленная окраина города. По одному начали просыпаться пассажиры, послышались шутки по поводу возвращения мужей и жен из командировки.
— А вы стихи, любите? — Опять перешел в наступление сосед.
«Стихи», — отдалось в голове у Ольги. Она смотрела в окно автобуса, залитое дождем снаружи и запотевшее изнутри, а перед глазами у нее вставала то спина Семена, обтянутая белой рубашкой, то спина Семена Семеновича, обтянутая черным свитером. Оба стояли совершенно одинаково ссутулившись и обхватив себя руками. «Как я раньше не догадалась представить Семена Семеновича без бороды?»
Но вот Семены исчезли и вместо них Ольга увидела саму себя, такую, какую она только что увидела во сне: чуть постарше, чуть выше ростом. Эта Ольга из сна понимающе смотрела на Ольгу настоящую. Понимающе, с сочувствием и чуть с иронией. Она что-то говорила во сне, но из всего Ольга сейчас вспомнила только последнюю фразу: «Когда маленькая девочка Оля проснется в автобусе перед воротами, пусть она не рассчитывает на особые отношения с вожатой».
«Когда-нибудь маленькая девочка Оля проснется в автобусе». Когда-нибудь… А сейчас надо было просто жить: заполнить наконец дневник практики, на последней странице которого красовался автограф Глафиры Денисовны: «Направленная для прохождения практики… …и заслуживает оценки «Отлично»», — с перечислением всех регалий и титулов бабы Глаши, заверенный печатью филиала. Надо было зайти в одно неприметное здание в тихом центре города и получить полагающуюся зарплату. Надо было подогнать по фигуре джинсовый комбинезон. Надо было просто жить до момента этого «Когда-нибудь».
Ольга Дмитриевна Миронова повернулась к соседу и глядя ему в глаза прочитала:

Когда ты сам по себе,
А вместо сердца — свинец.
И вместо шелка — сума.
И та — изрядная рвань.
Когда в труде и борьбе
Сгорело всё наконец.
Надежда сводит с ума.
Прекрасноглазая дрянь!*

И больше не раскрывала рта до самой остановки.

***
Ольга Дмитриевна завершает вечерний обход лагеря, заходит к себе в домик, смотрит на спящего Семена. С облегчением улыбается: вот и еще один день прошел без происшествий. Достает из шкафа запертую шкатулку, в которой, среди барахла, хранится старый засаленный ежедневник. Раскрывает его и прочитывает несколько страниц. Хочет дописать в конце пару строк, но вместо этого открывает первую страницу, ту, где обычно пишут дарственные надписи и читает: «Полюби их! О.». Сначала ее лицо трогает слабая улыбка, а потом оно совершенно преображается и перед нами оказывается не вздорная и ленивая «вожатка», а веселая, заводная и добрая двадцатилетняя девушка, которая сама не далеко ушла от своих пионеров. Потом двадцатилетняя девушка исчезает и опять возвращается двадцатипятилетняя Ольга Дмитриевна. Только улыбается она теперь понимающе, с сочувствием и чуть с иронией.
Ольга Дмитриевна дописывает нужные строчки, прячет ежедневник и укладывается спать.

* Стихи Виктории Измайловой: https://vk.com/ismailovaviktoriya

Про Марину

Правильно, неправильно... Если всё делать по правилам, то всё веселье упустишь!

Сидорова Марина

Рост — 161 см

Вес — 46 кг

Размер груди — B

Группа крови — B (III)

День рождения — 1 декабря

Знак зодиака — Стрелец

Комната: Б5

Навыки: Самовнушённая биолокация; Фыр-фыр; Шилопопство

Любимая еда: Бургер по-московски

Любит: Мистику, приключения

Не любит: Когда что-то запрещают

С самого знакомства Марина производит впечатление шаловливой бестии, с шилом в причинном месте и неодолимой тягой к приключениям. Её неиссякаемый оптимизм не даст заскучать ни товарищам, ни случайно оказавшимся рядом прохожим, со всеми вытекающими из её действий последствиями.

Открытая и яркая, Марина щеголяет по лагерю с лисьими ушками на макушке, но на самом деле это не просто украшение, а прибор с хитрым нейронным интерфейсом, который отражает её настроение и имеет множество других скрытых функций. Выбор такого аксессуара не случаен, так как Марина души не чает в братьях наших меньших. Дома девушка привыкла заботиться о собственном питомце — кошке Марисе — так что найти общий язык с представителями местной фауны для неё не проблема. Конечно, она предпринимала попытки обрести пушистых (и не очень) знакомых и в лагерном зооуголке, но строгие ребята из отряда биологов быстро заметили её нелегальный подкорм местных питомцев и раз и навсегда повесили табличку на двери их штаба «Лисодевочкам вход строго с сопровождением!». Впрочем, Марина не стала унывать и уже успела обзавестись парой четверолапых диких друзей таких же рыжих, как и она сама.

Однако Марина — это не только ценный мех странный аксессуар на её голове и любовь к зверям! Дело в том, что, как и любой другой член Исторического отряда, Марина обожает всё неизвестное… Правда, копает при этом совсем не в ту сторону. Редкий день она проводит без спиц-биолокаторов, детектора паранормальной активности и набора юного туриста (последнее — исключительно на случай неожиданного приключения). И пусть Марина без ума от мистики и всего сверхъестественного, ей вовсе не свойственны глупость и безрассудство, что выгодно отличает её от прочих «искателей привидений». Несмотря на общий скепсис окружающих к ее занятиям, её общительность и обаяние располагают к себе любого, а звонкий голосок так и зовёт навстречу тайнам и открытиям.

И хоть порой и кажется, что изыскательница не желает отпускать детство и вступать во взрослую жизнь (о чём частенько ей напоминает куратор ее отряда), на самом деле Марина — надежный товарищ и верный друг.

 

Кошкин дом (Дубликат, часть без номера) Продолжение

Часть 1 http://vn.reactor.cc/post/3449322
Часть 2 http://vn.reactor.cc/post/3452548
Часть 3 http://vn.reactor.cc/post/3459030


4

Жизнь состояла из циклов, циклы из дней, а дни из часов и минут. Девушка-кошка не замечала их течения, никак не выделяя себя из окружающего мира. А жизнь ее была чем-то средним, между жизнью пионеров, населяющих лагеря, и жизнью ученых, техников и военных, обитающих в поселке. Как и пионеры девушка-кошка не старела, зафиксировавшись в человеческом аналоге своего кошачьего возраста, как и пришельцы извне она сохраняла свою память не обращая внимания на смену циклов. Тумана, попасть в который так боялись люди, она просто не замечала. Еды ей хватало, скучно ей не было и она была по своему счастлива.
Все так же держась поблизости от поселка бывшая кошка открыла для себя незаселенные узлы, где можно было пройтись по абсолютно пустому лагерю, в котором никогда не звучали детские голоса. Человек, не важно, пионер из лагеря или обитатель поселка, или бывшая кошка, чувствовал в них себя очень неуютно. Бывшая кошка просто легко пробегала по главной аллее такого лагеря и скрывалась в тоннеле между узлами. Ей казалось не правильным, что никто не живет в этих домиках, никто не ходит по аллеям, никто не принимает пищу в столовой и не играет на спортивной площадке. Дважды она уже пыталась позвать с собой людей: «Приходите, живите, радуйтесь! Там столько места!» Но оба раза люди ее не поняли. В первый раз человек закричал и упал на пол скрывшись из поля зрения, бывшая кошка хотела сказать ему: «Не бойся! Пойдем со мной!» — но не было слов и пришлось уйти. А во второй раз ей пришлось убегать от целой стаи, сначала она думала, что люди поняли ее и бегут вместе с ней, но люди, испуганные и злые, кричали, гнались, кидались камнями, ранили ее в ногу.
И все же бывшую кошку все больше и больше тянуло к людям, даже вечерняя погоня за ней, когда она едва спаслась от обитателей поселка не отвратила ее. Прятаться она умела, а голая человеческая кожа маскирует не хуже камуфляжа. Поэтому наблюдение за жизнью обитателей какого-нибудь из лагерей или самого поселка стало основным ее занятием.
А вечером, забираясь после охоты в Старый корпус в одном из узлов или в подземелье, или оставаясь на одной из своих лёжек, девушка-кошка разыгрывала целые представления, по своему проживая заново увиденное. Полученный ей человеческий мозг был слишком велик для кошачьего разума и его требовалось чем-то заполнить.
Но из всех людей больше всего привлекали ее двое: женщина, которая с некоторых пор стала проводить время в её главном логове и мужчина, на которого она то и дело натыкалась в лесу. За мужчиной было интересно следить как он ходит по лесу, по ее любимым тропинкам, то наклоняясь к самой земле, то, наоборот, оглядываясь и всматриваясь в близкий лесной горизонт. Несколько раз она была свидетельницей того, как раздавался гром и неосторожный рябчик падал с дерева под ноги мужчине. Мужчина обдирал с рябчика кожу вместе с перьями, потрошил и, отварив мясо в котелке, съедал и уходил, оставив на месте своего обеда только затоптанный маленький костер и кучку птичьих потрохов. Потрохами она брезговала, оставляя их лисам, а к костру подходила. Иногда ей удавалось раздуть тлеющие угли и тогда она долго сидела, задумчиво глядя на языки пламени, пока не сгорали последние сучья.
Если за мужчиной было интересно наблюдать, то женщину было интересно слушать. Девушка-кошка обычно устраивалась на краю крыши, над открытым окном, или, в те редкие дни, когда портилась погода, в соседней комнате и слушала бесконечный монолог. Часто женщина пела, и тогда оказывалось что у нее почти академическое контральто. Иногда девушке-кошке казалось, что обращаются прямо к ней, иногда — что она понимает о чем идет речь. Но, как после наблюдения за мужчиной, хотелось в пантомиме повторить его действия, так и тут, каждый вечер она повторяла за женщиной как попугай, не понимая смысла произносимых слов. Перед девушкой-кошкой стояла сложная задача: не понимая смысла слов выделить те, которыми люди зовут друг друга, а сделать это можно было только наблюдая за ними. И она опять и опять возвращалась в лагеря и в поселок, наблюдать за их обитателями.

Анатолий был доволен. Он сидел в кабинете и разглядывал свою таблицу. «Жаль, показать никому нельзя. И методику не открыть — засекретят сразу же. Как бы назвать? «Табличный метод прогнозирования встреч с…» Ладно, назовем ее тринправленным существом: кошка, человек и местный компонент. Практически религиозный объект, практически божество. Набрался я умных слов от местных очкариков».
Осталось, пользуясь таблицей, выбрать место и время встречи с бывшей кошкой. Можно было не торопиться, можно было устроить себе внеплановый отдых. Время позволяло, Анатолию нравилось бродить с ружьем по лесу, а Женя основательно разгрузила его от рутинной работы. «Если то, что мы знаем об этих существах — правда, то настоящую опасность она будет представлять только через два цикла, считая от текущего. Пока все сходится. Устрою-ка я себе небольшой отпуск и назначу основное время на второй день следующего цикла, и два контрольных: через день и через пять дней от основного, соответственно. В семь ноль-ноль, в одиннадцать тридцать и в двадцать один ноль-семь». Анатолию очень не хотелось убивать и он неосознанно тянул время. Тут еще, кстати пришлось недавно просмотренное кино. «А ты даже на польты не годишься», — произнес он в пустоту кабинета, возвращаясь к своим обязанностям.
Анатолий нарисовал на карте три кружка, поставил около каждого дату и время, и вышел из кабинета в приемную. Женя копалась в картотеке, составляя, кажется, график отпусков за прошлые годы.
— Ох и запустили вы дела, дядя Толя.
— Запустил, Женечка. Но ты же не собираешься в лагерь вернуться? А то, на тебя вся надежда.
— Что я там забыла? Детей этих бестолковых? Или «общественные мероприятия»? А тут у вас четыре часа до обеда отработала и свободна.
«Свободна», в понимании Жени, означало взять книжку в библиотеке и завалиться на кровать у себя, в четырехкомнатной секции, которую она делила еще с тремя аборигенами: Сыроежкиным, числившимся лаборантом у Трофимова, и Мику Хатсуне и Персуновым-дубликатом, числящимися в лаборатории Персунова-оригинала. Правда, Персунов-дубликат безвылазно обитал на удаленном посту и в поселке почти не показывался. Да еще, поздно вечером, когда нет никого, сходить на пляж, обязательно зазвав с собой «дядю Толю» для охраны девичей чести. Там окунуться, неумело проплыть десяток метров и убежать к себе в корпус.
— Тогда, на тебя вся надежда. Я в лес до обеда, держи оборону без меня! Пленных не брать, а если брать, то не кормить!
— Ни пуха ни пера, дядя Толя.
Анатолий только взмахнул рукой, уходя. «Сколько ей лет? — Думал он, спускаясь со второго этажа административного модуля. — Семнадцать, по нашему счету, а мне — сорок два. Надо было жениться перед выпуском из училища, сейчас бы своя такая провожала». Каждый цикл Женя удивительно легко включалась в работу, когда, на второй день по приезду в поселок, ее мозг переключался на самостоятельный режим функционирования. «Привязался я к ней. Может, оставить ее здесь постоянно? Надо будет потрясти Персунова-оригинала: как он умудряется сохранять своего дубликата в нашей вакуоли? А то надоело каждый раз в первый узел за этими тремя мотаться. Хотя, Персуновский дубликат, он в активной фазе, наверное, с этим связано».
От административного модуля Анатолий направился в казарму, там забрал из сейфа дежурного ружье, еще раз пообещал старшине роты сходить с тем на охоту, «как время будет». Из казармы, пройдя вдоль забора, выбрался на главную аллею и направился по ней в сторону западных ворот. Напротив столовой Анатолий остановился и кинул взгляд на крыльцо. Последние проспавшие завтрак сотрудники филиала расходились по лабораториям. Демонстративно глядя на крыльцо и здороваясь со знакомыми, Анатолий, боковым зрением, отслеживал ближайшее к крыльцу скопление кустов. Дождался, когда в них мелькнет и исчезнет что-то светлое и удовлетворенно подумал: «Все-таки, она уже не наша. Ни человек, ни животное не способны выдерживать расписание с такой точностью. Это уже один из органов Системы, будь она не ладна. Будь они обе не ладны».

Виола устроилась с ногами на разбитом диване у себя на «даче» и делала вид, что внимательно разглядывает кончик карандаша. Фантазия у нее уже успела истощиться и потому она несла полную околесицу: «Карандаш Кохинор, мягкий, хорошо заточенный, но это не надолго. Им можно рисовать, им можно чертить, им можно...» Виола тихо приговаривала не слушая себя, а сама, краем глаза, следила за старым, засиженным мухами зеркалом, принесенным в комнату и прислоненным к стене так, чтобы в нем отражалась входная дверь. А за дверью уже час, как чувствовалось чье-то присутствие. «Только не испугнись… кошочка», — Виола говорила все тише, надеясь, что любопытство пересилит осторожность. Наконец, кто-то невидимый за дверью сдался и в проем просунулась лохматая голова. Виола замерла, стараясь не спугнуть, только замолчала и медленно повернулась лицом к двери, стараясь не спугнуть пришельца и улыбаясь одними глазами. Смотреть она старалась чуть в сторону, а руки спрятала. Голова в дверях исчезла, чтобы через десять секунд появиться опять. Виола так и оставалась сидеть, не шевелясь больше, а пришелица уже стояла в проеме в полный рост, так что появилась возможность разглядеть ту во всей красе. Спутанные волосы, грязь в уголке глаза, синяки по всему телу, разного срока давности, мелкие царапины от веток и глубокий разрез на голени. Ни капли жира на теле и узловатая, почти мужская, мускулатура. Получеловек-полузверь стояла, чуть подавшись вперед, и хвост ее струился параллельно земле.
— Ну заходи… кошочка. И имей в виду, звать меня с собой не нужно, меня не зовут, я сама прихожу…
Виола говорила и говорила, а кошачий хвост поднимался все выше и выше. И что-то сломалось в бывшей кошке, она сделала в комнату первый шаг, второй, третий и, уже подойдя к дивану, упала на колени, уткнувшись в Виолу головой.
— … вот и все вы такие, хоть и гуляете сами по себе. — Виола запустила пальцы в спутанные волосы девушки-кошки. — Если хочешь, можешь ходить и так. А если хочешь перестать быть кошкой, для начала тебе нужно вымыться, причесаться, одеться и научиться разговаривать.
— Я-н-а-а-а-ю…
— Конечно знаешь. А еще, я не люблю животных, так что другого выхода, кроме как перестать быть кошкой, у тебя нет.

— Ну, рассказывай, где ты была.
— Ты была-аа в лесу.
— Нет, я то была в поселке, а вот где ты была?
— Я-аа была-аа в поселке, а ты была-аа в лесу.
— Так, стоп. — Женщина показывает пальцем на себя. — Это — я. — Потом показывает пальцем на девушку. — А это ты. Повтори.
Девушка показывает пальцем на женщину:
— Это — я.
Женщина перехватывает руку девушки. Та испуганно вздрагивает, но расслабляется доверившись.
— Повторяй за мной. Это — я. — Рука, ведомая женщиной, касается груди девушки. — Это — ты. — И рука касается груди женщины. — Теперь сама повторяй.
— Это — я. Это — ты.
— Молодец, а теперь вместе.
С третьей попытки у них получается и два голоса звучат синхронно и пальцы показывают совершенно правильно: «Это — я, а это — ты!» Девушка поняла и счастливо смеется. «Как просто!»
— Усложним задачу. — Женщина подводит девушку к зеркалу. Та знает зеркало и не пугается. — Кто это?
— Это? Это — я! ---- И уже сама, без напоминаний и просьб показывает на отражение женщины в зеркале. — А это — ты!
Женщина улыбается, но улыбка сползает сменяясь озабоченным выражением.
— Кто бы еще рассказал мне, что с тобой делать? А как ты живешь с двумя наборами хромосом?
Смысла вопросов девушка не понимает и потому молчит.

Бывшая кошка ничего не знал об оставленных ей двух неделях жизни, но спешила жить, используя все свои маленькие возможности. «Надо научиться говорить? Я научусь говорить за три дня». И на третий день она поздоровалась с приходящей к ней женщиной. Запинаясь на глухих согласных и растягивая гласные, не задумываясь об ударениях, но та ее поняла и ответила.
Язык заставил ее выучить местоимения, всего два: «Я» и «Ты», но и этого оказалось достаточно, чтобы отделить себя от окружающего мира. Чтобы где-то на интуитивном уровне понять, что есть она и есть весь остальной мир.
А как только бывшая кошка заговорила, так с тех пор и не умолкала, ей хотелось общения. Но собеседник приходил только утром и очень скоро бывшей кошке этого стало мало. Помня свой неудачный опыт обращения к жителям поселка она попробовала поговорить с пионерами, но пионеры либо не замечали ее, либо испуганно убегали. Она задумалась, что же в ней не так и решила, что ей нужно одеться. Платье она позаимствовала там же, в одном из лагерей, на складе. Даже размер совпал. Первой, кому она показалась в нем, была та женщина, что приходила к ней по утрам.
— Вижу, ты решила меня послушаться… кошочка. Давай только платье вывернем на правую сторону.
— Выверняа-у-у-у. — Иногда она еще продолжала сбиваться на мяуканье, но все реже и реже. Но вот привычка растягивать гласные и повышать интонацию, она осталась.
Эта же женщина уговорила ее помыться и сама расчесала ее, никогда не видевшие гребня, волосы, заплетя небольшую косичку.
— Главное, не рви обои, а то впечатление испортишь, — непонятно сказала женщина перед уходом.
Но пионеры опять отказывались общаться, хотя, перед этим охотно отвечали на вопросы двоих, приехавших из поселка, похожих друг на друга, как братья, или, может, как отец и сын, мужчин. Один из которых ровесник пионерам, а второй постарше раза в два.
Реакция пионеров добавила в ее картину мира третью сторону, теперь в ней была она, были другие и была вселенная. А еще она задумалась — чем она отличается от других. С этим вопросом она и пришла к своему единственному собеседнику.
— Кто йаа-аа-ау-у?
— Невозможное явление природы. — Непривычно, без иронии, ответила женщина. — И теперь передо мной стоит вопрос: что будет дальше?

Анатолий лежал на пригорке, в тени дерева, и смотрел в оптический прицел, как в трехстах метрах от него, ниже по склону, на поляне отгороженной с трех сторон кустарником, танцевала девушка-кошка. Вряд ли она вообще понимала, что это называется «Танец». Смесь кошачьих движений, Анатолий совершенно четко видел в танце, как кошка подкрадывается и прыгает на птичку, чтобы сбить ее лапой на лету, и тут же кошачье сменялось человеческими прыжками и сальто.
«Кошки не носят платья, кошки не заплетают косичку и не вплетают в нее ленточку. Если ты еще и заговорила… В общем, спасибо, Виола. Теперь мне будет легче».
А танец был красив. Природная грация, сила и ловкость, вместо постановочной хореографии. Анатолий уже различил две параллельные линии: кошка на охоте и радующаяся жизни девушка. Танец завораживал. Хотелось подойти поближе, усесться в траву и начать отбивать сложный ритм ладонями. А девушка вдруг замерла, посмотрела, вся вытянувшись и встав на цыпочки, в небо. И засмеявшись расслабилась и стала почти обычной, не считая кошачьих дополнений, девушкой.
«Ладно, живи, — проворчал про себя Анатолий, отрываясь от прицела, — срок до послезавтра ты заслужила».

Хулиганим.

Дубликат. Часть 6

I
Пробуждение

Полуоткинутое кресло, шум мотора, мягкое покачивание. Да, это автобус, очередной цикл. Это значит, что у меня, как и всегда, есть полчаса до того, как начнут просыпаться здешние обитатели: копии и миксы. Как и всегда… «Вы умерли и у вас в запасе вечность!» — Только это меня и утешает. Я про то, что я умер. Хорошо, я, как всегда, потерплю до сегодняшней ночи, не буду нагонять жути и мрачных мыслей на «пионеров». В конце-концов они дети, сколько бы им не было лет на самом деле, и сколько бы не было лет их оригиналам. И, чтобы не портить смену в пионерском лагере той копии, с которой я делю это тело, надо произвести на товарищей по отряду боле-менее приятное первое впечатление. Пусть я буду не привлекателен, но, хотя-бы, забавен и безобиден. Как и всегда… «Разрешите представиться, Паганель, версия тысяча сто сорок вторая, стереотипная». Плохо то, что моя и память той копии, практически не пересекаются. Он даже в более выгодном положении, чем я. Я о нем вообще ничего не знаю, а у него хотя-бы мои имя, фамилия и все мои способности. А может быть ему роль Д'Артаньяна больше по душе?
Ну что-ж, пора присмотреться к компании. Хотя, что к ней присматриваться? Все те же и там же. Я никогда особо не интересовался здешними копиями, но, за столько циклов, запомнил — деваться некуда. Даже если от этих циклов я оставляю себе всего лишь шесть часов.
Сыроежкин на соседнем сиденье, сейчас проснется и начнет знакомиться. Через проход — Женя и Лена. Позади, в конце салона — Ульяна и Алиса. Где-то впереди Мику и Саша. Вроде и всё, остальные меня не интересуют. Пока Сыроежкин не проснулся надо сообразить, как избежать диалога с Глафирой Денисовной. Хотя, я не видел ее десяток циклов, не меньше. Неужели всё? Интересно, как Система это обыграла? Хотя, ничего интересного, повариха и повариха, кто ее запоминает, кроме активированных? Прислали заглушку: копию или микс из резерва. Можно и глаза открыть. Все равно скоро уже и лагерь.

Александр Трофимов открыл глаза, осторожно покосился на соседа справа и вздрогнул. Вместо привычного и ожидаемого Электроника на сиденье рядом дремал полузнакомый парень лет двадцати пяти. Каштановые волосы, пионерская рубашка с закатанными рукавами, галстука нет, а на шее черный капроновый шнурок прячущий что-то под рубашкой, длинные брюки. «Э-э-э… Физрук, кажется. Как его? Семен, да. Копия… забыл. Забыл должность, кажется он миксами занимался. Только он, вроде как постарше стал выглядеть». А парень почувствовал, что его разглядывают, открыл глаза, посмотрел на Александра понимающим взглядом, кивнул здороваясь. И, ничего не говоря, поднялся с кресла и пошел в хвост автобуса, где, с последнего ряда уже раздавались голоса проснувшихся Алисы и Ульяны. «Проснулись уже. Значит — активированные. О, и Лена с ними. А на ее месте кто?» Александр поправил очки и пригляделся через проход. В кресле рядом с Женей, подставив ей свое плечо, вместо подушки, и прижавшись щекой к ее затылку, спал Сыроежкин. «Сейчас они проснутся и случится скандал, — равнодушно подумал Александр, — обычно скандал за ужином случается, а тут случится в автобусе. Флуктуация».
«Сёмка...» — Раздалось сзади. Александр подождал продолжения, но ничего, просто «Сёмка», и дальше шуршание, пыхтение и скрипнуло один раз. Как будто кто-то потеснился на сиденье, чтобы посадить еще одного человека. Разговор за спиной продолжился, но разговаривали в четверть голоса, так что слышны были, за шумом автобуса, только голоса.
Под эти голоса Александр и задремал. А разбудил его протестующий девичий крик. Слова, спросонья, были не понятны, но вот то, что так может кричать только оскорбленная невинность, ясно было и без слов. Когда вопль прервался стали слышны сдерживаемые смешки с заднего ряда. «Хоть вы и активировались, но, как были детьми, так и остались», — подумал Александр. Кто-то шлепнулся рядом на сиденье и тут же, следом, прилетела тряпка, зацепив Александра по носу и сбив с него очки. Пришлось открывать глаза и изображать проснувшегося, благо без очков это было не трудно.
— Как тебя там? Шурик? Прости, Шурик, я не хотела. А ты, лохматый, соберешься руки распускать, лучше сразу костыли заказывай!
Александр, наконец, нашел очки и смог разглядеть и уже отвернувшуюся к окну и демонстрирующую всем свой затылок Женю, и сбитого с толку Сыроежкина, и бейсболку, принадлежащую тому же Сыроежкину и валяющуюся сейчас на полу. «Ведь ничего же не делал. Проснулся, а ты у меня на плече спишь и с плеча сползать начала. Ну я и пошевелился чуть, чтобы тебе удобно было», — тихо бормотал смущенный сосед. «Пора вживаться в роль», — подумал Александр. Он поднял с пола бейсболку, непонимающе оглядел ее, отряхнул. Потом, словно что-то сообразив, протянул ее Сыроежкину.
— Вот, возьми, пожалуйста. Ты, наверное, уронил, когда спал.
— Да, спасибо. — Сыроежкин чуть покраснел, но говорить, как было дело не стал.
У Сыроежкина нашлась другая тема для разговора. Внимательно посмотрев на Александра, он округлил глаза и уже другим голосом, обращаясь как к старшему, спросил.
— А ты тот самый Шурик Трофимов?
— Да, я … Шурик Трофимов, но почему, тот самый?
— Ну как же. Я читал о тебе в журнале, победитель трех всесоюзных олимпиад: по программированию, по кибернетике и по робототехнике. Мы, по твоей статье, в кружке робота собирали.
И разговор пошел по накатанной многими циклами колее. Можно было не задумываться об ответах, язык сам знал, что нужно говорить. Александр и не задумывался, поглядывая между репликами в окно автобуса. Вот и последняя опора ЛЭП перед воротами, автобус начал плавно сбавлять ход. Зашевелились пионеры, самые нетерпеливые уже откинули подлокотники кресел и сидели выставив чемоданы и свесив ноги в проход, готовые сорваться с места и побежать на выход, в ответ на шипение пневматики. По проходу быстрым шагом прошел Семен. Да, Александр узнал его, вот только, когда они расстались в поселке, Семен выглядел на семнадцать лет, а сейчас казался двадцатипятилетним. «Видимо, встроился в систему, — подумал Александр, — и система привела его облик в соответствие с новой функцией. Помнил бы я циклы, я бы знал точно».
Когда автобус начал разворачиваться, перед тем, как окончательно остановиться и открыть двери, а пионеры приготовились сорваться с места и устроить свалку перед дверями, от передних сидений раздался резкий свисток. Это было настолько неожиданно, что все вздрогнули. «Не по программе, — отметил про себя Александр, — хотя да, он же активированный».
— Уважаемые пионеры и примкнувшие, — с интонациями экскурсовода заговорил Семен, — наш самолет совершил посадку в аэропорту «Совенок один», через несколько минут подадут трап, а пока прослушайте…
«Дурачится», — не то, чтобы Александр был против, но не полагалось так. Пионеры должны были сейчас, под управлением заложенных алгоритмов, встать и, устроив, конечно, свалку, но свалку управляемую и декоративную, выйти из автобуса. И уже там, на площадке, поведенческие алгоритмы первого и второго уровней должны были перестать действовать. А то, что делал сейчас Семен, оно просто сбивало с толку управляющие программы… Александр опять прислушался к Семену.
— … поэтому тот, кто выйдет последним…
— Тот — тухлый помидор! — Закричал неизвестный пионер из среднего отряда.
Это Александру он был неизвестный, но не Семену, заблокировавшему входные двери.
— Умница, Виктор. — Делая ударение на последнем слоге имени, отчего оно начало звучать на французский манер, парировал Семен. — Но ты не угадал. Я всего лишь хотел сказать, что тот, кто покинет автобус последним, получит право выбрать себе любой домик для проживания. А первого выскочившего на улицу администрация заселит в домик по своему выбору.
— Эй!.. — Закричали с задних рядов.
— Поправку принимаю. Это касается только пионеров среднего отряда и их домиков.

Давно уже вышел младший отряд, был встречен вожатой и построен у ворот, только две девочки и три мальчика подбежали к компании с заднего сиденья Икаруса. Обнялись, некоторые с удовольствием, некоторые неловко, и убежали назад, к своим. Давно уже чинно (по сравнению с октябрятами чинно и степенно) вышел из Икаруса отряд старший и стоял кучкой на обочине. Уже Ольга Дмитриевна подошла к старшим пионерам, заглянула в автобус, шепнула на ухо Семену: «Сам кашу заварил, сам и расхлебывай», — и увела октябрят в лагерь. А средний отряд продолжал сидеть в автобусах, причем, как в Икарусе, так и, откуда-то прознавшая об праве выбора домиков, та часть отряда, что ехала в Лазе, вместе с октябрятами.
Старшие отошли с асфальта в тень и уселись, кто на чемоданы, кто просто на траву.
— Алис, может уведешь старшаков? А то им еще белье и форму получать, и домики, кстати, занимать.
— И пропустить всё веселье?
Александр сидел на своем чемодане, вполуха слушал Сыроежкина, севшего на своего любимого конька о перспективах робототехники, и, неожиданно для себя, начал мысленно анализировать сбой поведенческого алгоритма среднего отряда.
«Нет, со своими бы я элементарно разобрался: перезагрузил бы, и всё. А эти, это Виолетты подопечные, и даже не Виолетты, а того, кто там у нее главный по этологии был. Длинный такой блондин, имени не помню. Можно и этих перезагрузить, конечно. Сейчас самое начало цикла, они даже не поймут ничего. Но где взять Выключатель, что делать с активированными, и уж очень они все похожи на людей, причем на тех, которых когда-то знал. Где-то среди них есть и… Стоп! Вот мысли об этом — табу! Ну хорошо, если нельзя перезагрузить, то надо на них влиять с другой стороны...»
— Сенька, давай их пинками выгоним! — Прервал размышления голос Алисы.
— Что? И Катьку с Викой, Макса и Витьку тоже выгонишь?
— М-да, проблема. А может это не те?
— Те-те. Я проверил.
«… а активированные, оказывается, могут дружить с пассивными. Интересно, чья это заслуга? Так, я, кажется, нашел выход. Но стоит ли помогать "Сеньке"? Наверное стоит. Я, правда выйду из образа и подставлю Шурика, но не сидеть же здесь до конца цикла».
Александр встал, извинился перед Сыроежкиным и, не глядя ни на кого, подошел к Семену.
— Простите пожалуйста. Можно вас на пару минут?
— Да, конечно. И, Александр, можно на «Ты»?
— Тогда я Шурик, в крайнем случае, Саша. А Александр… Я… тебе уже говорил…

Две минуты спустя сидячая забастовка среднего отряда закончилась. Повеселевший Семен сначала попросил весь средний отряд собраться в одном автобусе, чтобы не повторять два раза. Потом, когда просьба была выполнена и все пионеры собрались в Икарусе, от администрации лагеря последовала еще одна вводная.
— Я говорил, что последний вышедший из автобуса будет сам выбирать себе домик?
— Да-а-а!
— Я говорил, что первого вышедшего из автобуса, администрация поселит не спросив его мнения?
— Да-а-а!
— Так вот, продолжаем разговор. Вас здесь сорок два человека (Александр, услышавший эти слова, качнул головой). Домик себе будет выбирать не один самый последний, а домики будут выбирать те двадцать один человек, что выйдут последними. Последний выбирает из двадцати одного домика, предпоследний из двадцати, пред-предпоследний из девятнадцати. Вы меня поняли. Согласны?
— Да-а-а!
— Но сначала администрация расселит вышедших первыми пионеров. А вы уже напрашивайтесь к ним в соседи. Если они захотят вас взять.
— У-у-у-у…
— Вот такое у-у-у-у… Или вы сейчас разобьетесь на пары и сами разберетесь, кто, где и с кем будет жить. — Семен сунул в руки ближайшему пионеру план лагеря. — Кстати, для этого не обязательно сидеть в автобусе.

Потом был сумасшедший вечер: расселение по домикам, визит на склад за бельем и пионерской формой, где задерганные Алиса с Ульяной рычали на самых бестолковых пионеров. («Ульяна тоже выросла», — отметил про себя Александр). Ужин и вечерняя линейка, на которой вожатая зачитала правила внутреннего распорядка и познакомила пионеров с персоналом лагеря. А после линейки наступило некоторое затишье: пионеры распаковывали чемоданы, Алиса с Ульяной, умаявшиеся на складе, валялись у Алисы в домике и неспешно беседовали, Семен валялся на лавочке на футбольной трибуне, закинув руки за голову, разглядывая облака и размышляя, Лена, в который уже раз за все циклы, обходила с Сашкой и Мику лагерь, показывая достопримечательности и закоулки, Ольга Дмитриевна, у себя в домике, спешно перепечатывала, на взятой в библиотеке машинке, «План мероприятий на I смену».

— Шурик, ты не хочешь в библиотеку записаться? — Пряча глаза спросил Сыроежкин.
«В библиотеку? И читать здешнюю идеологическую макулатуру и книги о приключениях?»
— Знаешь, Сергей, наверное у меня не будет времени на библиотеку. Но я подумаю до завтра. — Александр спохватился, что не знает — записывался ли Шурик в библиотеку. — Все равно с обходными бегать. Ты иди сейчас, если хочешь. Заодно посмотришь, что там есть. А я… поработаю.
Несколько минут Сергей колебался между интересом к науке и интересом к Жене. А потом убежал, для очистки совести пообещав, что вернется, как только запишется.

Это «как только» продлится почти до полуночи. Сперва Сыроежкин несколько раз, с независимым видом, пройдет мимо библиотеки, как-будто он там случайно гуляет. Потом, почти решившись, подойдет к двери и уже почти возьмется за ручку, когда услышит смех голоса Мику и Саши. Сыроежкин испуганно отпрыгнет и сделает вид, что он снова здесь не причем. Девочки, даром что не проснувшиеся, прекрасно сообразят — в чем дело и, проходя мимо, захихикают. Отчего бедный Сыроежкин потеряет половину решимости, сделает еще круг по лагерным «Ульянкиным тропам» и вновь окажется у библиотеки только через полчаса после ее закрытия, подергает дверь, вздохнет, взъерошит волосы и уйдет на берег, между пристанью и пляжем и там, укрывшись за деревьями от посторонних глаз, будет грустно кидать камушки в воду.
А Женя, наблюдавшая за всеми этими танцами через окно, и прождавшая Сыроежкина еще двадцать минут после закрытия, расстроенная сидела в своем домике и грустила: вот, в общем-то, неплохой и, кажется, серьезный и интеллигентный парень так и не решился зайти. «Может моя жизнь бы изменилась? Может зря я на него наорала там, в автобусе? Он же ничего плохого и не хотел? Может извиниться перед ним завтра?»

Александр Трофимов, после ухода соседа подождал еще минут тридцать, потом поднялся, и, оставив записку Сыроежкину, отправился в кружок кибернетики. До нужного ему времени оставалось еще больше двух с половиной часов, но Александру делать в домике было совершенно нечего — домик принадлежал Шурику. Хотелось просто посидеть в одиночестве, когда никто не будет восхищаться «стальным фанатиком науки» (кажется так), но не получилось. В клубе пахло свежезаваренным чаем и выпечкой, в клубе оказались Семен и Ульяна. Александр мысленно поморщился, но не выдал своего неудовольствия.
— Это ведь Шурика обиталище, а не Александра. А я все таки, замначальника здешней богадельни. — Семен иронически хмыкнул. — Так что, присоединяйся.
— Мы скоро уйдем, — добавила Ульяна. — Попрощаемся с тобой и уйдем. А то нехорошо тебя просто так отпускать.
Александр молча сел на свободный стул, налил, в придвинутый к нему Ульяной стакан, чаю из литровой банки, благодарно кивнул, посмотрел на Ульяну и спросил.
— Ульяна? Нашлась? — Не хотелось ему, чтобы кто-то начинал выспрашивать о причинах его поведения, или уговаривать остаться. Поэтому Александр и задал тему разговора.
Ульяна смущенно покраснела и пожала плечами.
— Да, наверное. Мне… нам подарили одну фотографию. И на ней точно мы с Сёмкой. И я мало что помню, но как я печатала эту фотографию я вспомнила. Сыроежка печатал фото по чьему-то заданию и я попросилась в лабораторию. Ты знаешь, Александр, он почти не изменился с тех пор. Все тот же очень способный, безотказный, старательный и очень наивный мальчик. — Ульяна постепенно заводилась, это чувствовалось по голосу. — Он все рассказывал, что отучится еще год и поедет в Москву поступать в Бауманку. Как он жалеет о том, что побоялся написать заявление и сдавать экзамены за десятый класс и теперь из-за этого еще год в школе потеряет. А я тогдашняя слушала его и все не решалась ему сказать, что никакого будущего, никакого «через год» и никакой Бауманки у него не будет. Что он так и останется тут, вечным Сыроежкой. Универсальным помощником-лаборантом. Александр, за что вы с ним так поступили? За что вы с ними так поступили? Я понимаю, копии, те — побочный эффект, дубликаты и подлинники — они хоть информированы были. Но миксы? Которых можно было и не создавать, не отправлять в этот бесцельный бег по кругу! Я спрашивала с Сёмки, но он всего-лишь дубликат, а вы — последний подлинник здесь. Я бы у бабы Глаши спросила, но тогда, когда она ушла, я еще не понимала ничего. Виола и Анатолий — Сёмка сбросил их до нуля, тоже не спросишь. Остались вы. Я вас не обвиняю, но хочу понять, хочу услышать хоть какой-то ответ. Вы сейчас уйдете, я не собираюсь вам мешать. Но в следующем цикле я задам тот же вопрос. — Ульяна вскочила на ноги и выбежала из здания клубов.
Александр проводил Ульяну непонимающим взглядом.
— Семен. Это ведь твой оригинал был заведующим лабораторией синтеза биосистем. Если хочешь Ульяне помочь — покопайся в памяти. А моё мнение: всё, что может быть создано — должно быть создано. Вопрос только правильного применения.
— «Какая великолепная физика!» Кроме того, что не мешать, я могу еще что-то для тебя сделать?
— У тебя есть Выключатель?
— Нет, я уничтожил их. И свой, и Виолы.
— Тогда ничего.
Они поднялись одновременно, подошли к двери, Александр, как хозяин, протянул руку Семену, прощаясь.
— Спасибо, что зашли. И, передай Ульяне, пожалуйста, что когда рожают детей, то их согласия тоже не спрашивают. — Потом посмотрел на часы. — Еще примерно час, если что понадобится, то обращайся. После — не приходи.

Когда пришел Семен, Ульяна сидела в бывшей тренерской, а теперь официальной квартире Персуновых, и всхлипывала.
— Сёмк, ты ведь у Шурика узнать что-то хотел. А я все испортила. Но мне вдруг их так жалко стало. Миксов этих. Что Женю, что Мику, что Сыроежку. У нас у всех хоть какое-то прошлое, но было. Помнишь, как плясала от радости Алиса, когда о своем детстве рассказывала. Хотя там рассказов то на полчаса. А она его все вспоминает и вспоминает. Вот и сегодня тоже. А у этих то и детства нет — всё придуманное, и вся жизнь только бег по кругу. Я же сама была в их шкуре. Я же, как проснулась, не могла ничего вспомнить о себе, о своем детстве. Знаешь, как это тоскливо. Пока девочки нам ту папку не принесли, у меня и начала память просыпаться. А Шурик, ну, он не Шурик сейчас, конечно, но мне так привычнее, спросил: «Нашлась?» — Я-то нашлась, но я вот взяла и о миксах вспомнила. Они то никогда не найдутся.
— Рыжик. — Семен привычно коснулся кончика Ульянкиного носа указательным пальцем. Куда ты дела Ульянку?
— Да никуда я ее не дела. Тут она, где всегда. Просто, бывает и Ульянке грустно. Ты лучше скажи, Сёмк, почему ты в автобусе не стал делать, как Шурик предложил? А взял и поступил по своему. Ведь ты же этим пионерам ничего нового не сказал. А они взяли и послушались.
— Просто, Рыжик, те пионеры и сами понимали, что сидячая забастовка зашла слишком далеко. Вот и ухватились с радостью за компромисс с администрацией. Помнишь, как в прошлом цикле двое чуть не подрались из-за Катьки? И тоже зависли на полушаге к драке, и не знали что делать. Алгоритмы поведения сыпятся постепенно. Пионерам все больше приходится думать своей головой, а голову тренировать нужно. Вот я и пытаюсь делать так, чтоб потом не бегать за ними и носы не подтирать, чтобы они сами за себя думали. Часто вот такие казусы получаются, как в автобусе.

А Александр сидел перед включенным компьютером и набивал по памяти длинную последовательность знаков, лишенную видимого смысла. Нажал «Ввод», подождал, пока на экран не выползет таблица, просмотрел ее, удовлетворенно кивнул, достал наушники и подключил их к компьютеру. Посмотрел на часы, до нужного времени оставалось еще десять минут, хватит на одну сигарету. Выдвинул нижний ящик стола, вытряхнул из него электрический хлам: обрезки проводов, мотки припоя, старые динамики — и снял фальшивое дно. Несколько пачек сигарет. «Дожили, — подумал, — сигареты храню как величайшую драгоценность». Достал из начатой пачки одну сигарету, потом, собрав ящик как было, вышел на крыльцо.
Чтобы случайный прохожий не заметил огонек приходилось курить в кулак, и прятаться как пацану. Александр курил не торопясь и вспоминал… Хотя и всеми силами пытался этого не делать, с самого времени пробуждения в автобусе. «Па, ты зачем наврал Семену?» — показалось что детский голос задал вопрос. «Лучше сразу отсечь лишнее». «И меня?» «И тебя».
Александр затушил окурок, закопал его, подвернувшейся кстати щепкой, в рыхлую землю вернулся в кружок. Надел наушники, сел перед экраном, набрал пароль и, как полчаса назад, нажал «Ввод». В наушниках зашумело, а таблицу на экране сменили хаотически мелькающие разноцветные треугольники. Через десять минут все закончилось, Александр встал, с видимым трудом выключил компьютер и деревянной ковыляющей походкой зашагал к выходу из кружка и дальше в сторону площади и домика. «Это инерция, сейчас все закончится. Удачи тебе!» — думалось тоже с трудом. Показалось, что кто-то смотрит в спину, но оглядываться уже не было сил. Александр Трофимов, подлинник заведующего лабораторией спецавтоматики, в очередной раз перестал существовать.

«Удачи тебе!» — Шурик вздрогнул, огляделся, узнал памятник Генде и удовлетворенно кивнул. Посмотрел на часы, было начало первого часа ночи. «Надо же, заработался. И голова болит нехорошо, не пришлось бы завтра в медпункт обращаться. Планов много, а смена такая короткая. Надо выспаться и все пройдет».
Маленькая серебристая фигурка, незаметная ночью на фоне крашенных серебрянкой ворот была неподвижна, как статуя. Но любой взгляд увидел бы в позе этой статуи грусть и печаль.

Продолжение

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2310619
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2336203
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2344710
4 глава, часть 1 http://vn.reactor.cc/post/2360187
4 глава, часть 2 http://vn.reactor.cc/post/2363608
4 глава, часть 3 http://vn.reactor.cc/post/2367158
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2381587
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2397063
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2425682

VIII
Второе начало

Поздно уже. Просидели в клубе у Мику часа два. Как и следовало ожидать, девочки мне не поверили, но, по крайней мере, совесть свою очистил – я им больше не вру и недоговаривать что-либо в их присутствии не намерен. Может задуматься их заставил, может вспомнят мои слова, когда проснуться, не важно.
Проводил девочек по домам, обходя площадь с танцующими и сейчас иду к себе, а надо бы сходить на остановку – Второй выбрал путь одиночки, так наверняка сейчас там автобус облизывает. Но мне неохота, да и не нянька я ему, пусть вожатая за ним бегает. Вообще, кстати, не факт, что Второй сейчас на остановке – четверо самостоятельно действующих обитателей и, минимум трое потенциально готовых проснуться, это я опять про Второго, Мику и Сашу, если что, переворачивают лагерную жизнь вверх дном. А ведь есть еще младшие, те же зайцы или Катя, или Васька, к примеру. Бедный-бедный управляющий компьютер, простите, управляющая ЭВМ. Я, кажется, нашел одну из причин применения людьми выключателя.
В медпункте светятся окна – подхожу поближе, на занавеске тень от головы, вот она повернулась чуть и стало видно прическу, ага, хвостики, которые ни с чем не спутаешь. Лена читает. Интересно, вот прочитает она «Унесенных» и не забудет на следующий цикл, и что она будет читать, когда кончатся все книжки в библиотеке? Стучусь в окно, занавеска отодвигается, Лена всматривается в темноту, потом замечает меня и улыбается. Я машу ей рукой – спокойной ночи, мол, а она кивает головой в сторону входа. Ну, как скажешь, а я с удовольствием – до обеда выспался, спать не хочу.
– Привет, опять у нас свидание? – Спрашиваю в шутку у Лены.
– Ну, я не знаю, а ты хочешь, чтоб было свидание?
– Мне Второй тогда голову оторвет. Ох прости, – замечаю, как Лена вздрагивает. Когда ты прятала его в лесу…
– Я понимаю, – перебивает меня Лена. У него просто выбора не было, но, все равно, обидно.
– А ты, один раз и на всю жизнь?
Лена кивает, а я думаю, что, в данном случае, программа просто совпала с личностью Лены, а еще думаю, что неизвестно, как я сам в следующем цикле к Лене отнесусь, личность то отключится. Зато, если Второй ее выберет – это будет его собственный выбор.
– Лен, не сдавайся и не унывай. И, давай сменим тему.
А тут у Лены соперниц, в общем-то… Алиса в сочинительство песен уходит, Ульяна при мне крутится, Саша и Мику остаются. Нет, хватит, даже мысленно кости перемывать не хочу, пусть сами разбираются.
– Гришка как?
– Спит.
– А ты, тут и заночуешь?
– Нет, доктор обещала сменить меня до полуночи и от линейки меня отпросить.
– Ну, она забудет отпросить – я скажу, что ты здесь была. Я тут с девочками говорил…
И пересказываю Лене разговор с девочками и их скептическую реакцию.
– Это они меня проверяли, – отвечает Лена. Саша меня утром спрашивала о том же и тоже не поверила.
Ну вот, теперь будут заговор искать, или у Алисы с Ульяной спросят.
– … но про то, что лагерей много, я не знала.
– Триста восемьдесят четыре, если верить Глафире Денисовне. Я же и сам пришелец из другого лагеря.
И как раз сейчас, где-то, в каком-то лагере тамошний Семен ведет тамошнюю Лену танцевать на пристань. Романтика, но не для нас – мы продолжаем беседовать.
– Глафира Денисовна это?…
– Доктор наук, бывший зам начальника здешней богадельни по научной части. Из оставшихся здесь людей – самая старшая по рангу и возрасту. Тебе известна, как повариха баба Глаша. – Вываливаю на бедную Лену еще информацию.
– Дальше.
– Лена, ты готова слушать?
Лена готова, и я продолжаю рассказывать все, что знаю, зарабатывая мозоль на языке. И о тайниках, и о бомбоубежище, и о двойниках моих, и о беседах с ГД. Рассказываю и о активной фазе, в коей она сейчас пребывает и о конце этой фазы, приводя в качестве примера себя.
Лена гладит меня по щеке.
– Бедный.
– Не надо, Лен. Я, все-таки, неплохо прожил эти полторы сотни циклов, и если по мне сейчас не долбанут выключателем, то есть еще надежда на новое пробуждение. И, пожалуйста, я же не умирать от рака собираюсь, так-что не нужно меня жалеть. Считай, что я уеду далеко, но может еще и встретимся.
Я, незаметно так, в разговоре с Леной, сформулировал своё собственное отношение к своей судьбе. По обкатывал мысленно – да, так оно и есть.
– Ну, если ты так говоришь… Но смотреть на тебя больно будет.
– А ты не смотри. Видишь лагерь? Мы вчетвером ставим его на уши так, что никакая программа не справляется. Все же обитатели ведут себя самостоятельно, вон, хоть поджигатели эти. Только и разницы, что четверо обитателей течение жизни меряют циклами, а остальные – днями. Так что придется тебе за четверых работать, чтобы среди живых жить.
– А что за выключатель?
– Да, лежит прибор у меня на шифоньере.
Рассказываю Лене еще и про выключатель, про его назначение, про то, что это еще одна забота на мою голову – что с ним делать, потому-что мне уснувшему этот прибор доверять страшно, а выкидывать его нельзя – вдруг кто найдет.
Лена впитывает каждый бит информации, который я на нее вываливаю. Вспоминаю, как амазонки мои, цикл назад, меня вопросами засыпали, и думаю – какая жалость, что мне никто ничего не рассказывал, сколько я времени потерял, доходя до всего сам. И еще…
– Лен, раз уж у нас разговор случился, мне твой совет нужен, а то я голову сломал.
И рассказываю Лене об ответственности, которую, как я считаю, несет баба Глаша за применение выключателя. Косвенной ответственности, конечно, но все-равно.
– Ты знаешь, ты, скорее всего махнешь рукой и отставишь эту проблему, как несущественную, я, все-таки, неплохо тебя изучила. А еще, не в твоем характере не выслушать вторую сторону. Ты, когда остынешь, пойдешь к ней разбираться, а уж потом махнешь рукой.
Тут приходит доктор, подозрительно смотрит на нас, смотрит на топчан – нет, простыня не помята, заглядывает к Гришке в изолятор.
– Лена, я тебя отпускаю, до утра тут сама посижу. И с Ольгой я договорилась – можешь спать до завтрака. Семен, вы что-то хотели?
– Доктор, с Гришкой как?
– Да нормально с ним все будет, я надеюсь. Он больше напугался, когда в дыму в дверь не попал, вовремя вы его вытащили. Завтра утром еще гляну, и перед завтраком выгоню, нечего тут отлеживаться, когда товарищи работают.
Прощаемся с доктором, я, к стыду своему, так и не знаю, как ее зовут – неужели тоже Виолой? Почему я, кстати, так пренебрежительно о ней думал? Нормальная тетка, неприветливая – да, но не злая, и дело, похоже, знает. По крайней мере, при виде Гришки ахать или в ступор впадать не стала, а сразу его в оборот взяла.
Провожаю Лену. Уже и дискотека затихла, только кузнечики трещат. Провожаю и продолжаю разговор.
– Я думал, это я за вами наблюдаю, а, оказывается – это процесс обоюдный. Что я еще не знал?
Лена задумывается.
– Чтобы сказать тебе – что ты не знал, нужно выяснить – что ты знаешь. Хотя… Ты знаешь, что Саша к тебе неровно дышит?
– Саша? Я это про Ульяну думал.
– Ульяна-то? Нет, ты ей нравишься, конечно, но она еще сама не определилась. А когда определится, то будет, наверное, как к старшему брату относиться. А еще она считает, что только она права на тебя имеет, раз она первая с тобой подружилась. Вот и ревнует тебя ко всем и к Саше особенно. А у Саши серьезно все.
– Да уж, сериал наклевывается. Ну, четыре дня можно перетерпеть, а там и цикл закончится. Но ведь ни одним вздохом себя девочка не выдает. Ровное, приветливое и доброжелательное отношение.
– Характер у нее такой. Переживать будет, но внутри, а снаружи сделает вид, что все хорошо, раз ты на нее не смотришь. Так что – не обижай её.
Блин! Ну и что мне делать с этой информацией? Спросил на свою голову. Потом еще скажут, что я не чуткий.
– Только, Семен, Сашке ни слова. Она это даже от меня прячет.
– Не буду. Но кто мог подумать? Еще две недели назад была дитё-дитём. Лет пяти, если не меньше.
– А это талант у тебя такой. Все, с кем ты долго общаешься – начинают меняться.
Угу. Все бы менялись. Вспоминаю свой первый лагерь, уж как я там общался. Большую часть активной фазы прожил, и что?
Дошли до домика, распрощались – можно и к себе. Время, кстати, уже за полночь, а мне еще автобиографию для тайника писать – вдруг еще прочитаю, чем черт не шутит.
От Лены на площадь и мимо столовой к себе. У себя достаю лабораторный журнал, тот, последний, за 1992 год, незаконченный. Открываю первую чистую страницу и пишу заголовок: «Узел ??, Семен. Запись №1. Последний цикл активной фазы». Собственно заголовком все и заканчивается, минут пятнадцать думаю – что написать, потом решаю, что утро вечера мудренее и отправляюсь спать.
Мне снится, что я обгорел, вытаскивая Гришку, и сейчас лежу там в медпункте в маленькой палате, но медпункт этот не здешний, а в моем первом лагере. Лежу в медпункте, а Славя принесла мне обед, и вот я старательно скребу ложкой по нержавеющей миске, а Славя смотрит как я ем, подперев подбородок рукой. Вот она приоткрывает рот чтобы сказать, конечно-же, что я волнуюсь. Но, вместо этого звучит.
– Послушай, у меня такое чувство, что мы уже виделись.
– Конечно виделись, и не один раз. Последний раз, когда мы виделись, ты стояла на пристани и смотрела в бинокль, как я уплываю от вас в темпе двадцать гребков в минуту. Я тебе улыбнулся, а ты опустила бинокль и отвернулась.
Кажется, Славя вот-вот вспомнит, через тридцать с лишним циклов вспомнит. Но я просыпаюсь.
Просыпаюсь и сразу смотрю на часы – пять утра. Черт, с этим позавчерашним чтением и сегодняшним сном до обеда, все ритмы сбились. Подремать бы еще, а то после обеда буду спать на ходу, но понимаю, что это бесполезно. Какие там у меня великие планы на сегодня? Объявить войну Англии? Ладно, чтобы строить планы забьем несколько километровых столбов: линейку, завтрак, обед, ужин, тренировку, утром с Ульяной и Александрой окунуться, в пять – волейбол. Сейчас буду заполнять промежутки… Вспомнил! Сегодня-же это кибернетик очкастый теряется! Хотя, конечно, вся программа цикла к чертям слетела, но пойду к клубам проверю. Если Шурик и отправится на поиски приключений, то только оттуда. Мешать не буду, но прослежу. А потом вернусь, к приходу физкультурниц, кстати, вспомнил, как второго Сашиного сателлита зовут – Вика. Забавная, слегка полноватая, девчонка одиннадцати с половиной лет, которая пытается похудеть бегая по утрам.
Проходя мимо столовой, замечаю на той стороне площади сутулую спину. Ага, значит, все-таки, четырехглазка решился и великий поход в подземелье состоится. Шурик скрывается в здании клубов, а я прижимаюсь к высоким, выше моего роста, кустам около восемнадцатого домика, между прочим – домика Кати и Вики, и жду. Шурик пойдет либо через главные ворота, либо по боковой аллее к калитке в старый лагерь. В любом случае – мимо меня не проскочит, а если не шевелиться, то есть шанс, что меня не заметят.
Ну да, мимо меня Шурик и не проскакивает, он выходит на крыльцо осторожно держа в руках что-то завернутое в одеяло. Больше всего этот сверток напоминает мне грудного ребенка, только атласной ленточки не хватает. Шурик медленно садится на крыльцо, кладет сверток рядом с собой и начинает его осторожно разматывать. А ведь в этом свертке что-то шевелится, да там и вправду младенец что-ли? Вон, кажется, рука мелькнула. Мое воображение рисует картину: ночь, дождь, стук в окно, Шурик открывает дверь, а на крыльце плачущий сверток, бутылочка молочной смеси и записка: «Как хочешь, но это твой!», – и подпись, «Когда-то твоя Кибернетика».
Шутки в сторону, Шурик, наконец, справился с одеялом, поднимает содержимое свертка и сам встает рядом. Рядом с крыльцом, вцепившись в руку Шурика, стоит и крутит головой в разные стороны девочка-кошкоробот. Шурик осторожно высвобождает свою руку, пятясь задом делает пять шагов по направлению к воротам, садится на корточки и обеими руками манит робота к себе. Та поворачивается к Шурику, потом неуверенно делает первый шаг, едва не падая, потом еще один, а потом бежит в объятия создателя, а Шурик ловит ее, прижимает к себе, вставая с корточек подбрасывает к небу, ловит и опять прижимает к себе. Кажется он еще и плачет при этом. А я, я выхожу из кустов, чтобы меня заметили, и стою, замерев, посередине главной аллеи, а когда мы встречаемся глазами с Шуриком, нет, он точно только что плакал, молча показываю ему большой палец, разворачиваюсь и ухожу к себе. Ай да Шурик, ай да сукин сын. Интересно, презентация будет? Наверное нет.
А новый день в лагере начинается. Что-то гремит в столовой, напротив склада меня обгоняет троица бегуний, с которыми я здороваюсь, я, не заходя в спортзал, прохожу на спортплощадку, сажусь на лавочку и смотрю, как другие работают. Ну, не работают – бегают, но все равно. Подходит не выспавшаяся Ульяна и пристраивается рядом. Ага, к моему теплому боку.
– Доброе утро, засоня.
– Не дразнись. Ты почему вчера с танцев сбежал?
– А ты сама то там была? Я вот им, – показываю на Сашу, лекцию читал об устройстве мира. Естественно не поверили, хотя сами же просили. Хорошо хоть в дурку не отправили.
Ульяна кивает, а потом предлагает.
– А давай и мы пару кругов сделаем? А то я чувствую, как мхом зарастаю. Ты то старенький уже, тебе можно, а мне всего четырнадцать, почти.
Девочки, действительно, бегут с видимым удовольствием, и это удовольствие вызывает зависть. Выползаем на дорожку, пропускаем Сашу, пропускаем Вику, пропускаем Катю и пристраиваемся в хвост колонны. Саша на ходу оглядывается на нас и приветливо улыбается. Ну, парой кругов мы не отделались, но все заканчивается и вот мы, как бежали цепочкой, так и сворачиваем на пляж. Ульяна только забегает в спортзал за полотенцами.
Все время наблюдаю за Сашей: или Лена ошиблась, или девочка, действительно, так хорошо маскируется, что ни одним глазом не заметно. Ну ладно, буду делать вид, что я ничего не знаю.
На линейке я ищу глазами Шурика, а мне опять напоминают о завтрашнем походе. Шурика нет, неужели сбежал в подземелье? А с походом я смирился, осталось только придумать: где, что и как. Вопрос о Шурике всплывает на крыльце столовой, но, поскольку, меня пока не трогают, я просачиваюсь мимо вожатой, иду к окну раздачи и сталкиваюсь там с бабой Глашей.
– Я понимаю, что вам некогда, Глафира Денисовна, но ответьте мне на один вопрос. Что мне с вами делать? Я ведь прочел все журналы из той папки, в том числе и за последние пять лет. Вы не ждали от меня такой прыти, а я прочел.
Права Лена, черт побери, не могу я не послушать вторую сторону.
Баба Глаша ставит передо мной поднос с завтраком и говорит: «Садитесь, где-нибудь, я сейчас подойду.» А коли так, то приходится идти и искать место.
Столовая спроектирована с большим талантом. Кажется пока стоишь в очереди, что мест за столами нет и не будет, но, к тому времени, когда ты отходишь с подносом от раздачи, обязательно наличествуют два-три свободных столика, и это даже на обеде, не говоря о завтраке или ужине. Поэтому я занимаю ближайший ко входу на кухню свободный столик, половину кусочка масла намазываю на хлеб, половину отправляю в тарелку с геркулесовой кашей, и жду бабу Глашу, лениво ковыряя ложкой в тарелке и отгоняя от свободного столика пионеров с подносами.
– Нет Лена, у меня здесь разговор с бабой Глашей, как ты и предполагала.
Наконец, со стаканом чая и коржиком, появляется Глафира свет Денисовна, или может Глафира тьма Денисовна, кто ее сейчас разберет?
Баба Глаша молчит, размачивает коржик в чае и по чуть-чуть от него откусывает. Я тоже молчу, доедаю кашу и примеряясь уже к своему коржику. Надо что-то сказать, но разговаривать мне с ней совершенно не хочется. Сейчас съем коржик и попрощаюсь. А баба Глаша, наконец, решается.
– Вот такие мы существа – люди. Всю свою историю мы ищем кого-то, кто посмотрит на нас со стороны: выдумываем богов, шлем сигналы инопланетянам, изобретаем искусственный разум, пытаемся расшифровать язык дельфинов и обучаем обезьян языку глухонемых, а, когда осознаем, что у себя под боком сами создаем новую цивилизацию, почти таких-же как мы – пугаемся ее и уничтожаем. А потом и вовсе взрываем все входы. А я остаюсь тут, расплачиваться за собственное малодушие. Прощайте Семен, библиотеку и выключатель можете не возвращать – книги я знаю наизусть, а прибор я в руки больше не возьму.
Баба Глаша собирается встать, потом вспоминает что-то и снова поворачивается ко мне.
– И еще, если вам будет легче, то лично мне вы… Не знаю, это, смотря как считать, или отомстили, или помогли. Я ведь чертовски не хотела помирать и организм на замену для себя приготовила, но тянула, тянула… А пришли вы и за меня решили. Дали пинка этому организму и запустили процесс, он и осознал себя. Это у вас талант такой – изменять всех, с кем общаетесь. Вот и в эту девочку уже не перепишешься, – Глафира Денисовна кивает куда-то мне за спину. А снова все начинать – я и не успею, и не решусь, слишком уж это похоже… А все благодаря вам.
Глафира Денисовна вздыхает, поднимается, опираясь о стол, и уходит на кухню, а я оглядываюсь назад и натыкаюсь на взгляд Саши.
Поднимаюсь и я, отношу грязную посуду на мойку, нахожу футболиста-Артема, говорю ему, что сбор, как обычно, в половину одиннадцатого на поле и выхожу из столовой. Дался им этот мой талант, и ведь одними и теми-же словами, кстати. Нету у меня никакого таланта, опять вспоминаю первый лагерь, хоть кто-нибудь из тех пионеров изменился?
После завтрака иду к погорельцам, смотреть, как дела. А дела совсем даже не плохо: торцевая стена снаружи уже отмыта от сажи, осколки стекла убраны, закопченные обои наполовину ободраны, новые уже готовятся к поклейке, а в ведре набухает клей. Вся бригада погорельцев обдирает последнее.
– Вась, как самочувствие?
– Хорошо. Доктор сказала вечером ей показаться и завтра утром.
Интересно, если докторица сказала мне, что все нормально, зачем ей Ваську смотреть вечером? И завтра утром? Надо будет спросить.
– Сами то поклеите? – Показываю на рулоны обоев.
– Нам Саша помочь обещала.
Ну да, с мелочью тут водимся только я да Сашка.
– Как поклеите – ищите Электроника и договаривайтесь, чтобы стекло вам порезал и вставил. Скажите, что после обеда я смогу ему помочь, на какое время договоритесь – мне сообщите, чтоб я подошел. Работу сдавать будете или Ольге Дмитриевне, или Алисе.
Ну вот, этих проверил, теперь можно и на тренировку. По дороге перехватываю бегущего в библиотеку Сыроежкина.
– Нет, нету Шурика, до обеда не появится – придется искать.
Тренировка сегодня не клеится, прямо начиная с разминки. Все, начиная с меня, косятся на те места в строю, где обычно стоят зайцы и Гришка, и на ту скамейку, где часто сидит с книгой Вася.
Останавливаю процесс, собираю всех вокруг себя.
– И что делать предлагаете? Я же вижу, что вы заставляете себя. Можно потренироваться, без удовольствия, можно просто разойтись, но тогда это последняя тренировка будет, а можно…
Думаю. У мелких идей нет, мелкие моего решения ждут. Ненавижу, но придется.
– … ладно, слушайте сюда. Сейчас пять кругов по стадиону, а потом – марш погорельцам помогать.
Такое решение мелкие одобряют и орда отправляется крушить, ломать и курочить, а у меня появляется время, чтобы поискать Шурика. Вообще-то это Второго забота поэтому, даже если найду, то если Шурику ничего не угрожает я просто тихо уйду, никого не беспокоя, и, во-вторых, наверное Шурик просто в лес ушел, чтобы со своим электронным детищем без помех пообщаться.
Уже на подходе к старому лагерю вижу, что на крыльце кто-то сидит. Шурик. Сидит и курит. Интересно, сигареты хранятся там-же, где бутылка водки, или где-то в другом месте? И нужны они для проверки герметичности воздуховодов, конечно-же. Подхожу и сажусь рядом, Шурик молча бросает взгляд в мою сторону, но ничего не говорит, а только чуть пододвигается. Наконец, сигарета заканчивается и окурок улетает в кучу осыпавшейся штукатурки.
– Ищут меня?
– Пока еще не активно, ждут, что сам выйдешь. После обеда начнут меры принимать.
– Понятно.
– Если не хочешь, я никому не скажу, что тебя видел. Пусть тебя Второй сам ищет – это его головная боль.
– Да я и не прячусь. Пошли?
– Пошли.
Мы идем по тропинке к «Совенку», а перед калиткой сворачиваем вдоль забора к главным воротам. Я не спрашиваю о роботе, Шурик тоже помалкивает, и только перед воротами сообщает.
– Отпустил я её. Забрать с собой не могу, выключить и здесь в кружке запереть не смогу. А так: электричество в старый лагерь и в бомбоубежище подается, где ключи от клубов она знает, сама себе регламент провести сумеет. Не пропадет.
– Познакомил бы ты меня с ней, что-ли.
– Если она захочет.
– Само-собой.

1 глава http://vn.reactor.cc/post/2732304
2 глава http://vn.reactor.cc/post/2740447
3 глава http://vn.reactor.cc/post/2744500
4 глава http://vn.reactor.cc/post/2752906
5 глава http://vn.reactor.cc/post/2755836
6 глава http://vn.reactor.cc/post/2765088
7 глава http://vn.reactor.cc/post/2771649
8 глава http://vn.reactor.cc/post/2783898
9 глава http://vn.reactor.cc/post/2790955
10 глава http://vn.reactor.cc/post/2799751
11 глава http://vn.reactor.cc/post/2807427
12 глава http://vn.reactor.cc/post/2813773
13 глава http://vn.reactor.cc/post/2818846
14 глава http://vn.reactor.cc/post/2825328
15 глава http://vn.reactor.cc/post/2828850
16 глава http://vn.reactor.cc/post/2836596
17 глава http://vn.reactor.cc/post/2840565

XVIII
Точки над Ё

— Сёмк, подожди.
Семен оглянулся, увидел догоняющую его Ульяну, кивнул Славе, оставшейся возле клубов. Остановился.
— Как вода в озере?
— А ты откуда знаешь, что мы на озере были?
— Элементарно, Ватсон. Вы со Славей были за территорией, это раз. Волосы у тебя, — тут Семен ткнулся носом в рыжую макушку и с удовольствием втянул аромат Ульяниных волос, к которым примешался легкий запах болота, — еще чуть влажные, это два. Пахнут озерной водой, это три. А самое главное, — Семен понизил голос, — это тот предмет одежды, который утром был у тебя под футболкой, а сейчас ты держишь его в руках.
— Да ну тебя, Холмс! Пошли?
Ульяна-большая взяла Семена под руку и они степенно последовали к своему жилищу, чинно раскланиваясь со знакомыми. «Степенно» и «чинно», следует понимать с поправкой на характер Ульяны и скрытое Семеново ехидство, конечно. Напротив Генды поздоровались с Ольгой Дмитриевной, воспитывающей не вовремя попавшегося ей на глаза пионера. Она и на Ульяну посмотрела так, что та предпочла спрятаться за Семена.
— Знаешь, Сём. Славя что-то начинает понимать. О чем-то догадываться. У нее… — тут Ульяна замолчала, сообразив что не стоит выбалтывать чужие секреты, — … появились вопросы. А я ей сказала, что она скоро все сама поймет. И, Сём. Придется на следующий цикл сюда придти. Я Славе пообещала, что одну ее не оставим.
— Славя, Алиса, может быть Ульянка и Мику. Лена вряд ли. Что из себя представляет здешний Семен я не знаю. Да, придется заглянуть.
— Вот только Ольга не меняется. Хотя она столько видела, что могла бы и сама измениться. — Ульяна оглянулась на смотрящую им вслед вожатую.
— Ольге незачем меняться, Рыжик. — Семен тоже оглянулся и перехватил взгляд вожатой.

Ольге, действительно, незачем было меняться. Потому что под ограниченными: взбалмошным ментором, и милой и доброй эмоциональной матрицей, — третьим слоем, включающим в себя первые два, и полноценной личностью, жила монитор узла, существование которого оказалось секретом даже от создателей микса по имени Ольга Дмитриевна. Это распространенное явление, когда то, что выходит из под наших рук, оказывается не тем, что мы задумывали, когда начинали работу.
И сейчас эта монитор наблюдала за гостями лагеря, вспоминала Семена и размышляла.
«Все возвращается… Последние люди возвращаются домой. Семен вернулся туда, откуда начинал. В кои то веки активация и побег пошли кому то на пользу. Поговорить с ним? Поздороваться, наконец. Но ситуация не чрезвычайная — я же не смогу и рта раскрыть. За меня будет говорить даже не Матрица, а Ментор, а что она скажет? Что нужно активнее участвовать в лагерной жизни? Что этому лагерю тоже нужен физрук и это в лучшем случае? Даже если Семен разговорит Матрицу, то она только поулыбается и скажет, что Семен молодец.
Как это все-таки плохо: все знать, все помнить, все понимать, а общаться только раз в неделю с себе подобными. С сестренками, как Ульяны назвали друг-друга. Да, с сестренками. А я теперь ему даже привет от своей сестренки передать не могу. Может все-таки бросить это дело, пустить узел на самотек? Но Монитора и Матрицу жалко. Тоже личности, своего рода. И одиночество. Так, хоть с сестренками могу общаться, а иначе — только со случайно проснувшимися пионерами. А еще — страшно».
Ольга, улыбнувшись одними глазами, едва заметно кивнула Семену.
— Я рада, что ты заглянул к нам.
— Я тоже был рад всех увидеть, даже Ольгу Дмитриевну. Теперь будем заглядывать.
— Заглядывайте.
А потом воспитываемый пионер подергал вожатую за рукав и безмолвный диалог прервался.

До ужина оставалось еще целых три часа и в бедном событиями «Совенке» все замерло.
Мелкие сосредоточились на футбольном поле. Все, кроме Артема, который, оставшись один в домике, что-то писал.
Средний отряд, включая артистов, оккупировал пляж.
Алиса учила роль. Ей все-таки навязали роль Оксаны Сергеевны, и сейчас, когда Ульянки не было, она ходила по домику и повторяла реплики.
Ульяна-маленькая осваивала территорию Старого лагеря и, конкретно сейчас, сидела на верхней площадке лестницы, когда-то спускавшейся к реке с обрыва. В лагере бабы Глаши эта лестница рухнула целиком, в поселке Шлюз она уцелела, а здесь от нее осталась только верхняя площадка. На этой площадке и устроилась Ульянка, свесив ноги в обрыв и разглядывая речной простор во «временно позаимствованный» в клубах бинокль (кибернетики запирали двери, но всегда забывали про форточки).
Славе нужно было обдумать разговор с Ульяной-большой, поэтому она опять занялась цветами на площади.
Кибернетики решили, что лучше уступить Мику, чем отбиваться, и обустраивали сцену, старательно заглушая стуком молотков руководителя музыкального кружка.

Семен с Ульяной-большой стояли около хозяйственных ворот, имея в виду все тот же малинник за забором, когда на аллею с тропы шагнули Виола и Анатолий.
— Клубнички захотелось… молодожены?
«Интересно, — подумала Ульяна, — почему Виоле так нравится изрекать пошлые двусмысленности?»
А Виола неожиданно грустно продолжила.
— А мы вот ходим и прощаемся.
— Составить вам компанию?
— Нет, не беспокойтесь, Ульяна. Хотя… Составьте, нам будет приятно.
Они пошли обходить лагерь по часовой стрелке: от спортзала вдоль забора на пляж, а там присели на стыке травы, кустов и песка, глядя на купающихся пионеров.
— Вот так каждый раз. Они купаются, а ты следишь за ними. А потом, скажем, Максим и Витя, вот, как сейчас, начинают бегать друг за другом. — Виола кивнула в сторону пионеров. — Игра у них такая, дети же. Выскакивают на асфальт. И кто-то из них обязательно спотыкается и его приводят к тебе, с разбитым носом, шатающимся зубом, и очень живописным животом в вертикальную красную полоску. Но главное, с торчащим из этого живописного живота куском арматуры. Или острым сучком. Или еще чем-то подобным. Славя бегает, Ольга бегает, обе плачут. А ты знаешь, что, независимо от твоих трудов, пионер завтра будет как огурчик, но все равно делаешь все как надо. Обрабатываешь его по полной программе, потому что давала клятву лечить людей. Да и просто его жалко. Пионер то не знает, что он завтра будет как огурчик и страдает по настоящему. И все вокруг страдают. А через две недели ты, кажется, принимаешь все меры, но калечится уже другой пионер: или током бьет кого любознательного, или кто с качелей летит. И все повторяется снова. И ты принимаешь и принимаешь меры, и понимаешь, что бороться с этим, это как головы у змея рубить. Что все это зашито в программу, которую сама для себя составила Система. И если ты, Ульяна, говоришь, что Система это мы сами, то непонятно, для чего это Системе нужно. И тебе пионеров жалко, в том числе и по этому, и еще за этот замкнутый цикл жалко, в который их сама же запихнула, а теперь не знаешь, как оттуда выдернуть. И ты изображаешь из себя чудовище, чтобы не подпускать пионеров к себе в душу, а потом эта маска так прирастает, что уже не можешь остановиться. А пионер, который опаздывает на неделю, и все что мы смогли сделать для которого, это поселить в этом лагере, у себя на глазах, тычется, как слепой котенок и, кажется, не собирается просыпаться. А потом он, внезапно, сбегает, сначала подняв на уши, а потом вогнав в столбняк весь лагерь. И жизнь в лагере останавливается, буквально. Все ходят, как в воду опущенные и столовая не работает, и даже на приезд автобуса не реагируют. И ты уже подумываешь, не применить ли прибор и не сбросить ли текущий цикл у пионеров, но рука не подымается. А сбежавший пионер не появляется на следующую смену, а вместо него приезжает копия, с нулевой памятью, и еще является призрак того… пионера-искусителя. А сбежавший пионер пропал, о нем никаких известий и ты волнуешься, не встретился ли он с этим-же самым пионером. Приборы не показывают изменения состояния Сети, но что приборы… А потом тревога — сброс ста восьми килограмм массы через теплообменник, и тебе опять ничего не понятно. Пока однажды не умудряется дозвониться Денисовна…
Виола замолчала, думая о чем-то своем. Все четверо поднялись на ноги и, не торопясь, пошли в сторону лодочной станции. Прошлепали по мосткам, вышли на дебаркадер. Анатолий глянул на остров, зажмурился от солнечного зайчика, отразившегося от воды.
— Устали мы, Семеныч. Потому и сбегаем так легко.
— Если это легко, Толь, — Семен кивнул на замолчавшую Виолу, — то что же тогда тяжело? Лучше скажите, как вы думаете, что будет после вашего ухода?
В разговор вмешалась Ульяна, пребывавшая, после монолога Виолы в грустно-задумчивом настроении.
— Я скажу, Сём. Закроется этот ваш переход через теплообменник. Потому что он держался только на убеждении Виолы, Анатолия и, раньше еще, бабы Глаши, что все происходит именно так. Это за три-четыре цикла произойдет. Но небольшая вероятность попадания сюда или ухода отсюда сохранится. Не смейся, но при помощи магических действий. Это потому что у этой вероятности появится мнимая часть.
Четверка ушла с пристани и шла по аллее, мимо Алисиного домика.
Алиса, привлеченная голосами, выглянула из дверей, увидела Анатолия. Не Толика, а именно Анатолия подтянутого, быстрого, сканирующего окрестности цепким взглядом. Округлила глаза и спряталась обратно в домик.
А Ульяна продолжала.
— …еще несколько сот циклов и эта вероятность почти полностью уйдет в мнимую часть. Что значит: «Как?» Сниться будем друг-другу, а попасть изнутри наружу и наоборот будет практически невозможно. Нужно будет опять водородную бомбу взрывать, и, воспользовавшись энергетическим импульсом, создавать пузырь свернутого пространства, а из него уже пробивать каналы сюда. Вот только попадешь ли именно сюда? И вообще, что такое мнимая вероятность не спрашивай, этого даже Глафира Денисовна внятно объяснить не смогла. Да, Шлюз схлопнется довольно быстро и станет для нас недоступен, как раз за несколько сот циклов. Он ведь построен в том пузыре. Как это будет выглядеть снаружи, я не знаю. Мне это сейчас не интересно, а я и так безвылазно два дня просидела над бумагами…
На перекрестке четверка уперлась в обоих кибернетиков. Шурик и Электроник как раз опустили на землю конструкцию из направленного вертикально вверх бытового вентилятора и четырех лампочек смонтированных на деревянной раме.
— Пионеры, а у вашего аппарата, кроме пропеллера есть другие… насадки. — Виола вспомнила о своем имидже.
— Ой, что вы, Виола, — подскочила Мику с рулоном декоративной бумаги в руках, — это же декорация костра. Вот смотрите, сюда крепятся полоски бумаги, их раздувает вентилятором, а снизу подсвечивает лампочками, получается костер. Это ребята придумали, правда красиво? Ну, пойдемте мальчики, а то до ужина поставить не успеем.
Анатолий проводил взглядом процессию.
— Надо будет сходить на спектакль. Очень интересно, что там она придумала. Ну. Ульяна, что там дальше?
— Дальше? Лагеря или узлы, называйте как хотите, разойдутся друг от друга, но останутся доступными. Периметр искривленного пространства вокруг лагерей начнет расползаться и постепенно сойдет на нет. Выходит, на шестьдесят пионеров и персонал целая планета, и еще куча планет незаселенных. Небольшие, правда, пятьдесят семь километров диаметром. Правда это и не планеты вовсе, а, как бы объяснить, тени от Земли на четырехмерных плоскостях. Система сохранится, но изменится очень сильно. Большие сессии у Системы уйдут, останутся только малые — во время сна. Что будет с людьми я не знаю.
— Я знаю, — подключилась Виола. — Я, все таки, не зря здесь торчала. Только я коротко. Все будет почти так, как сейчас. Живешь в октябрятах — освободилось место в среднем отряде — добро пожаловать. Живешь в среднем отряде — переходишь в старший. Числишься в старшем, если готов — будь добр осознать себя. Если, осознав себя, хоть что-то изменил в себе самом, то выпадаешь из этой сансары. Ну а закончится все… так, как и должно в таком случае закончиться. Люди, они умирают. В этом «почти» и заключается. — Виола усмехнулась. — Как почувствовал, что стареешь, значит и выпал. Я, как видите, не старею. — Виола посмотрела на непонимающие лица Семена с Ульяной и сочла нужным расшифровать ребус. — Помните анекдот про девочку, которая смотрит на себя в зеркало и спрашивает: «Бабушка, что со мной?», — а та ей отвечает: «Стареешь, внученька».
— А… дети? — Ульяна долго решалась, но уже напротив музыкального кружка, все-таки выпалила вопрос, покраснев в цвет футболки.
— А вот как начнешь стареть, так будут и дети. Медицина не возражает. До семи лет дети как дети, а потом — в младший отряд, как все. А еще, про медицину. Там, — Виола неопределенно покрутила пальцем, — вас ни одна медкомиссия не выявит. Как и здесь людей оттуда. Даже нейтринное кольцо, то, что в документации называется «неуничтожимое ядро личности» присутствует. То, что когда-то называлось Ка.
— И что, среди них, — тут уже Семен кивнул в сторону площади, — могут быть люди? Оригиналы?
— Могут. Сам понимаешь, в каких узлах и как зовут, я не назову. Но технически это возможно. Одна помешалась на вечной молодости, другой от семьи убежал… Кое-кто потом с должности слетел, но попробуй найди оригинал среди идентичных копий. Даже шрамы совпадают.
Они говорили еще долго, просто о разных вещах. Семена расспрашивали о его воспоминаниях. «Понимаешь, Семеныч, твои воспоминания о 2007 годе, это похоже, воспоминания или той личности, которую хотели подсадить к тебе, или ты ими заразился от того… пионера, которого ты спровадил в теплообменник. Но это единственная наша информация о внешнем мире. Так что выковыривать из тебя будем все, что сможем».
Подошли к медпункту как раз, когда горн протрубил ужин.
— Ужинайте без нас… молодожены, а мы еще погуляем. Так что, до завтра.

Дубликат, часть 6

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/2956175
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/2967240
Глава 3 http://vn.reactor.cc/post/2986030
Глава 4 http://vn.reactor.cc/post/3004497
Глава 5 http://vn.reactor.cc/post/3021621
Глава 6 http://vn.reactor.cc/post/3051251
Глава 7 http://vn.reactor.cc/post/3063271
Глава 8 http://vn.reactor.cc/post/3073250
Глава 9 http://vn.reactor.cc/post/3087408
Глава 10 http://vn.reactor.cc/post/3095547

XI
Монетка в фонтане


— Ты пойдешь со мной?
— Брысь! Юля, ты же знаешь, что со мной это не работает. Тем более в этом варианте «Совенка».
— Знаю. — Юля подумала, не сделать ли вид, что обижена, но потом улыбнулась. — Хорошо что я не материализовавшееся подсознание и не ходячий портал, а всего-лишь кошка-мутант.
— Ага. Была бы ты, на самом деле, кошкой, ты бы об этом не задумывалась. Животным, знаешь по барабану. Так что смирись с тем, что ты человек.
Наклонилась, надо мной, загораживая весь обзор и глядя мне прямо в глаза. Зрачки расширились, сейчас гипнотизировать будет. А я делаю рывок и целую Юлю в нос. Хотел в губы, но она дернулась и получилось в нос. Ну, тоже неплохо.
— Ну вот, всю таинственность момента нарушил. Ладно, пойду. Скоро Славя придет, не люблю, когда меня видят. Я, в конце-концов, как там у тебя: «Кошкодевочка, легенда лагеря», — и должна являться избранным и в критические минуты. Еще увидимся, пока.
— Мяу!
— Не дразнись!
И убежала. А я выхожу в проход между сиденьями, подбираю пакет и свитер. Пальто, кажется, нужно оставить, а вот телефон не забыть. Или смартфон? Или МР3-плеер? Под моим взглядом старенькая кнопочная Нокия начинает увеличиваться в размерах, экран у нее наползает на кнопки… Кручу головой, «Отставить!». Телефон возвращается к привычному облику. М-да, и вот пошел бы я такой за Юлей, я бы натворил там дел, в лагере-то. А так… Пригибая шею смотрю в окна автобуса, снаружи все как положено: приоткрытые ворота с прорезанной звездой, надпись «Пионерлагерь Совенок», два гипсовых пионера, кирпичный забор, лес по обе стороны забора, автобусная остановка. Оглядываюсь назад: дорога убегающая в холмы, ЛЭП, то ли поля, то ли луга, непонятно. Оставляю вещи в автобусе, а сам выхожу. Не стоит заставлять Славю ждать.
— Привет, ты, наверное, только что приехал?
— Славюшка, ты же давно уже проснулась. А все повторяешь так, как тебя научили.
Какая она все-таки красавица, смотрю в эти глаза и чуть не тону в них.
— Ты… Ты… Это ты приехал?! Так что ж стоишь, пойдем скорее.
Рад бы, но нет. Внутрь мне нельзя, я сам себе такое правило установил и поэтому я его выполню. Вспоминаю трансформацию телефона. Здесь я еще сдерживаюсь, а внутри, боюсь что не смогу.
— Нет Славюшка, туда мне вход заказан.
— Тогда подожди, я быстро. Мы быстро!
Срывается с места к воротам. Внезапно останавливается, разворачивается и бежит ко мне. Виснет у меня на шее и целует. Вот у Слави получилось в губы. В уста сахарные, именно.
— Пока никто не видит! — Хохочет. А потом, на мгновение построжев. — И не думай ничего такого, это тебе от всех нас! Другие то постесняются. И обязательно дождись! Или нет, костровую поляну знаешь? Подходи туда через час!
И бегом, в темпе приличном Ульянке-маленькой, а не помощнице вожатой, скрывается за воротами. «Конечно знаю, конечно подойду, за тем я тут и оказался». Присаживаюсь на лавочку, до поляны двадцать минут хода, так что полчаса свободного времени-то у меня есть. Или я лучше даже прилягу. Устраиваюсь у ног правого пионера, в удивительно не пыльной и мягкой здешней траве, закидываю руки за голову и лежу, разглядывая облака. Как их называют? Цирусы, если я правильно вспомнил. Когда я еще здешнее небо увижу?
— Спасибо, что не стал описывать меня, как абсолютного злодея.
Облака загораживает фигура, вставшая надо мной башней. Пионер. Визитер третий, виртуальный. Через него небо просвечивает, значит — виртуальный.
— Пожалуйста. Абсолютных злодеев вообще не бывает. А ты и на относительного злодея не тянешь.
— Любопытно, а на кого же я тяну? Как ты меня характеризуешь?
— Как, в общем-то, неплохого человека, загнавшего себя в причинно-следственную воронку событий. И вот за то, что он загнал, или позволил загнать, себя в эту воронку, он и должен нести ответственность. А ведь и нужно было тебе, всего-то, встать на чужое место и посмотреть оттуда.
— Мудрено. Но, прощай.
— Прощай.
Интересно, в какой материнский мир, из всего пакета, его тогда выкинуло вместе с лодкой? Ну это так, праздный интерес, оставим эту тему в покое. Перевожу взгляд с облаков на средний план. На кусте барбариса сидит птичка, не разбираюсь я в них. Мелкая, чуть побольше воробья, очень аккуратное тельце, небольшой тонкий клюв, по серо-коричневому тельцу желто-коричневые продолговатые пятнышки. Птиц косит на меня правым глазом, потом я перестаю его интересовать. Вдруг он вспархивает с места, подлетает метра на полтора и возвращается на свою ветку с каким-то насекомым в клюве. Значит назовем этого птица мухоловкой.
Трещит ветка, вспугнутая мухоловка улетает, бросив добычу. Кто-то кидает в меня сосновой шишкой.
— Его все уже ждут, а он тут разлегся!
— Имею право, Рыжая белка. — Я знаю, она не обидится.
Поднимаюсь со скамейки, оглядываюсь. Вон там — начало тропинки к озеру и дальше к Старому лагерю. Туда мне можно, но время поджимает. Поэтому я протягиваю Ульянке руку.
— Пошли?
И мы идем на костровую поляну, не заходя в лагерь. Мне же в лагерь нельзя, я помню. Карман на Ульянкиных шортах оттопырен до пределов возможности. Ну конечно — яблоко. Ульянка хочет откусить, но останавливает руку не донеся фрукт до рта.
— У тебя есть нож?
Нож у меня есть, но не в этом случае. Так и говорю Ульяне.
— Тогда давай так, я кусаю с одной стороны, а ты с другой.
— Давай лучше по другому.
Забираю у Ульяны яблоко и разламываю по его яблочному меридиану. Вот теперь каждый грызет свою половину. Пока Ульяна занята яблоком, я кручу головой по сторонам. Вот так, вживую увидеть все, когда еще удастся? Куча мелких деталей, вроде муравейнка у самой тропы или лесных цветов, или заросшей просеки, уходящей неизвестно куда. И все это раньше не замечалось или проскакивало мимо сознания. И пахнет грибами и хорошо бы проверить на этот счет во-о-он тот косогор.
— А я знаю, зачем ты приехал. — Ульянка справилась с яблоком.
— Молодец, Рыжик. Я тоже знаю.
— Жалко?
— Грустно. Но не жалко.
Кто-то еще идет за нами по тропинке, я это чувствую. Резко оглядываюсь и успеваю заметить мелькнувшее в кусты коричневое платьице.
— Не оглядывайся, это Юлька сзади, просто она стесняется.
Ну да, Ульянка же о нашей встрече ничего не знает.
Мы идем к костровой поляне, оставляя забор лагеря по правую руку. Слева мелькает прогал, в той стороне озеро, где купается Славя.
— Расскажи, как ты живешь?
— Нормально живу, Уля. Все вроде бы нормально, и проблем не много и не мало, так среднее количество. И близкие люди есть, которые меня понимают и которых понимаю я. Но вот узнал о вас, и захотел познакомиться.
— И напридумывал всякого.
— Нет. Все что можно придумать, где-то уже существует. В моем мире придуманные вы, в вашем мире — я. Где-то еще кто-то третий. Так что я просто подсмотрел, как вы живете. Было трудно, но кое-что я увидел.
Ульянка некоторое время молчит, переваривая мои слова, а потом уточняет.
— Значит мы настоящие?
— Самые настоящие.
— И ты настоящий?
— Хочешь ущипну? Конечно настоящий.
— А скажи тогда, как тебя зовут?
Сказать? Да легко. Называю ей сетевой ник. Рыжик недовольно морщит носик.
— Нет, не то! Как зовут по настоящему? Как мама с папой назвали. Не бойся, я умею хранить тайны.
Да я, собственно и не боюсь, я просто не хочу. Но Ульянка настаивает и, кажется, ей действительно это надо.
— Рыжая белка, зачем тебе моё имя?
— Надо!
— Ну хорошо, скажу перед уходом.
А мы, собственно, уже вышли на костровую поляну.
— Ну наконец-то!
Оглядываю поляну. Знакомые все лица и все улыбаются.
— Здесь все. Кто смог и кто захотел. — Славя, похоже, взяла на себя роль распорядителя.
Да, действительно, все кто смог и кто захотел.
— Узнаешь тех двоих?
Дети лет семи. Темноволосая девочка нацепила фонендоскоп и с серьезным видом слушает полноватого мальчишку, задравшего по такому случаю рубашку. Ха! А у девочки-то глаза разного цвета. Она замечает меня, улыбается, что-то говорит мальчику. Мальчик поворачивает голову в мою сторону, на мгновение мы пересекаемся взглядами и из глубины семилетних глаз на меня смотрят глаза сорокалетнего дядьки. Очень опасного дядьки. Смотрят и прячутся. Я взвешен, оценен и признан безопасным. Интересно, что бы стал делать этот пузанчик, если бы решил, что я представляю опасность? Забил бы фонендоскопом? Самый первый цикл в младшем отряде и старые привычки еще не стерлись до конца.
— Что-то много народу, Славя.
— Сколько смогло и сколько захотело. А захотели все, кто понял, что происходит, про кого ты упомянул, и даже просто подумал, и еще сверх того. Ну, будешь речь толкать или пойдешь к костру?
К костру, конечно. Ишь чего удумала — речь ей толкать. Мне освобождают место рядом с Алисами, дают в руки уже очищенную печеную картошку, ставят рядом кружку с заваренной смородиной. Алисы вот они, обе. Здороваются со мной по мужски, за руку, улыбаются.
— Значит все-таки Семен?
Загадка для меня: угадай кто-откуда. И тут же моя отгадка.
— Алис, ты ведь та, которая помощница вожатой, в лагере физруков и бабы Глаши? — Спрашиваю, и, дождавшись утвердительного кивка, продолжаю. — Нет, не Семен. Я просто воспользовался на три-четыре часа его телом, пока он спит в автобусе. Надо будет вернуть.
— А я то думала!
— Нет. И даже близко не попала.
А теперь моя очередь спрашивать.
— Алиска, а ты поедешь с концертами по лагерям?
— Цикл назад собиралась. А сейчас — думаю. — Алиса бросает взгляд в дальний конец поляны, где кто-то учит кого-то играть на горне.
Ну, это уже не моя забота, я просто полюбопытствовал. Алисы встают, обе с гитарами, обе, нет, не одинаковые, но очень похожие. Я делаю на прощание им подарок: «Между прочим, квартира в двухэтажке, сорок шестого года постройки, была на первом этаже, в ней было три комнаты, кухня и туалет с ванной. Только вот, чтобы помыться в горячей воде, приходилось топить дровяной титан и плита на кухне тоже была дровяная. Это вам в копилку ваших общих воспоминаний». Девушки улыбаются очень по доброму и уходят на край поляны.
А я начинаю изучать печеную картошку. Дегустировать. Ее и смородиновый чай. Странно, но пионеры почти не обращают на меня внимания, а больше заняты друг-другом. Где-то двойники общаются между собой, а где-то двойники оказываются в разных компаниях. Интересно почему?
Скорее угадываю, чем улавливаю, настолько он слаб, запах грейпфрута. Поворачиваю голову и тону в зеленых глазищах. Ко мне подсела Лена.
— Привет. Ты одна здесь?
— Да, остальные не могут. Пока не могут. Жаль.
— Они проснуться, Лен, обязательно.
— Я знаю, ***.
И Лена называет меня настоящим именем. Тем, которое я обещал Ульянке. Я чуть не обливаюсь чаем и на некоторое время теряю дар речи. Как?
— Как? Как ты…
— Ты же сумел узнать наши имена.
— Ну к вам-то заглядывал не я один. Так что имена я уже знал. Так, несколько имен добавил в копилку и всё.
— Ну вот, а мы со здешней Мику вдвоем заглянули к тебе. Не бойся, обещаю тебе, что все подумают, что это выдуманное нами имя. — Лена делает паузу, а потом задает свой вопрос. — Скажи, как ты думаешь, когда мой Семен проснется?
— Скоро Лен. Не в этом цикле, но очень скоро. Он зайдет в лагерь, повернет к голову к клубам, увидит тебя, и скажет одними губами: «Ленка! Я прорвался!», но ты его прекрасно услышишь и бросишься к нему на шею, завизжав так, что перепуганные кибернетики выскочат на крыльцо. Тебя спасать, между прочим, выскочат. Вот только ты сейчас забудешь всё, а вспомнишь уже потом, когда его встретишь.
Что я там говорил Ульянке, что не выдумывал их мир? Что я только наблюдатель и регистратор? Но это правда, просто наблюдатель всегда влияет на наблюдаемый объект, и я пользуюсь этой возможностью. И, кажется Лена это знает, если задала такой вопрос. А если еще не знает, то догадается. Но, я не жду ничего плохого, ни от Лены, ни от Мику, пусть они заглядывают ко мне. Мне будет приятно.
Пока я так размышляю, Лена бесшумно уходит.
Пора и мне подойти к кому-нибудь. К Сашке, которая застенчиво мне улыбается, сидя между здешней Мику и вернувшейся к ним Леной? Проснулась? Нет, просто захотела компанию Лене составить. Но уже скоро, чувствую, что от хорошего пинка, она уже готова проснуться и проснуться безболезненно. Обойдемся без пинков, все должно быть естественно. Поэтому я улыбаюсь этим троим девочкам, машу им рукой: «Я узнал вас, кто вы и откуда, и очень рад вас видеть», Мику, в ответ, энергично машет мне рукой, но я иду к своему протагонисту. Они тоже сидят своей компанией: Семен, Ульяна-большая, Ульяна-маленькая и, чуть поодаль, все три Ольги. Но Ольги уткнулись носом в какие-то вожатские бумаги и, кажется, им не до нас. Когда еще получится встретиться? Пока ресурсы системы заняты на то, чтобы выкинуть меня из здешнего мира, двойники могут сосуществовать в одном узле и не аннигилировать, но сколько мне здесь еще находиться? Час-два, вряд ли больше.
— Привет. Ты знаешь, я давно уже чувствовал, что за мной кто-то подглядывает.
— Ну прости. Я больше не буду.
— А куда-ты денешься? — Семен хмыкает скептически.
— Есть много миров, кроме вашего. В том числе те, куда еще никто не заглядывал.
Но за вами тоже подглядывать буду, тут я наврал Семену, и мы оба это понимаем, и не только мы.
— Врешь ты всё. — Говорит Ульяна-большая. — Не будет он… Ты уже отравился «Совенком». Подглядывай, тебе можно. Слышишь Сёмк, ему можно!
Ну да. Наблюдатель влияет на объект, а объект влияет на наблюдателя.
— Конечно можно, — бурчит Семен, — никто и не запрещает. Все только за.
Обращаюсь к Ульяне-большой.
— Ульяна, зря ты про миксов переживала. Вон, здешняя Мику проснулась и прекрасно себя чувствует.
— Проснулась. Но для этого пришлось исчезнуть «Микусе» и самой Мику такую работу проделать, какую я бы не смогла, например.
— Все бы ты смогла. Решилась же тогда, в девяносто втором. И другие смогут или уже смогли, им просто нужно вспомнить.
Сидим еще некоторое время молча. Слышны только общий гул голосов и две гитары. Обе Алисы, друг напротив друга устроили гитарную дуэль. Одна начинает играть, а другая подхватывает, потом порядок меняется, и так до первого сбоя — кто не узнает мелодию. И столько азарта в их глазах и так хочется дождаться конца состязания, но чувствую, что время уже поджимает, что мне все труднее и труднее удерживаться в лагере.
— Я сейчас подойду. — Говорю собеседникам, а сам встаю и ищу глазами… Ага, вот он.
Сидит и несколько рассеянно водит глазами по сторонам.
— Привет. И кто ты сейчас?
— Добрый день. Я? А… ты имеешь в виду… Я как Ольга, стал целым, и знаешь, я больше Шурик. Александр, он… Он растворился во мне. Я знаю и помню все, что знал он. Но я — Шурик, который никогда не был знаком с его Янами, только заочно. Ни полигон, ни тот автобус, ни то что было потом, — меня не коснулось. Даже пожар на маяке.
Еще один вопрос меня мучает.
— А скажи, я понимаю — робот. Могу догадаться, почему робот-девочка. Но кошка тут причем?
— Не знаю. — Шурик равнодушно пожимает плечами. — Наверное подсознательно вспомнил ту историю с кошкой-мутантом.
— Юля. Ее зовут Юля. И она человек.
— Я запомню.
Вот, собственно, и все. Есть еще несколько человек с которыми я бы пообщался, но и время поджимает, и столько общения уже тяжело для меня. Пора уходить. Пионеры тоже это чувствуют. Ольги поднимаются, одна сразу уходит куда-то вбок, по тропинке, а две других начинают строить, каждая своих подопечных. Какой-то младенец возмущается.
— Я большая! Я сама дорогу найду, я большая!
Подхожу поближе, Славя уговаривает встать в строй маленькую девочку, тоже из новичков. Коротенькое платьице, сандалики, бантики, две жиденьких светленьких косички. И возмущенный взгляд серых глаз.
— Как тебя зовут, большая?
— А тебе какое дело? В стенгазете напишешь? Глафира Андрейко, я! Денисовна!
— Ну, удачи тебе, Глафира Андрейко Денисовна.

— Я провожу тебя, — говорит мне Ульяна-маленькая.
Конечно проводишь. Тем более, я тебе обещал кое-что. Мы остались втроем на костровой поляне: я, Ульянка и выскочившая из кустов, как только все ушли, Юля. Вот, кстати о Юле. Раз уж наблюдателю суждено влиять на объект наблюдения, сделаю-ка я, в очередной раз, этот процесс управляемым. Представляю себе, как изрядно обветшалое платье на Юле становится новым, а потом, расшалившись, пускаю по подолу и вороту платья полосы вышивки. Фелициоид краснеет, но делает вид, что ничего не произошло.
— Пошли?
И мы идем обратно к автобусу, только на этот раз Юля не прячется по кустам, а идет рядом с нами.
— Так как тебя зовут? — Напоминает мне об обещании Ульяна.
— ***. Как Мику и написала.
— Значит это правда? Значит и там ты не придуманный, а живой!
— Конечно, у меня же вы тоже живые.
Юле, в конце-концов, наскучило нас сопровождать и она где-то отстала. Ульянка думает о чем-то своем, я опять верчу головой, чтобы запомнить детали. Вон уже и остановка, вон уже и Икарус. Никуда он не уехал родимый.
— Мы еще увидимся? По настоящему?
— Каким образом, Рыжая белка? У вас я могу существовать только несколько часов и в чужом теле, вот как сейчас; у нас ты — только в виде картинки на мониторе. Разве что, в следующей моей жизни. Так что, если в лагерь приедет новенький, по характеру и любви к книгам и технике, что-то среднее, между Электроником и Женей, присмотрись к нему, прежде чем подбрасывать членистоногих в пюре.
— Вот, далось вам всем это пюре! А скажи, мы здесь сильно отличаемся от того, что ты и другие про нас написали.
— И да, и нет. В основном деталями. Например, вот скажи Рыжик, у тебя же веснушки с шеи переходят на плечи и дальше на грудь? По моему — очень мило.
Ульянка смущенно вспыхивает, прижимает левой рукой ворот футболки к горлу, а правой пытается меня бить, впрочем не сильно.
— Ты! Ты! Ты подглядывал! — возмущенно кричит она.
— Нет, Рыжик, я догадался. Эти веснушки — обычное для рыжих дело, а у нас про них никто не вспомнил. Ладно, прощай.
— Прощай. Нет, подожди, время еще есть. Побежали, я тебя с Майей познакомлю!
«Что еще за Майя такая?» — бурчу про себя, но послушно бегу за Улькой по шоссе. Двести метров, пятьсот, восемьсот… Ульянка останавливается в одном ей ведомом месте и ждет меня. Догоняю, оглядываюсь.
Когда-то здесь был сверток с шоссе на Старый лагерь. Потом лагерь закрыли, а дорожную насыпь срыли бульдозерами. О том, что здесь была дорога можно догадаться только по чуть отличающемуся оттенку пшеницы и по заросшей уже просеке, просматривающейся там, где насыпь упиралась в лес. И еще есть она: девочка, пионерка, как будто из моего отряда. Футболка, шорты, галстук на голой шее, стрижка, закрывающая уши. Лет ей двенадцать или тринадцать, не больше. Шла вдоль дороги из Старого лагеря, дошла до шоссе, присела на гранитный валун, сняла сандалию, подтянула правую ногу ступней к себе, и что-то там рассматривает, то ли камешек, то ли занозу. То есть рассматривала только что, а сейчас услышала шум мотора, подняла голову, и так и превратилась в бронзовую скульптуру. И теперь вечно, со спокойным любопытством, смотрит на шоссе: кого там везут во внеурочный день? Хорошее такое лицо.
— Вот, это Майя. — Говорит Ульяна.
Но я и сам догадался. Подхожу, сажусь напротив Майи на корточки, чтобы не смотреть на нее сверху вниз.
— Здравствуй, Майя. — Протягиваю правую руку и осторожно трогаю ее бронзовое запястье.
Кажется, что взгляд у Майи на мгновение сфокусировался на мне. Краем глаза вижу, как расцветает в улыбке Ульянка, а до того стояла, замерев в непонятно-тревожном ожидании.
— Врешь ты все, что никогда здесь не был! Ты же все сделал правильно! — Заявляет она, не утруждая себя подробностями. — А теперь, побежали обратно.
И действительно, пора, а то Семен проснется непонятно где.
Мы стоим у автобуса, я, прежде чем залезть внутрь, пытаюсь отдышаться. Вот теперь уже совсем пора.
— Послушай, — Ульянка не хочет меня отпускать, — Вот ты наблюдал за нами. А, можно я тоже буду наблюдать, как там ты живешь?
— Конечно можно. Мне будет очень приятно, что ты обо мне беспокоишься.
Обнимаюсь с Ульянкой, целую ее в щеку, обнимаюсь с прибежавшей Юлей, она целует меня в нос и хохочет — отомстила, и лезу в автобус. Все на месте: и пальто, и пакет. Сейчас я усну, а проснется уже Семен, и, через положенное время, выйдет из автобуса и пойдет к воротам «Совенка» навстречу Славе. А я уже, наверное, не стану узнавать, что его там ждет. Надо бы сделать для него что-то хорошее, но что? Делаю последнее усилие и заряжаю аккумулятор в его телефоне по самую крышку. Потом заполняю карту памяти музыкой со своей автомагнитолы, пусть разбирается, может что и пригодится. Вот удивится-то. Все, спать! Посчитаю-ка я для разнообразия автобусы: «Первый четырестодесятый подъехал к остановке, второй четырестодесятый подъехал к остановке, третий...»

— Зая хренов, я думала он работает, а он беспардонно дрыхнет! Ужин готов! Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста!
— Повинуюсь, мой злобный хомячок!
— Все написал?
— Возможно…
— Мистер загадочность…
Ну да, я такой. Поднимаюсь с дивана, подхожу к столу. Шевелю мышкой, чтобы разбудить комп. Сохраняю написанное и закрываю редактор. Обои рабочего стола с рыжей егозой. Улыбаюсь егозе и егоза подмигивает мне левым глазом. Все хорошо, сестренка.

That is all, folks

Дубликат, приквел.

Глава 1 http://vn.reactor.cc/post/3329375
Глава 2 http://vn.reactor.cc/post/3330361

Глава 3

Гурт

Гурт

Двадцать два цикла от знакомства с Ульяной.
Ульяна переживает больше меня. Приезжает каждую неделю на три дня, обклеивает датчиками, бывает — бьет током, заставляет решать тесты. Все это записывает, а потом всю ночь не спит на кухне — обрабатывает результаты. И с каждым циклом становится все мрачнее и мрачнее. Скрывает это, но я то вижу. Я поддерживаю ее, как могу, делаю вид что верю, что все хорошо. Но вот, кажется, наступил кризис. Я же тоже не сплю, вместе с Ульяной. И вот, вместо привычных шелеста бумаги, щелканья клавиш, бормотанья вполголоса, — полчаса уже стоит тишина. А потом раздается сдерживаемый всхлип.
— Что случилось, Рыжик?
— Сёмка. Я тупая, бездарная и бесполезная дура! Я изучила все что есть на свете про таких как ты, я терроризировала Виолу, бабулю, твоего шефа, я запустила учёбу… Лучше бы я в футбольную команду год назад записалась, чем на эту практику проклятую. А сейчас, получается, что я тебя обманула. Я пообещала и не сделала…
Первый раз вижу Ульяну такой подавленной. Она лежит, свернувшись калачиком, и тихо жалуется.
— … Я не могу открыть эту дверь. И никто не может. Полгода назад я думала, что все так просто, а никто не занимается вами, потому что вы никому не нужны. А чем дальше я зарывалась, тем все оказывалось сложнее и запутаннее. А сегодня я ехала в поселок с твоим шефом, и он сказал мне, что вы отражения людей только с одной стороны. А с другой — отражения тех существ из другой вселенной, которые тоже лезут в вакуоли, только со своей стороны. Сёмка, скажи мне что ты не инопланетянин.
Устала.
— Рыжик, все нормально. Я тебя никогда и ни в чем не обвиню. В неудаче? Глупо. Знаешь, Рыжик. Если даже все так печально, то все равно, ты была и пока есть в моей жизни. Спасибо тебе. И еще за то, что ты что-то для меня пыталась сделать и тебе было не все равно. — И сейчас мне приходится впрыскивать в Ульяну дозу оптимизма, хотя обычно происходит наоборот. — Но мы же не сдадимся?
— Нет конечно, Сёмк.
— В самом плохом для нас случае ты просто повторишь попытку.
— Сёмк?
— Что?
— Это для тебя будет плохой случай. А я уж оторвусь на тебе, за все потраченные нервы. Тебе, кстати, привет от родителей.

— Родственник, будешь мне помогать.
Вчера Рыжая уехала. Повисла на мне, сказала, чтоб я ее не провожал, и запрыгнула в мотовоз. А появится теперь она только через полтора цикла. Или даже через два — сессия. Зато потом обещала поселиться тут на постоянное место жительства. «Нельзя сдаваться! Но времени совсем не осталось, Сёмк!»
— Яволь, шеф. А что делать надо?
Вчера Рыжая уехала, а сегодня приехал шеф.
— Узлы мы объедем, с пионерами пообщаемся, данные соберем. Не стоило бы тебя к этим делам привлекать, но больше некого. Сам видишь — сокращения у нас. В лабораториях одни только заведующие остались, да те у кого темы отработаны больше, чем на девяносто процентов. Остальных на материк отправляют. Охрану вон сократили, оставили армейцев десять человек и Толяныча.
— А что за тип в галстуке по поселку шатался?
— Это директор новый, из бывших комсомольских вождей. Филиал-то здешний в самостоятельное учреждение выделили, а его директором назначили. Ну а мы все в старом институте числимся, вот нас на материк и вывозят. Скоро и мы с тобой расстанемся.
Вот, мне даже жалко стало. А еще я сразу об Ульяне подумал.
— А как же?…
— Рыжая твоя любовь? Не знаю. Может и все хорошо еще будет… Сегодня заночую у тебя, а завтра отсюда на мотовозе поедем. Кстати, это последние циклы, когда он ходит. Тоже сокращают. Остается только кольцевой поезд и составы снабжения. Ну и автобусы еще.

День второй от отъезда Ульяны. Мы с шефом устраиваемся в домике, уже в четвертом по счету узле. Два узла в день, один до обеда, один после.
Мотовоз высаживает нас на платформе возле моста, а сам уезжает в неведомые дали. Мы идем к лагерю, ориентируясь на цветные пятнышки флагов и отблеск солнца на макушке Генды. В лагере сразу находим вожатую, а та уже, по указаниям Шефа, собирает пионеров в столовой. Я раздаю анкеты, пионеры их заполняют, я анкеты собираю. Мы обедаем, или остаемся ночевать, смотря по времени суток, а переночевав или пообедав, хитрой тропинкой идем к мосту, где нас подбирает мотовоз.
— Ну и как тебе Узлы, родственник?
— Лагеря? Древнегреческий Элизиум.
— Острова блаженных? Ну да. Блаженны нищие духом...
Мы с шефом достаточно легко понимаем друг друга. Все-таки сказывается моё происхождение.
— Шеф, а расскажи, откуда я взялся?
— Да нечего тут рассказывать. По глупости, — шеф усмехается, — да, по глупости, можно сказать, залетел. Молодой был, вроде Рыжей твоей, полез датчики ставить в одиночку. Ну и в язык тумана вляпался. Чуть в нем и не остался. А когда к Старому корпусу выбрался, тут ты за мной из тумана и вышел. Хорошо, что я тогда испугался, не стал к тебе подходить, а спрятался в здании. А потом смотрю: человек лежит, голый, и, вроде, живой еще. Подбежал, стал в чувство приводить. Тут меня и нашли. Тебя в Узел, мне строгий выговор.

День четвертый от отъезда Ульяны. Анкеты розданы, анкеты собраны, обед поглощен. Идем к железной дороге. Обратная тропка, кстати, не такая и хитрая. Еще в первый раз возникло подозрение, а сейчас мой наметанный глаз уже сразу видит, куда нужно свернуть, чтобы не попасть в хитрый выгиб местного пространства, и не оказаться развернутым лицом к лагерю. Часто даже раньше шефа, который все время сверяется с каким-то прибором, вроде компаса.
— С пионерами не общался?
Отрицательно мотаю головой. Какое там. Я только пригляделся к ним, за эти семь узлов. Я, оказывается, за время активной фазы, забыл, как девочки выглядят. Алиса, Лена, Славя. Миксов, тех помню: Мику, Женю и Сыроежкина, но их двойников я и в поселке вижу. А вот Ольгу Дмитриевну, ту сразу узнал. Алиса, Лена, Славя, Сыроежкин, Женя и Мику, — вот и весь старший отряд. А остальные: средний отряд и мелюзга, — те вообще не заслуживают внимания. Ну так мы их и не анкетируем.
Интересно, кем нас шеф представляет вожатой?
— Шеф, а почему пионеры?
— А кто его знает? Может детство свое вспоминал кто-то из первой экспедиции. Хотя нет, там копии вроде бы взрослые были. Ну, значит, из второй или третьей. ИМ всё равно.
Разговаривая, мы с шефом обходим салон мотовоза, опуская черную светомаскировку на окнах. «А то никуда, кроме Шлюза, из узла не попадем», — объяснил мне шеф в первый же день.
— А кому — ИМ? — Так же выделяю местоимение.
— Есть такая гипотеза. Из тех, что озвучиваются молодняком, за рюмкой чая. Что мы столкнулись с разумными обитателями другой вселенной, когда начали изучать вакуоли. Что мы этих обитателей не заметили, а они нас принялись изучать. Причем изучать строя модели, то есть вас. А потом им это наскучило и они ушли, бросив и модели, и машину по их созданию, и машину по обустройству вакуолей. Самое интересное, что мы нашли входы в эту машину и даже как-то ей пользуемся.
Мотовоз, наконец, трогается. Сейчас надо поспать, а то вообще из Узла не выберемся. Если не поспать, то хотя бы, прикрыть глаза и замолчать минут на десять.

День десятый от отъезда Ульяны. Очередной узел. Вечер. Сегодня в лагере дискотека! Надо же.
— Родственник, сходи протрясись.
Точно, я представляю, как это будет выглядеть. Если шеф для пионеров, да и для вожатой тоже, просто живой бог, которого одновременно почитают и боятся. (Не знаю, может это его человеческое происхождение так действует). То я — существо одновременно и более близкое, и более загадочное. Так вот, прихожу я такой нарядный на дискотеку, а меня обступает толпа и молча смотрит. Самые смелые — трогают. На мои вопросы — глупо хихикают и краснеют. Если пригласить потанцевать, то убегут? Или упадут в обморок? Потому что все мои встречи с пионерами, в отсутствие шефа, проходят по одному сценарию: идешь по аллее, оглядываешься, а за тобой пара пионеров, минимум, следуют. И взгляды постоянно, изучающие, и, кажется, еще и умоляющие. Спросишь: «Что случилось?» — убегают или дерзят. А если остановиться и сесть на скамейку, то вокруг постепенно толпа собирается, и даже самые разумные из них объяснить ничего не могут. А когда наедине с кем-то объяснится пытаешься — тоже никакого результата, только гротесковые смущение, агрессия, флирт или дружелюбие. А толку ноль. А еще на них таблички можно повесить: «Грустная скромница», «Активистка», «Лагерная хулиганка», ну и так далее. Это уже для совсем тупых посетителей. Господи, Ульянка, чудо моё рыжее, не дай мне превратиться в подобное, вытащи меня отсюда, пожалуйста!
Алиса, Лена, Славя, Мику, Женя, Сыроежкин. И еще мой двойник. Не знаю, по какой причине, но шеф категорчески запретил мне общаться с двойником. «Если он захочет с тобой поговорить, лучше убегай. Главное, чтобы он сам вашего сходства не успел заметить».
Надоело мне их жалеть — пойду и потанцую. Алиса, Лена, Славя, Мику, Женя, да хоть вожатая. С Сыроежкиным я танцевать отказываюсь. Принимаю такое решение, бедный Сыроежкин, и иду на площадь.
Ну что сказать: на первый взгляд — обычная дискотека в маленьком пионерском лагере. В одном углу октябрята, под руководством Слави танцуют что-то своё, посередине площади топчутся старшие, все кроме Жени. А по периметру — половина среднего отряда. А вторая половина сидит на скамейках, потому что стесняется. Ну и Женя там же. Двойника не видать. Двойник, кажется, вечно где-то пропадает. Веселье? Нету там никакого веселья. Мелкие еще как то развлекаются, а остальные, как-будто ответственную работу выполняют.
Хотел развернуться и уйти, но перехватил взгляд Лены. Столько тоски и безнадёги в глазах я даже у себя в зеркале не видел. Ну, значит с Леной. Я моргнул и впечатление исчезло, но ведь было же оно… Ульяна все твердит, что я добрый. Я вдруг подумал, что ни разу не танцевал с Ульяной. И, получается, первый свой осознанный танец я буду танцевать с Леной.
— Лена, потанцуешь со мной?
— Я?… … … — И шепотом. — Да. — И глаза в пол.

День одиннадцатый от отъезда Ульяны.
— Это еще что за делегация? Ты не знаешь, родственник?
М-дя. Мы на мотовоз спешим, а у выхода из лагеря нас ждут девочки: Лена, Славя, Алиса, Мику. Сидели на крылечке… в общем, в этом здании в поселке механические мастерские, а в лагерях в нем постоянно Сыроежкины отираются. А как увидели нас — встали, дружно, как по команде и смущенно так под ноги смотрят. Как будто у Лены заразились. Мы прошли мимо них к воротам, я только и сказал:
— До свидания, девочки.
И сзади, в спину, кто-то из них, грустно:
— Семен, приезжай еще.
Шеф какое-то время молчит, а потом выдает:
— Импринтинг! Ну конечно, как я сразу не догадался! Зря ты меня послушался вчера… Танцевал с ними?
— Ну да, а что?
— Просто, кажется, ты фактически признался каждой из них в симпатии.
А уже в мотовозе шеф со вздохом произнес, глядя прямо перед собой:
— Можно этого не осознавать, но пустота внутри, она ноет и просит ее заполнить. Особенно, когда от тебя одна дырявая оболочка. Меня это тоже касается.
А я подумал о том, что, в сущности, о шефе ничего не знаю. Изначально я не принимал людей, потом, влюбившись в Ульяну, был вынужден как-то упорядочить своё отношение к человечеству. Но дружить с ними — увольте. И тут же вспомнил слова Ули: «Вы бы долго присматривались друг к другу, но подружились бы...», и еще записку от шефа. Да, разбираться нужно с конкретными людьми, а не с человечеством в целом.
— Шеф. А зачем и почему вы стирали самосознание у активированных?
— От страха. Я не первый, но если хочешь наказать инициаторов, то можешь начать с меня.
Остаток пути мы молчим, я думаю, что разговор закончен, но вечером, в очередном лагере, шеф возвращается к разговору.
— Я и сейчас боюсь. И остальные боятся. Нужно рассказать тебе всё, по чести и совести, а мы боимся. Не тебя, конечно. А той штуки, что держит тебя на привязи. Вдруг услышит.

Все кончается. И наша поездка по лагерям тоже. Шеф уехал в поселок, а я остался у себя в будке. Где-то вот-вот, в начале следующего цикла, должна вернуться Ульяна. А я переночую и поеду в поселок помогать шефу. Не скажу, что я его простил, но, мне кажется, он искренне верит в то, о чем мне говорил.
Утром, сажусь в мотовоз и приезжаю к руинам. Поселок напоминает контору, работники которой готовятся к переезду, упаковывают вещи, причем машина уже сделала одну ходку и вот-вот вернется.
Поэтому поговорить с шефом не получается, я бестолково шатаюсь по поселку, пока не оказываюсь около стенда с приказами. На меня никто не обращает внимания, так что я останавливаюсь и читаю.
Да, филиал института реорганизуется в научно-производственный центр «Сфера».
Директором НПЦ назначен… Замом назначен…
Персоналу института приказывается убыть по месту основной площадки института в город… — Вот как оказывается город, куда мы с Улей ездили называется!
Отъезд персонала организовать в три приема и дальше списки. Первая партия уезжает сегодня, Ульяна и шеф во второй очереди — это через три дня.
Прикидываю: сегодня Ульяны не было, следующий автобус — завтра. Завтра приедет, послезавтра уедет, забрав медведя. Господи, плохо то как! И что с этим делать — непонятно. Не держать же ее здесь, в лесу? Пойти к новому начальству? Не знаю, не верю я в успех. Дождаться Ульяны и вместе с ней решать? Не-зна-ю!
А пока я так стою и тихо паникую меня окликают.
— Вы — Персунов-дубликат?
Оглядываюсь. Ко мне подходит незнакомый красавчик. Кожаный пиджак, галстук — по здешней жаре-то. Красная дерматиновая папка под мышкой. Лет ему около тридцати, лицо приветливое и располагающее. Кажется, кто-то из нового начальства. Как сказал шеф: «Из бывших комсомольцев». Почему «бывших»? Жду продолжения.
— … Я — заместитель директора НПЦ. — Протягивает руку для пожатия. — И у меня для вас поручение. Подождите меня около модуля.
Пожимаю руку, киваю и отправляюсь, следом за красавчиком, к административному модулю. Может, если я хорошо себя зарекомендую, удастся выторговать отсрочку для Ульяны?
На крыльце модуля замдиректора обменивается рукопожатиями с убегающим куда-то новым директором — этого я уже знаю в лицо, и скрывается внутри. А на крыльце остается лежать выпавший из папки машинописный листок. Поднимаю его — отдам хозяину, когда тот вернется, и отправляюсь на площадь, с таким расчетом, чтобы меня было видно с крыльца модуля. Наблюдаю за суетой отъезда.
Не хочу, чтобы Ульяна уехала, вот! Господи, в которого я не верю и которому нет до таких как я никакого дела, сделай так, чтобы Ульяна осталась!

Мне поручено сопроводить местных Женю, Сыроежкина и Мику в Узел номер один, где и предать их в руки тамошней вожатой. Сам же я должен, по выполнении поручения, явиться в поселок и поступить в распоряжение новой администрации. При этом зам уточняет у меня — единственный ли я в активной фазе? А получив утвердительный ответ смотрит на меня с непонятным выражением. Как собака на кости на прилавке.
С местными миксами я, в этом цикле, еще не общался, так что иду сначала знакомиться. Меньше всего проблем оказывается, что удивительно, с Женей. Женя работает под началом Толяныча в отделе кадров: картотеки, приказы, учет и прочее, но тот отпустил Женю без возражений. «Давай, Евгения, съезди на полторы недели. А то не до тебя сейчас». А врученная ей путевка (Открытка с совенком в пионерском галстуке с лицевой стороны и ее именем и фамилией на обороте.), совершенно убедила Женю. Сыроежкин не хотел уезжать, ведь тут он работает с самим Трофимовым! Но подчинился распоряжению администрации. А Мику — она числится в лаборатории шефа не хотели отпускать работники. И не болит же у них голова от ее трескотни?
В итоге, договариваемся, что в три часа дня мы встречаемся возле столовой. А вообще, местные миксы выгодно отличаются от тех миксов и копий, что живут по лагерям. Люди и люди, только что биография с несуразностями. Или это общение с хомо сапиенс на них так благотворно сказывается?

Сижу в курилке у стены административного модуля, за углом от входа и жду когда все соберутся. Подходит шеф. Здороваемся, он, неожиданно, предлагает сигарету, а я отказываюсь. Шеф делает несколько затяжек, бросает недокуренную сигарету в трехлитровую консервную банку из под томат-пасты, служащую здесь пепельницей.
— Я тут кое-что оставил для тебя, на случай, если не увидимся. В лаборатории, на доске объявлений. И, вот, послушай.
Шеф встает и уходит, а на скамье остается лежать магнитофонная кассета. Я верчу ее в руках и думаю — где и на чем я могу ее послушать? Но тут вижу, как Женя, в сопровождении Толяныча, появляется у крыльца столовой и бегу к ним, засунув кассету под металлический отлив ближайшего к курилке окна. Хотел взять с собой, но эти не разношенные шорты с тесными карманами не позволили.
Пока дергался с кассетой подошли и остальные участники экспедиции: Сыроежкин с туристическим рюкзаком и Мику с пижонским чемоданом, явно не казенным, явно кто-то из сотрудников подарил. Любят ее все же? Возможно.
Идем к мотовозу, а по дороге Толяныч, взяв меня под локоть, ускоряет шаг.
— Семен, на секунду.
— Я слушаю вас, Анатолий Васильевич.
— Я здесь уже практически никто. Так что могу только советовать. Так вот, Семен. Не возвращайтесь в поселок. Потеряйтесь или в лагере, или в вашем бунгало, пока не уснёте. И, не давайте себя найти. У вас это получится, все равно лучше чем вы периметр никто не знает.
Я ценю деликатность Толяныча, назвавшего пассивную фазу сном, но…
— Не совсем понимаю о чем вы. И я не хочу ссориться с новым начальством.
— А оно не будет с тобой ссориться. — Толяныч непринужденно переходит на Ты. — Ты же не ссоришься со своими приборами. А когда прибор сломается, из него еще можно извлечь много полезного. Вон, Сыроежкин знает. Ну, я вам совет дал, — и опять мы на Вы, — а дальше вы сами.
Все равно я не понимаю его логики, но Толяныч уже утратил ко мне интерес. Мы подошли к мотовозу и он прощается с Женей.
— Дядя Толя, а может я останусь? Вы справитесь?
— Поезжай, доча. Справлюсь.
О как: доча и дядя Толя. Сколько тут живу, а услышал впервые. Тоже кусок чьей-то жизни.
Толяныч подхватывает с земли Женин чемодан, подает его в двери, запрыгнувшему раньше всех внутрь Сыроежкину, потом целует Женю в темя и подсаживает на высокие ступени мотовоза. Вспархивает в салон Мику. Я, как галантный кавалер, подаю снизу ее чемодан, которым тоже распоряжается Сыроежкин. Мы опять остаемся наедине с Толянычем.
— Ну, на всякий случай, прощай, Семен. — Он протягивает мне руку, которую я пожимаю. Все, можно ехать.
Я в салоне, Толяныч, в еще открытую дверь, командует Сыроежкину: «Сергей, как тронетесь, светомаскировки на окнах опусти!», потом машет персонально Жене. Я закрываю двери и мотовоз плавно начинает двигаться.
Родственники мои, нейтринно-белковые брат и обе сестры, уже распределились по салону: Мику в хвосте, Женя — максимально далеко от Мику, Сыроежкин — неожиданно рядом с Женей, что она, впрочем, терпит. А мне остается только компания девочки, считающей себя наполовину японкой. Та с такой надеждой смотрит на меня и так радостно-приветливо улыбается, что я, не смотря на кислое настроение и мысли об Ульяне, улыбаюсь в ответ.
— Привет. А ты такой же стажер, как и все мы? Тогда, можно я тебя буду Сенечка звать? А я — Мику. Это японское имя, потому что моя мама настоящая японка…
И так далее…
Хорош еще, что голос у Мику не очень громкий и очень приятный. Можно представить себе, если закрыть глаза, что ты сидишь около фонтана перед библиотекой. Или в пятом секторе Периметра на берегу говорливого ручья. Темы монологов примерно известны, так что можно почти не следить за ходом «беседы», только поддакивай изредка.


Ульяна… Да, шеф прав, насчет пустоты. Ноет и просит заполнить, и я заполняю пустоту Рыжей. Хочется волчьим воем по выть на Луну от тоски, но нельзя — смена циклов. Вырубит внезапно и очнешься утром перед воротами поселка. В будке тоже вырубит, но будка экранированная, так что дальше кровати не окажешься… А у тех девочек в лагерях своя пустота. Только в силу краткости своей жизни они это осознать не успевают. Тени… оболочки… отражения… И они, бедные, пытались заполнить пустоту мной.
Завтра моя Рыжая приезжает. Наплюю на совет Толяныча и поеду в поселок.
Я размышляю о наших с Рыжиком перспективах. Год назад я не то чтобы смирился, но принял свою судьбу, и основной моей задачей было избежать Выключателя. Не верю и не верил, что шеф пошел бы на такой шаг, но и кроме шефа здесь хватает народу.
А потом пришла Ульяна и нахально влезла в мой мирок. Я не надеялся, что Рыжик изобретет свою чудо-таблетку. Но так захотелось поверить в сказку и я поверил. Под показным скептицизмом, который так обижал Ульяну, я поверил.
И вот, кажется, Рыжик уперлась в тот же тупик, что и здешние ученые до нее. Сто-двести циклов и такой как я отключается, вернувшись в «пионерское» состояние. Как-будто кто-то перекидывает тумблер и несчастный БНО перестает быть человеком разумным. Или как-будто несчастный БНО слишком далеко отходит от своего природного состояния, и его, дернув за подтяжки, возвращают назад.
— Сенечка, тебя что-то беспокоит? — вдруг вклинивается в мои мысли Мику.
Я поворачиваю голову и вижу пару обеспокоенных глаз. Она славная девушка. Если бы она была человеком — обязательно нашелся кто-то, кого не стал бы прятаться в свои мысли от потока ее слов, кто увидел бы в ней живую, ищущую душу. Кто-то стал бы ей близким настолько, что Мику бы сбросила бы этот щит из слов, за которым она прячется от окружающих.
— Скажи, Мику. Вот в будущем наука обязательно создаст роботов во всем неотличимых от человека. Сергей не даст соврать. И вот ты встретишь такого робота. Как ты определишь, когда робот перестал быть роботом и стал человеком?
— Ух! — У Мику загорелись глаза. — Обожаю такие разговоры. Ну, во-первых, он должен быть умным. — Мику дает первое определение и тут же поправляет сама себя. — Нет, полным полно глупых людей. Во-вторых, он должен чувствовать: грустить, смеяться, злиться. — Мику говорит неожиданно для нее задумчиво. — Но ведь можно все это запрограммировать. Записать, когда нужно смеяться, а когда плакать. И в современных комедиях часто записан смех за кадром. Не для роботов же они сняты. Ну и вопрос ты задал, Сенечка. Хорошо, тогда, в-третьих…
Мотовоз встряхивает на стрелке и он начинает разгоняться. Пора на боковую. Миксы мои прекрасно чувствуют этот момент, потому что отключаются один за одним. Мику поднимает на меня глаза:
— Ну и хитрый ты, Сенечка. Ты специально задал мне вопрос, на который нет точного ответа. Но я отвечу. Вот сейчас подремлю полчаса и отвечу.
Она потягивается и тут же засыпает, доверчиво положив голову мне на плечо. Не знаю почему, но я чувствую симпатию ко всем этим миксам и копиям. Пока я не сплю, я не дам вас в обиду. А сейчас и мне надо поспать, в прямом смысле слова.